- Раз никаких, тогда кончаем шутки и выходим по одному. И всем будет хорошо! - сказал гражданский полковник - наверное, от всего сердца желая, чтобы получилось так.
- Будет хорошо только вам, - возразил Маховец. - Ладно, ты спрашиваешь, чего мы хотим? Бензинчику залейте нам. И отдайте нашего товарища!
- Зачем вам бензинчик, куда ехать собрались?
- А просто - покатаемся перед обратной посадкой!
Полковник отошел к товарищам - советоваться.
Через минуту вернулся. Спросил:
- А если не дадим бензинчику?
- Стрелять начнем.
- Из чего, интересно?
- Начальник, ты бы прямо спросил, сколько у нас стволов. Отвечаю: два. Один у вашего мента взяли, второй нам тут гражданин подарил. Женя, пальни для наглядности.
Притулов выстрелил в крышу. И тут же раздался испуганный ответный выстрел.
Отдаленно слышалось как полковник ругался с подчиненными.
И опять возник:
- В автобусе нет жертв?
Вопрос Маховцу был понятен. Полковник должен действовать, но не знает, как. Если узнает, что уже есть жертвы, приступит к выполнению какого-нибудь плана "Ч", который у них наверняка есть. Кстати, о жертвах могли спросить и у Петра. Скорее всего и спрашивали, значит - сказал, что нет. Молодец.
- Пока все живые! - успокоил он.
- Дай трубку кому-нибудь. Женщине.
Полковник не хотел, чтобы вместо пассажира ответил другой захватчик - он ведь не знает их по голосам.
Маховец передал трубку Лыткаревой. Старухи надежнее, старухи прожили долгую советскую жизнь, они уже не надеются на лучшее, а молят своего бога, если он у них есть, только об одном: лишь бы не было хуже. И она должна сообразить, что именно сказать полковнику. Иначе начнется что-нибудь такое, отчего никому не поздоровится.
Лыткарева сообразила.
- Все живые, - подтвердила она. - Только вы нас все равно освобождайте скорее!
- Освободим! - подбодрил полковник. - А милиционер - живой?
- Живой, живой! - заверила Лыткарева очень убедительно, потому что тут ей врать не пришлось.
- Ну, хорошо, дайте трубку этому.
И полковник продолжил переговоры с Маховцом.
Пообещал, что автобус заправят бензином.
Порекомендовал прокатиться, если уж так хочется, до Шашни, а там бросить валять дурака, иначе придется принять строгие меры.
На том и договорились. Маховец напомнил про Петра.
- А он не хочет возвращаться! - веселым голосом сказал полковник.
- Как это не хочет?
- А вот так. Ему с нами лучше!
- Пусть сам скажет!
Привели Петра, он взял трубку.
- В самом деле не хочешь назад? - спросил Маховец.
- Не очень. Рано или поздно они начнут стрелять.
- И мы начнем стрелять, Петр. Но дело не в этом. Тебе хочется обратно в тюрьму?
- Нет.
- Тогда иди к нам. В автобусе у тебя будет шанс, я обещаю. Я кое-что придумал.
- Что?
- Не могу по телефону!
- А это реально?
- Перестань такие вопросы задавать, они же слушают!
- Понял. Вообще-то мне к ним неохота, - с тоской сказал Петр. - И я бы выпил сейчас еще.
- Дадим, - пообещал слышавший это полковник.
- Нет, - мотнул головой Петр. - С ментами пить совесть не позволяет, - сказал он не как сам по себе, а как некий придуманный герой, с которого он в данный момент брал пример, хотя и не помнил, в каком кино он этого героя видел или в какой книжке про него читал.
Полковник, естественно, не мог отдать Петра безвозмездно. Его не поймут. И он выдвинул встречное условие:
- Хорошо, берите своего, а двух выпустите! Желательно женщин! Или если болен кто.
- У нас все здоровые! - заверил Маховец.
- Человек ранен! - сказала Нина, показывая на Ваню.
- Да ладно тебе, царапина! - отнекался Ваня. Он не мог уйти. Ему было стыдно за свои выкрики, он собирался все переделать. Ему даже хотелось, чтобы автобус поскорее отпустили, чтобы они поехали дальше и Маховец с Притуловым закончили свой обход. Тогда-то и наступит его, Вани, очередь.
- Нельзя выпускать, - тихо сказал Притулов Маховцу. - Они скажут, что труп тут у нас.
- Не выпустим - Петр обидится и все равно скажет.
- А чего ему обижаться? Сам сюда не хотел.
- Сперва не хотел, а теперь захотел. Людей не знаешь? Они хотят того, чего хотят последнего.
- Верно, - кивнул Притулов Маховцу солидно - как умный человек соглашается с умным человеком. - А что у тебя за план?
Плана у Маховца не было, но ему не хотелось выглядеть болтуном, и он его тут же, с ходу, выдумал:
- Приезжаем в город. Там светофоры, машины. Встаем с тобой у двери. Потому что остальным, я вижу, свобода не очень нужна.
- Точно.
- Встаем у двери, - продолжал Маховец. - Заставим шофера ехать быстро. С поворотами. И где-нибудь выпрыгнем. Все-таки город, дома, закоулки всякие, лес за городом, а у нас оружие. Шанс есть.
- Облава будет.
- Пусть. Но шанс все-таки есть.
- Есть, - согласился Притулов. - А Петру что скажем?
- Скажем, что будем торговаться. Да неважно, он плохо соображает вообще, пьяный. А про труп - пусть узнают. Может, и не так плохо. Пусть думают, что у нас тут все серьезно и если что, мы еще кого-нибудь грохнем.
- Легко.
- Ну? - обратился Маховец к пассажирам. - Кого отпустим?
- А давайте всех! - сказал Сережа Личкин, который опять выпил и опять изрядно захмелел. - И поедем одни! В Сочи!
- Ага. Пять метров отъедем, и они всех нас постреляют.
- Да? А мы тогда сдадимся!
- Хочешь сдаться?
- Нет. Но что делать-то?
- Спать! - сказал Маховец.
- Спать я не хочу, - улыбнулся Сережа. - Я уже поспал. Я лучше еще выпью.
- Ну? - напомнил Маховец. - Кого?
- Нас с дочерью выпустите! - потребовала Любовь Яковлевна. - Она как раз и женщина, и больная, ей операцию делали, она кровью истекает! - сообщила она и бандитам, и пассажирам, чтобы не вздумали ее осуждать. Если бы она за себя просила, а то ведь за дочь!
Но Арина все испортила.
- Ничего я не истекаю, - сказала она. - Хочешь - иди одна.
- Вот, посмотрите на нее! - возмутилась Любовь Яковлевна. - Тебе что ли тут лучше?
- Да уж лучше, чем с тобой! - Арина наслаждалась возможностью говорить матери правду.
- Надо девушку эту отпустить, - сказал Мельчук, не уточняя.
Все поняли, какую девушку.
Но и Вика, как ни странно, отказалась, покачав головой.
- Иди, - повернулся к ней Тихон.
- Сам иди.
- Она добавки хочет! - захохотал Личкин.
- Что же это такое? - удивился Маховец. - Всем тут нравится? Мне это приятно, честное слово! И вам? И вам?
Он задал эти вопросы Наталье и Нине.
- Пошел вон! - презрительно ответила Наталья. Ее клонило ко сну, она откинула сиденье и уже впадала в пьяную дрему.
- Иди, Наташа, - попросил Курков. - Ты сама не понимаешь, что делаешь.
- Все я понимаю, отстань!
А Нина Маховцу не ответила. Она очень боялась того, что может случиться, но не хотела оставлять Ваню. То, что меж ними началось, может продолжаться только здесь, а там будет уже не так или вообще не будет.
- У меня мать болеет! - сказал Димон. - Отпустите меня. Она там умереть без меня может. Имейте совесть!
- Ну, иди, - разрешил Маховец. - Подойди к двери и жди. Кто еще?
- Иди, дура! - сказала Любовь Яковлевна дочери. - Христом Богом тебя прошу, иди!
- А почему женщины обязательно? - подал голос Тепчилин. - У нас равенство. И ты же говорил, - напомнил он Притулову, - что бабы вообще не люди.
- Я не так говорил, а если и говорил, то это я говорил, а ты помолчи! Давайте лучше господина Федорова отпустим!
- Федоров не заложник, - напомнил Маховец.
- Неважно. Зато как они ему рады будут!
Маховец понял ход мыслей Притулова. Федоров - личность известная. Случай попадет в газеты, он и без Федорова попал бы, а с Федоровым будет международная огласка. И ментам вряд ли нужно, чтобы он погибал в перестрелке, и они действительно будут ему рады.
В трубке завозился голос, как зажатый в кулаке кузнечик. Маховец поднес трубку к уху.
- В чем дело? - спросил полковник.
- Никто идти не хочет.
- Ты мне голову не морочь!
- Я серьезно, можешь сам спросить. Хочет только один мужчина, а еще мы Федорова предлагаем.
Полковник ответил почти без паузы:
- Ладно.
- Я согласия не давал, - сказал Федоров.
Полковник попросил Маховца дать трубку Федорову, тот повторил:
- Я останусь здесь.
- С народом? - догадался о его настроениях полковник.
- Да, с народом.
- Дело ваше. Быстро ответьте, без интонации, у вас все живые?
- Нет.
- Сколько? Черт, догадаются. Я буду сам говорить. Один?
- Да.
- Женщина?
- Да.
- Сволочи!
- О чем это вы? - подозрительно спросил Притулов. И быстрым движением выхватил трубку из руки Федорова.
- Слушайте, Андрей Алексеевич, - торопился голос полковника. - Если вы нам поможете, обещаю всяческое содействие. Лично буду хлопотать - вплоть до президента. Попробуйте поговорить с ними. Вы изнутри ситуации, у вас может получиться. Объясните: если сдадутся, то сядут обратно в тюрьму, если нет - убьем. Всех, даже если захватим живыми, убьем. Поняли меня?
- Понял, - ответил Притулов и подошел к окну, где была отодвинута занавеска, показывая себя полковнику.
- Черт! - сказал тот.
- Не ругайтесь при исполнении! - укорил Притулов. - Все равно убьете, говорите? Ну-ну. Посмотрим.
А Маховец чего-то не понимал - он ожидал, что сейчас начнется свара и драка из-за того, кто выйдет. Странно - ни свары, ни драки, никто не хочет выходить. Неужели до сих пор еще не верят, что им будет худо? Впрочем, не так уж удивительно - Маховец знал, с каким трудом человек верит в плохое. Уже у него нож в сердце торчит, а он все не верит, что умирает. Чаще всего именно это видел Маховец в угасающих глазах: изумление. Если бы глаза могли говорить, они бы крикнули: "Не верим!"
- Так, - сказал он. - Раз сами не можете решить, я решу. Пошел на место, - велел он Димону. - А ты слушайся мать, девушка. Иди быстро! И вы, мамаша!
Он схватил Арину за руку сильно, но без лишней грубости - так рассерженный отец мог бы схватить дочь. Она испугалась и выскочила в проход. Любовь Яковлевна тоже сноровисто, хоть и грузно, выбиралась из кресла.
Они подошли к двери.
- Мы держим женщин на прицеле, - сказал Маховец в телефон. - Подведите Петра.
Петра подвели.
Дверь открылась.
- Простите нас! - повернулась Любовь Яковлевна.
Они сошли, в автобус вбежал Петр, дверь закрылась.
Выйдя, Арина вдруг заплакала в голос и пошла к зданию бензоколонки, пошатываясь. К ней подбежали, взяли под руки, а она отмахивалась.
Любовь Яковлевна села на лавочку, взялась за сердце. Какой-то чин в форме подошел к ней, начал спрашивать. Она глядела и не понимала.
Послышался стук о корпус автобуса: заправляли.
Меж тем Артем едва справлялся с бурей сумбурных мыслей. Сначала он хотел выпрыгнуть и посмотрел на Козырева с этой мыслью, еле заметно кивнув в сторону двери: прыгнем оба? Козырев понял и покачал головой.
В самом деле, нельзя. Тут же начнется перестрелка, многих положат. А то и вообще все здесь взорвут, стрелять на бензоколонке - дело гиблое.
Артем начал прикидывать. Ну, хорошо, сейчас зальются бензином, двинутся. Милиция будет сопровождать и вести переговоры. Скорее всего, толку не выйдет - захватчики понимают, что им гроб по-любому. Они просто оттянутся напоследок, помотают всем нервы, а потом все равно начнется стрельба.
Размышляя, он вопросительно посмотрел на Козырева. И тот опять его понял. И шепнул, вернее, просто выговорил без звука: "В кювет".
Точно. Артем и сам повидал уже немало аварий, и Козырев ему рассказывал. Автобусы съезжают в кюветы в гололед и грязь, даже переворачиваются, но смертельные случаи при этом бывают не так уж часто, особенно если не на высокой скорости. Сделать надо так: съехать на ухабистую обочину, выкручивая руль. Когда автобус начнет трясти, бандиты не очень постреляют - при тряске это все равно что чай пить. А потом положить автобус на бок. Но об этом должны знать, к этому должны подготовиться.
И Артем, пока шли разговоры, вырвал листок из блокнота, что был засунут возле кресла, положил его на сиденье между ног, догадавшийся Козырев незаметно вынул ручку из кармана, передал. Артем, скашивая глаза сверху, вытянутой рукой нацарапал: "У Шашни переверну автобус, будте готовы". Подумал, правильно ли написал "будте", удивляясь, что в такой момент его это заботит, и все-таки пририсовал мягкий знак. Они поймут. Почему у Шашни, а не в чистом поле? Потому что там и силы дополнительные незаметно могут спрятаться, и машины "скорой помощи" подъедут - они наверняка понадобятся.
Написав, он свернул листок и некоторое время держал его в руке. Окно открывать нельзя - подозрительно. Тогда Артем закурил и, докурив, быстро приоткрыл дверь и выбросил бумажку вместе с окурком.
- Э, э, ты чего? - крикнул Притулов.
- Окурок выбросил.
- Взорвать нас хочешь?
Черт, подумал Артем, будь на месте Притулова кто-то поумней, мог бы догадаться. Действительно, какой водитель бросит окурок на бензоколонке?
Он видел, как один человек из окружения неспешно подошел к полковнику, будто что-то спросить, а потом двинулся обратно, достал платок - вытереть лоб, - уронил…
И, наверное, поднял вместе с ним бумажку.
Все в порядке.
- Ну что, продолжим прогулку? - бодро сказал Маховец.
Автобус тяжело, но плавно вывернул с заправки на трассу и поехал, сопровождаемый сзади и спереди машинами, которым теперь уже, естественно, не было смысла скрываться.
Из передней машины Артему помахали рукой.
Он понял: с его планом согласились.
01.30
Авдотьинка - Шашня
Осталось четверо, не сознавшихся еще в своих преступлениях - милиционер, Нина, Ваня и Вика.
Вика ждала, нож был готов.
Но Притулов обратился к милиционеру:
- Скучаем?
Коротеев, державший руки по-прежнему за спиной, прикидывал, что он может сделать. И понимал - пока ничего.
Да и поведение захватчиков сбивало с толку. Пересуд какой-то устроили. Ну, докажут, что каждый в чем-то виноват - удивили! Это и без опроса понятно. Но есть вина, ошибка, а есть преступление, есть сознательное нарушение закона, а есть - вынужденное нарушение, объяснимое обстоятельствами. Пример? Ну, хотя бы: брали они убийцу несовершеннолетней девочки, дожидались его всю ночь до утра, сидя у подъезда дома, куда он должен был прийти. Дождались, напали, схватили, тот ударил Коротеева в глаз и чуть не вышиб, за что Коротеев ответно вышиб из него душу вместе с жизнью. Виноват? В какой-то степени. Но кто осудит за смерть насильника? Выговор Коротееву, конечно, объявили, но этим дело кончились: все всё поняли. А некоторые открыто похвалили. Или другой случай: взяли подвал, в котором некий предприниматель, используя рабский труд приезжих таджиков, разливал в немытые бутыли воду из водопроводного крана, наклеивая этикетки известных фирм. Обыскивая закоулки и норы, сгоняя всех в центр подвала, к единственной лампе, наткнулись с напарником на тайник, где лежали пачки денег. Переглянулись - и взяли по пачке себе. Из такой кучи и не заметно было, могли бы взять больше, но имели совесть. Преступление? Скорее - случай. Ведь не по убеждению же, ведь не ворами залезли они в подвал в надежде на эти деньги. А у напарника, между прочим, на шее мать больная и сестра без мужа, с детьми, у Коротеева тоже двое малышей. Не взяли бы они деньги - не все причем, а малую толику, - пропали бы те в безднах государственной кассы - и, пожалуй, вернулись бы к другим жуликам, вот что обидно.
А Маховец и Притулов на милиционера особого зла не держали. Хоть они и не считали себя зэками, но зэческим духом прониклись, поэтому не считали ментов людьми - в хорошем смысле слова. То есть, относились к ним, как к функции. Вот везет тебя в неволю тюремный "воронок", будешь ты на него злиться? Нет - доля у него такая. И у служилой милицейской скотинки такая доля. Не любят следователей, оперуполномоченных - особенно в СИЗО, - так называемых "кумовьев", которые душу вынимают из человека, не любят слишком ревностных, не любят садистов, а к остальным относятся нормально. Маховец, когда отсидел первый срок и вернулся в родной район, однажды набрел с компанией на пьяного участкового, валявшегося в скверике, какой-то малолетка подскочил, чтобы пнуть его ногой под ребра, Маховец осадил, дал пацану по затылку, велел поднять мента и под руки отвести домой. Подручные уважительно выполнили: чуяли за этим какой-то солидный обычай. Маховец им объяснил потом: участковый - чернорабочий милиции, трогать его без причины - западло. Не будь милиции, втолковывал он им разумение, полученное на зоне, жизнь превратилась бы в сплошной беспредел (правда, он сам в этом ничего плохого не видел). Пацаны кивали, переглядываясь, усваивая новую мудрость.
Именно поэтому Маховец и Притулов, не сговариваясь, собирались обойтись с ментом формально. И вопрос Притулова был формальным, необязательным. Коротеев необязательно и ответил:
- Развеселишься тут.
- Давай, быстро докладывай, сколько душ загубил? - скомандовал Маховец.
- Пошел ты.
- Грубость при исполнении служебных обязанностей, - зафиксировал Притулов. - Уже виноват. Да нет, мы тебя и спрашивать не будем - нет мента, который не запачкался бы.
- Точно, - сказал Маховец. И объявил преждевременно: - Ну, граждане? Как в арифметике - что и требовалось доказать! Все мы сволочи! Есть возражения?
Он ждал и видел, что возражения будут - от Вани. Он догадался, что Ваня ждет. Он и сам ждал этого момента. Когда Ваня выкрикивал свои слова, Маховец услышал в них что-то большее, чем истерику, и даже большее, чем ненависть. Мальчик этот, догадался Маховец, ненавидит не столько его, Маховца, сколько то, чем Маховец живет и в чем уверен. То есть он покушался на смысл жизни Маховца, и Маховец не собирался оставить это безнаказанным.
Он даже не предполагал, чем была занята Ванина голова, пока тот дожидался его приближения. А узнав, загордился бы.
Впрочем, мысли Вани были не сегодняшние. Он в самом деле ненавидел не Маховца, а глубже. Из людей - только одного, но горячо и лично.
Он ненавидел, странно сказать, - Сталина.