К горлу подкатил восторг. Даже кричать захотелось. Слева по борту проплывал опростанный капиталюгами мавзолей, уже без гордой надписи "Ленин" и без Владимира Ильича внутри, выше него, над резиденцией президента, верного слуги мирового капитала, вяло трепыхался на ветру этот ужасный триколор, который всем своим видом, в отличие от единого красного советского полотнища, намекал, что Россия неизбежно распадётся как минимум на три части, - и момент возвышения над всем этим дерьмом был прекрасен. Кто в эти мгновения управлял Россией? Кащей Бессмертный Путин? Да нет же, нет! Мы ей рулили, мы над ней властвовали. Свободные предвестники светлого будущего, которое рано или поздно наступит.
От избытка чувств я высунул автомат в окно и стал палить в воздух.
- Это наша страна! - заорал я. - Мы в ней хозяева!
Кислая, которой то ли передалось моё настроение, то ли оно снизошло на неё само по себе, принялась стрелять со своей стороны кабины.
- Смерть капитализму! - смеялась она. - Свобода, равенство, братство!
Краем глаза я заметил, что нас снимали на камеру. Парень в красно-синей куртке вёл её вслед движению "Газели". Снимай, чувак, снимай! Друзьям показывай, в интернет выкладывай, не весь его ещё покорили капиталюги. А потом и к нам присоединяйся.
- Что за стрельба? - раздался в ухе обеспокоенный окрик Антона. - Кто атакует?
- Да никто, - ответил я. - Сами. В воздух.
- Прекратить! - сурово отдал он приказ.
Да мы и так уже прекратили.
Секунды какие-то проезжали мы по ней, Красной нашей распрекрасной несмотря ни на что площади, а вместилось в них столько воспоминаний, мечтаний и ощущений, что аж в сердце защемило и что-то горячее, разливаясь, потекло от него по всему телу. Банальные, вроде бы успевшие набить оскомину, но такие искренние и верные мысли о правильности избранной дороги, о необходимости изменения окружающего мира любой ценой, о счастье быть лично причастным к этой борьбе лихорадочно вертелись в голове.
И вряд ли ещё когда я испытывал такую сакральную, абсолютно мистическую уверенность в Коммунизме.
Мы проехали мимо бывшего исторического музея, отданного в прошлом году ГУМу под расширение торговых площадей, потом я повернул налево, чуть проехался вдоль Александровского сада, где над могилой Неизвестного солдата красовался огромный баннер с надписью "Достойное жильё ветеранам к 80-летию Победы!" и лейблом какого-то спонсора предстоящего празднования, свернул направо на Большую Никитскую и погнал вдаль от центра.
- Как там обстановка? - раздался в ухе голос Гарибальди. - Нет хвоста?
Я на всякий случай ещё раз бросил взгляд в зеркало заднего обзора, хотя смотрел в него не далее как три секунды назад. Всё чисто.
- Не. Чистоган.
- Ещё в одном месте тормознём, и всё.
- Где именно?
- Сам подбери. Не принципиально. Но чтобы буржуйское логово было.
- Понятно.
Мы с Натальей принялись вглядываться по сторонам, выбирая места побуржуистей.
- Может, здесь? - предложила она. - Торговый центр какой-то.
- Не, - ответил я. - Людей слишком много.
- Везде людей хватает, - типа огрызнулась она. - Москва, ёпэрэсэтэ!
- Да поинтересней что-нибудь надо.
Мы ехали, ехали, а ничего интереснее не встречалось. Я уже было решил, что у следующего же торгового центра обязательно торможу, и плевать на всё, как вдруг словно залпом лазера очи мои пронзило слово, которое я, быть может, и не вполне подозревая об этом, всем сердцем жаждал увидеть. Слово это было "Солярий", и оно, в одном ряду с двумя другими, "Сауна" и "Тренажёры", значилось под более крупной вывеской "Фитнес-центр "Надежда".
Ну как ещё назвать это, если не знаком судьбы! Когда ещё можно будет разжиться новым агрегатом для опытов, если не сейчас? Я вдруг с радостью осознал, что и "Газель" этим утром мне сам коммунистический ангел подсунул. В иномарку-то эту гробину хер бы засунули, а в "Газель" - пожалуйста.
- Вижу! - завопил во всё горло, ударяя по тормозам. - Вот оно, буржуйское логово!
Мы спешно высыпали из автомобиля. Гарибальди осмотрелся и как-то интересно прищурился, вглядываясь в это же самое слово - "Солярий". С усмешкой взглянул на меня.
- Ты думаешь возместить здесь потерю оборудования?
- А почему нет?
- Ну, как знаешь, - улыбнулся он.
Как знаешь… Чёрт, да я же вижу, что ты рад до жопы! Сам, небось, предложить хотел, да постеснялся.
Пару секунд спустя всей развесёлой кодлой мы вломились внутрь фитнес-центра. Охранника в строгом костюме и с галстуком я вырубил ударом приклада в голову - он, кстати, здоровый бугай был, - девке на ресепшене, собиравшейся заорать благим матом, сделать это запретила Кислая, пригрозив движением ствола, а пожилая уборщица, водившая по полу шваброй, в силу преклонного возраста и пришедшего с ним жизненного опыта лишь негромко охнула и присела на топчан, явно не пытаясь испортить нам праздник.
Гарибальди оставил девок у входа, а мы втроём рассредоточились по зданию.
Я вбежал по лестнице на второй этаж и стал пробираться по кривому и витиеватому коридору к тому помещению, где согласно указателям, должны были размещаться камеры для загара. Время от времени постреливал в потолок - всё же мы сюда выбрались не только за оборудованием, но и для того, чтобы сеять панику.
Помещение вскоре обнаружилось: деваха в голубом халатике, видимо работница заведения, принялась что-то панически бормотать, про тяжёлые времена, нехватку клиентов и отсутствие денег в кассе. Я рыкнул на неё, она забилась в угол.
В комнате стояли три солярия, и все, как я понял, были включены. Вот вам и отсутствие клиентов - начало дня, а у них уже свободных мест нет.
Все три были абсолютно одинаковыми, так что над выбором особо думать не приходилось. Я подошёл к крайнему и приподнял крышку.
Первым делом в глаза бросились сиськи. А вот то, что посередине, и по идее вроде бы интереснее, в глаза почти не бросилось - лобок был начисто выбрит и лишён таким образом заметности и привлекательности. Обнажённая девушка, блондинка, лёжа на спине вот как есть, даже без стрингов, принимала солнечные ванны. Видимо, она задремала, потому что на моё появление никак не отреагировала. Ввалившиеся вслед за мной в комнату Гарибальди с Пятачком тоже с интересом стали рассматривать неожиданное ню.
- А она ничё! - повернулся я к ним. - Зацените, какие формы! Грудь не меньше третьего размера.
Деваха наконец очухалась, встрепенулась, завизжала и, махом вскочив, перемахнула через борт. Из двух других камер с разницей в три секунды тоже повыскакивали девушки. Одна из них так же оказалась голой, вторая была в трусиках. Уже ради этого зрелища стоило сюда заглянуть.
Все три голосили.
- Ой, не надо, не насилуйте нас! - громче других звучал голос моей блондинки. - Я чеченцев всегда любила, у меня мама в Чечне жила. У меня СПИД к тому же.
Вот тупая! Чеченцы сейчас самые крутые да борзые в России, какой им резон теракты устраивать. Они тебя и так купят.
- Эй, ты! - выглянув в коридор, позвал я работницу центра. Она всё ещё тряслась от страха в углу. - Иди, отключи солярии.
Засуетившись, баба принялась нажимать на кнопки.
Голые девки бочком выбрались в коридор и дали дёру.
- Его поднять можно? - спрашивал я у сотрудницы центра. - Он не закреплён там, снизу?
- Чего? Чего? - бледная, покрывшаяся испариной переспрашивала она раз за разом.
Я махнул на неё рукой. Мы с Пятачком проверили - солярий с места двигался. Ну вот и славно.
- Ну чё, - кивнул я ему, - дрогнули!
- Надо бы местных заставить, - буркнул тот, хватаясь за край. - А то чё мы как батраки последние.
- Да ладно, они и так обосрались все.
Антону тоже пришлось помочь нам. Мы спустили камеру вниз, выбрались на улицу, запихнули её в фургон "Газели".
- Одна граната всего осталась, - вроде как посетовала Кислая.
- Швыряй, не жалей! - ответил я.
Она вопросительно взглянула на Антона, тот безмолвствовал.
Кислая вернулась в фитнес-центр, отправила всех работников на второй этаж и, бросив в холле гранату, выскочила наружу. Раздался взрыв.
- И у меня последняя кипа! - воскликнула Белоснежка, подбрасывая над головой листовки. - Летите, летите, голуби мира!
- Надо было по компьютерам пострелять, тренажёры попортить, - запоздало высказывал я сожаление.
- Хватит, - буркнул Гарибальди. - Заканчиваем. За нами и так уже гонятся.
- Да вроде нет пока, - возразил Пятачок.
- Не сомневайся, гонятся.
То ли действительно он был в этом уверен, то ли поддерживал нас таким образом в тонусе.
Мы тронулись.
Буквально через пять минут в безлюдном переулке я высадил переодевшуюся Белоснежку - она засеменила меж домов к ближайшей станции метро. Ещё несколько минут спустя - Пятачка и Кислую.
С Антоном мы доехали до гаража, там выгрузили солярий и сумку с оружием. Попрощались - неторопливо, устало, с явным удовлетворением от выполненной работы он поплёлся домой.
Поплутав ещё немного, я припарковал "Газель" у продуктового магазина и, оставив ключ в гнезде, пошёл покупать молоко с хлебом. Мать просила.
До дома добирался на троллейбусе.
Глава седьмая: Это ад, дядя!
Первый раз я убил человека восемь лет назад. Вышло это случайно. На какой-то демонстрации, вполне невинной - много их я в своё время посетил - разухабившиеся мусора принялись метелить демонстрантов. Один особо усердствовал: повалил на асфальт девчонку и от души, с желанием прикладывался к ней дубинкой и сапогами. В драке с него сорвали защитный шлем, а ему было всё нипочём, он даже не отвлёкся - рыжий, криворотый, молотил и молотил по ней, словно желая превратить её в груду кровавого мяса.
У меня был тогда с собой кастет, я даже вроде не собирался использовать его в деле, но при виде такой картины вскипел, нацепил его на кулак и, подскочив к менту сбоку, вмазал ему в лобешник. Тот неожиданно легко и послушно отлетел назад, рухнул спиной на асфальт и врезался затылком в бордюр. Тут же затих и обмяк. Кутерьма продолжалась, ребята отбивались от наседавших ментов, и какое-то время мой крестничек лежал одинокий и обездоленный, никому не нужный. Я заметил, что под головой у него натекла лужица крови.
Потом в новостях сообщили, что в результате противоправных действий распоясавшихся демонстрантов погиб сотрудник ОМОНа. Я знал, что это именно он, мой рыжий, больше там погибать было некому.
Несколько дней после этого я переживал жуткую драму. Испохабленное рабскими установками сознание выдавало тонны испуганного раскаяния. Окровавленный мент снился мне ночами: плачущий, несчастный, я вымаливал у него прощения. Мент скорбно молчал и прощать меня не собирался.
Тут два варианта: либо ты становишься слугой эмоций, либо подчиняешь их себе. Меня спасла одна единственная мысль: я со всей отчётливостью понял, что если бы в той демонстрации погиб я, ни один из них, гадких капиталюг и их слуг, не испытал бы даже и дуновения сожаления. Никогда после этого я не жалел ни об одном убитом мной человеке. Я твёрдо понял, что печалиться о врагах - значит проявлять трусливую слабость, и ничего более. В следующий раз, когда мне представилась возможность лишить врага жизни, а было это на третьей российско-грузинской, куда я попал через год после той демонстрации, я сделал это сознательно и был рад своей ещё зыбкой, но уже вполне основательной твёрдости.
Мир жесток. Чтобы жить в нём и побеждать, надо примириться с окружающей жестокостью и самому стать её частью. Только так можно добиться цели. Только так можно воплотить мечту в реальность.
Человечеству навязали гуманизм как одну из установок покорности. Смирись, и не смей противиться окружающему: мир поделён и продан, тебе отвели жалкую юдоль, паши на власть придержащих и пытайся отыскать в своём униженном состоянии позитив. Подавляющее большинство этим и занимается. Но только не я.
Когда сталкиваются идеи, кровь неизбежна. Захватчики-варвары, разрушившие в этой реальности Советский Союз, привили нашим отцам стыд за своё прошлое. Они щедро прививают его и нам. Они от души смеются над фразой "Железной хваткой загоним человечество в рай!" Но как же ещё слабого, ничтожного человека можно привести к счастью? Абсолютная свобода означает для него только одно: саморазрушение. Именно это мы и видим сейчас: человек разрушается, его уже нет, по сути. Остались только какие-то очертания людей, фантомы. Капитализм - это программа по уничтожению человеческой расы. Вопрос стоит в выживании, только так. Либо человечество сохранит себя, либо окончательно исчезнет. Тот, кто не понимает этого - преступник.
Поэтому величайший грех и непростительная слабость задумываться о жизни презренных врагов, когда на повестке дня такой вселенский вопрос. Во имя человека надо лишить себя всего человеческого. Подчиниться вражеской идее - значит, погибнуть. Надо переступать через смерть. Ты враг, ты препятствие, ты должен исчезнуть. В конечном счёте, это исключительно в твоих интересах.
Когда была открыта параллельная вселенная с существующим в нём Советским Союзом, бороться мне стало гораздо легче. И врагов убивать легче. Потому что я окончательно уяснил то, что и раньше приходило ко мне какими-то непроявленными образами: смерти нет.
Я убеждённый материалист, а это самое сильное, самое верное и самое жизнеутверждающее из учений. Человек после смерти не исчезает, его сущность вечна, он продолжает жить в других плоскостях измерений, в других реальностях и формах. Понятие жизни в них радикально отличается от того, что мы понимаем под жизнью здесь: она может быть недвижима, бестрепетна, её и представить невозможно ограниченным человеческим сознанием. Жизнь в качестве предмета, жизнь в качестве бесформенности, жизнь в плазме и влаге, жизнь в вакууме. Она везде, потому что мироздание, имеющее в собственных запасниках реальность с Советским Союзом, прекрасно, величественно и всеобъемлюще. Оно не даст пропасть никому. И вам, гадкие враги тоже. Счастливого вам существования в изысканном измерении пустоты.
- Ты, гандон штопанный! - вопил в трубку Брынза. - Ты хочешь, чтобы мы тебя под трибунал отдали?
- Шифруйся, придурок! - ничего ещё не понимая, но моментально заведясь от его тона, ответил я. - Нас могут слушать.
- Да похеру мне, кто там нас может слушать! - нарушая все правила безопасности, продолжал он орать. - Это что, лично против меня выпад? Я тебе навстречу не пошёл, и ты решил мне отомстить, да?
- Да о чём базар ваще! - возмутился я. - В чём дело?
- Бля, дурачка не валяй, хитрожопый! Ты не представляешь, что я с тобой сделать могу.
Вот угрозы я не перевариваю. На угрозы, какими бы они ни были, я моментально отвечаю упреждающим ударом.
- Ты охренел, ублюдок! - заорал ему в ответ. - Что ты сделать мне можешь, гнида? Кто ты такой?
Девчонки взирали на меня обеспокоено. Мы стояли посреди улицы, прохожие тоже начинали на меня оглядываться.
- Солярий! - выдал он мне истеричный вопль. - Какого хрена ты солярий спиздил? Скажешь, не знал, что это моего дядьки точка? А?
Так вот оно в чём дело! Оказывается, мы лично по Брынзе нанесли удар. Блин, а это зачётно! Я же так и подумал: меня сам коммунистический ангел туда послал.
- Да откуда мы знали, нэпман долбанный? В первый попавшийся салон ввалились. Не было у нас времени выбирать.
Ужас, по открытой связи приговор себе наговариваю! Вот так большие-пребольшие провалы и происходят. Остаётся надеяться лишь на то, что капиталюгам в лом будет все переговоры по сотовым разбирать. Если это вообще физически возможно. Хотя Костиков утверждает, что возможно: по ключевым словам, по каким-то кодам.
- В Москве тысячи фитнес-центров, а вы именно в наш завалились? И всё случайно… Чё ты мне лепишь тут?
- Я не пойму, что тебе до этого солярия, если он дядин? А, клоун? Насри ты на него и расслабься.
- Это на тебя я насру. Вот тогда расслаблюсь.
- Придурок, ты думаешь, в Политбюро кто-то всерьёз твои предъявы будет рассматривать? Да тебя выкинут на хер из Комитета. Ты, оказывается, агент капиталистический, а не боец.
- Да ни хрена ты не знаешь про Политбюро! - продолжал негодовать, хотя уже и не столь эмоционально Брынза. - Ни хрена!
Но, видимо, мои доводы всё же охладили его. Должно быть, Брынза представил, как он об этом происшествии будет в Политбюро докладывать и наказания для меня требовать, и понял, что не срастается у него мотивация.
- Короче, - уже вроде как взяв себя в руки, официальным тоном сообщал он мне, - ситуация будет рассмотрена на самом высоком уровне. Меры тоже будут приняты. Готовься к худшему.
- Это ты к худшему готовься, предатель!
Он отрубился. Меня трясло от злости: если бы этот ублюдок возник сейчас прямо передо мной на улице, я бы голыми руками порвал его на части.
- Что там? - спросила Белоснежка.
Кислая тоже глядела на меня вопрошающе.
- Да ничего. Рабочие моменты.
Я тронулся с места, девки потянулись за мной. До дома Иващенко оставалось минут десять хода. Надо поторопиться, а то можем его и не застать. Этот попрыгунчик активную деятельность развил, всё к людям тянется, всё по разным сборищам ходит. Уже интервью давать начал.
Мы входили подъезд, когда раздался звонок от Гарибальди.
- Эта, салют!
Вот, человек шифруется. Человек понимает, что такое безопасность.
- Кароче, тут крутой пацан мне звякал. Нервный такой. Тебе, кажись, тоже.
- Было дело.
- В общем, не парься. Эмоции, сцуко, ничё больше.
- Да я не парюсь.
- Насчёт той точки предупреждений не было, так что вину нам шить не за что. Да и ваще позиция у него неправильная. Не поймут его.
- Вот и я о том же.
- Он там забанить нас грозился, заморозить, но это гон. Мы на хорошем счету в клубе. Ты, главное, резких движений пока не делай. В целом пацаны парадом довольны, резонанс пошёл, головы летят, да прочее. Эффект есть.
- Не, какие движения. Кукую, отдыхаю.
- Вот и ладно. Давай.
- Давай.
Дом старенький, в новом герою-перебежчику квартиры не нашлось. Впрочем, может, он и сам здесь просил, кто знает. Лифт в подъезде имелся и даже работал, но я повёл всех пешком.
- Это Антон был, да? - спросила шаркающая своими новомодными кроссовками Белоснежка.
- Он.
- Чего говорил?
- Ничего особенного.
- Виталь, а он в курсе того, куда мы сейчас идём и для чего?
- Нет. Поэтому я тебя и попросил помочь.
Зря её взял. Вдвоём бы с Наташкой управились.
- Да не, я же не отказываюсь, - успокоила она меня своим бархатным, чисто кукольным голосочком. - Я же рада помочь. Раз нужно, я всегда.
Вот и она. Квартира номер семьдесят четыре. Я пропустил девчонок вперёд, чтобы Иващенко только их в глазок увидел. Это если и не успокоит его, то и подозрений не вызовет.