Самойлов снова уловил запах водорослей и морского песка в комнате у Сёрика, вспомнились "девять кило губной помады"… вагон повидла и еще один вагон секундных… стрэлочек, и еще один анекдот, который горячим шепотом рассказывал на линейке Ходыко. То был изжеванный и пресный анекдот-вопрос:
- Почему девочки, когда целуются, закрывают глаза?
- Не только девочки, - звонко, как армянский звонок, прозвучала убойная реплика Сермяги, и девственный Ходыко тут же смолк и покраснел.
- Слышь, Сэмми, Элик передает тебе громадное "сорри" за то, что ей надо позаниматься в музучилище с девочкой-ученицей. Элик задерживается.
"Сэмми" Самойлов хладнокровно поставил перед Нэнси пепельницу-ракушку.
- Ты давно стригся? - спросила Нэнси без снисхождения.
- Месяц… нет, больше… назад.
- Нормальный ход. Если к тебе не пристебутся до экзаменов, уже к июлю успеешь капитально зарасти…
Нэнси делает атлетическую затяжку и, выпустив дымовую завесу, грустно размышляет сквозь нее:
- … хотя, это, конечно, далеко-далеко не финиш. Не в плане длины волос, а в смысле твоей молодой жизни.
Самойлов готов пожаловаться, как трудно ему укладывать свои пепельно- серые вихры таким образом, чтобы ни синяк-директор, ни жирная классная не тыкали в него пальцем, как в главного врага, но воздерживается - надо вести себя взрослее. Вместо этого, он расхваливает "Sweet Freedom", сравнительно недавний альбом Хиппов, оцененный им не сразу. Все-таки трудно ожидать чего-то из ряда вон, после того, что уже сделано этой великой группой. Нэнси соглашается, подаваясь вперед кукольным личиком со слегка обрюзгшими щеками.
С опозданием появляется Нора, жестикулируя, проходит в комнату, несколько раз целует Нэнси, от волнения глотая буквы, падает в кресло (купленное после продажи гаража):
"Ну вы тут нафли бев меня обфий явык?" - как всегда громко спрашивает она, прикуривая от протянутого Нэнси мужского "ронсона".
В черных очках, парике, бежевом комбинезоне. На груди - жабо, на запястьях - кружевные манжеты. Модница с задней обложки "Крокодила". А ведь ей тоже четвертака нет!
Самойлову показалось, будто Нора не совсем в восторге от того, что Нэнси злоупотребляет духами так, словно чем-то больна, и хочет заглушить исходящий от нее болезненный дух. И Нэнси, сидя на трофейном венском стуле, вытянув длинные шершавые ноги с крупными, словно вымазанными мокрым песком пальцами, тоже слегка поморщилась, когда вокруг ее шеи сомкнулись руки в кружевных манжетах.
Самойлов достал бутылку "Таврiйського", спрятанную в нижнем ящике письменного стола. Он отметил, что, в отличие от босоногой Нэнси, ее старшая подруга осталась в старомодных тупоносых туфлях с пряжками.
- Ну! Нинка, каков мэн?
- Мэн? - Супермэн.
Отхлебнув (конспирация) из горлышка и пустив бутылку по второму кругу от Норы к Нэнси, Самойлов повернулся к окну, предвкушая головокружение. Его взгляд скользил по перрону, запоминая то, что вот-вот должно скрыться из виду - протуберанцы кленовых ветвей, изогнутые и застывшие, но все же когда-то протянутые…
Шумит листва - гул магнитофонной ленты без записи, поскрипывают суставами ведьмы… то есть - ветви. А он смотрит на улицу сквозь убогий тюль, словно в окно вагона.
Между тем перекресток по диагонали пересекает "Карина", приехавшая к своей сестренке Нэле из Москвы, а можно подумать, что из самой Венеции. По крайней мере, она и этим летом здесь появится (в данный момент перекресток пуст) по дороге на Кавказ, где отдыхают известные артисты и богатые хиппи. "Карина" (если ее действительно так зовут) запомнилась ранними усиками и похожим на белый гольф колпаком, свисавшим, будто обмякшая реторта с головы вылупившегося гомункула.
А по другой стороне улицы ее всю ночь выслеживала мужеподобная лесбиянка… И "Русский Икар" падал и отскакивал, кувыркаясь в воздухе, от шумящей листвою верхушки старого клена.
Карина должна быть уже идущей по двору - вот она проходит под виселицей футбольных ворот, сквозь натянутую сетку… Пригнув голову, скрывается в узком, как гробик, подъезде - там, если войти за нею следом, она, упершись плоским задом в радиатор отопления, неожиданно сдернет колпак и обернется гладким демоном цвета какао с плоскими ступнями древнего египтянина, но бежать будет поздно… Ее старшая сестра - неприятная отличница Нэля постоянно что-то выдумывает. Врет на каждом шагу. "Пиздит как Троцкий" - говорят про таких. Сорок восемь хрустальных ваз у них в доме - этому еще можно поверить. Остальному - нет.
Куда подевались чулки с песком, буквально на каждом шагу свисавшие с деревьев, как казненные подпольщики? Колпак Карины чем-то сродни этим чулкам. Правда, то был обычный трикотаж цвета половой краски, не нейлон. И откуда у Карины взялась такая шапочка, и почему она не стесняется в ней разгуливать в свои тринадать лет, наверняка с благословения родителей? Ведь это явно не дань молодежной моде, а что-то национальное, по типу тюрбана или фески…
За минувший год Самойлов посещал Сёрика неоднократно - там его, собственно, и прозвали "Сэмми", за первые буквы фамилии и за любовь к Дяде Сэму. Никто уже не предлагал ему ничего переписать, при нем уже не стеснялись в выражениях - мол, здесь дети, а вы… За это время Самойлов из непорочного вундеркинда с причудами превратился в подростка-новичка, пока что себя ничем не проявившего.
Он смело загадывал загадку: "Женская профессия - начинается на "б", заканчивается на "мягкий знак". И сам поспешно ответил: "Библиотекарь".
"Его уже ничем не смутишь", - разрядил обстановку Сёрик. Сказано было с грустью, словно пророчество из уст утопленника.
Однажды он застал всю их компанию пляшущей под песенку "Кузина": Сёрик, Нэнси, Элеонора и какая-то миниатюрная рыжая девица, похожая на лисенка - дружно подпевали, зная наизусть все слова, кроме непонятных мест, где Горовец скандирует: "Гекуба…", нет - "гекуммен…" Вернее, скандирует он что-то другое. А эти просто поет. В общем, Самойлову показалось, что в компании просто не хотели, чтобы он видел, что они полностью понимают текст.
Сёрик увещевал Самойлова переходить с катушек на фирменные пласты. Пропагандировал какую-то группу, не называя имени:
"Рудники. Закат. Что-то типа каньона, и здоровенные негры рвут цепи".
Лишь под конец описания спохватился, и, похоже, на ходу придумал:
"Горные люди".
Пределы осведомленности Сёрика уже не казались Самойлову безграничными.
- Сэмми, в твоем возрасте можно выкуривать максимум по три сигареты в день, - предупреждает Нора - Ты с меня пример не бери, я курю много от тяжелой жизни. Голос совсем прокурила.
От тяжелой и прожитой жизни.
Нора рвется к Глафире. Ей нужно записать "Суперстар" в полной версии, как "Хованщину". Говорит она об этом совершенно серьезно, и сразу заметно, что с мозгами у "кузины" не все в порядке.
В склоняемой тут и там рок-опере Самойлову понравились только первая сторона и финал. А вообще, если честно, - хуйня от начала и до конца. Потому ее в прессе особо и не обсерают. Напоминает экранизацию Шекспира. Вот-вот выскочит лысая гнида Даль… Оттого так и нравится здешним сволочам.
Нора притащила большую катушку, ей нужна качественная стереозапись на девятнадцатой скорости. Чирик ее устраивает.
- …я звонил. Его пока нет дома. Дома одна бабушка.
- Где, ты говорил, он работает?
- На Узловой… в "Ремонте электробритв".
- Неисповедимы пути господни. Ты уже продемонстрировал Нэнси свою коллекцию Хендрикса?
- Нет. Не успел.
- Он собирает все, что связано с Джими.
Самойлову неудобно вытаскивать уже убранные вырезки, плакатики, фото большие и малые, два с половиной диска (один без обложки, у другого играет только сторона "Б")… Так только наивные дети хвастают перед гостями горсткой ничего не стоящих марок. У него тоже был такой альбомчик, и не один. Два уцелевших он по сей день не знает, куда деть. А в руки брать противно.
Нора относится к Нэнси восторженно-снисходительно, как к вещи, из которой успела вырасти. Где-то в комнате притаился "Альбом почтовых марок "Спорт", которым от него хотели откупиться за безвыездные каникулы в обществе старых идиотов и прочие дошкольные радости. С помощью этой подачки ребенка собирались наебать те, кто отвечает за его воспитание, настроение и психическое здоровье. "Альбом почтовых марок "Спорт". Составители - Гуревич и Садовников. Кстати, ему известен еще один Гуревич - фантаст, написавший "Мы - из Солнечной системы". А ви из какой?
Самойлову стало понятно, чем его смущает сегодняшняя Нэнси. Что-то переменилось в данной девице всего за один год знакомства. Все эти месяцы Элеонора неуклонно (с усердием больного на голову человека) хотела придать своей подруге облик молодой жены того лупоглазого ("Гарри, вы подлец!") в "Опасном повороте", и этой ей частично удалось.
"Горные люди" - явно несуществующий коллектив. Вымышленное название, и никому в циклопической Америке нет дела, что за ним скрывается. "Джаз - выдумка черномазых скотов", - внушал Сёрику дедушка-белоэмигрант. И теперь Сёрик под градусом сам выдумывает "черномазых скотов", бредущих, звеня кандалами, по краю пропасти. Зато в романе Роберта Стоуна (странно, что от него никто не охуевает, возможно, он просто общается не с теми людьми), черным по белому стоит: "А по другой стороне улицы за нею всю ночь ходила мужеподобная лесбиянка". По кличке Кот Ученый. И "Русский Икар" вертелся, словно праздничная свастика в доме отдыха Ветеранов СС, пока в дверь не позвонила эта Нина Потапова. "Потопова", как было написано на конверте из Польши… Потопова… Дымом поганым и вонючим… - как же там дальше?
А дождь (в тот день) так и не начинался, несмотря на хмурое небо и беззвучно сверкавшие зарницы. Заткнув за офицерский пояс коробку с лентой, он внушал себе, что торопится домой из-за дождя, чтобы не промокли туфли и волосы, чтобы не было опять приступа аллергии. Он спешил домой, чтобы послушать "Абраксас", который он никогда не слышал полностью. Кто осудит человека, если он боится опоздать к началу любимой передачи? Другое дело, если он жаждет стать свидетелем убийства не в кинодетективе, а у себя под окнами. Это совсем другое дело. Но он понятия не имел, что должно произойти за час до открытия гастронома, когда вино уже не продают, а бухарики не расходятся. В этот час их почему-то слетается больше всего, и они опасны. Нет, он не подозревал, какой "Алтамонт" разыграется на замызганном асфальте перед угловым магазином. На том самом месте, куда он только что посмотрел, кстати. Неужели минула всего лишь неделя?.. И чья-то молодая жизнь оборвется в самом начале Black Magic Woman, похожем на пробуждение среди дымящихся болот крокодила, способного обитать в раскаленной лаве.
Абраксас. У одного из дерущихся были прямые длинные волосы и выгнутая худая спина в полосатой румынской рубашке (Самойлову куплена точно такая же - на вырост). Его противник с кудрявой головой, похожий стразу на нескольких актеров, держался по-есенински, и он был обречен.
Из ушей упавшего затылком об асфальт выглянули два тут же оплывших малиновых конуса, будто варенье из свернутого блина. Форточку закрыли до прихода Самойлова - в доме панически боялись удара молнии. Музыка в комнате полностью заглушала шум деревьев и крики толпы на улице.
К мертвому юноше метнулся некто Габриэли - врач из соседнего дома, уже уволенный из поликлиники, уже не здешний - одна нога здесь, другая там. Он склонился над раскинувшим руки покойником, будто того сразила пуля, а не костлявый кулачишко собутыльника, будто все происходило на фронте или на баррикадах.
Воздух почему-то и сейчас делается темнее и гуще, как будто убийство случилось не минуту назад, а прошлым летом в другом конце города, если вообще не померещилось Самойлову под ошеломительные, зловещие куранты, которыми начинается "Абракас".
Габриэли - смуглый брюнет с короткой стрижкой - метнулся к мертвецу как во французском фильме, но не как, допустим, Жан Марэ, а скорее - как те актеры, чьи имена никто не запоминает. Чьи фамилии никто не хочет знать. Чьего появления на экране никто с трепетом не ждет.
Глафира позвонил сам.
Предварительно стерев клочком газеты отпечатки пальцев, Самойлов бесшумно поставил пустую бутылку под лестницей. Ребячество, конечно. Но взрослые ведут себя куда более суеверно. Послушать их - в каждой кочегарке при оккупации кого-то сжигали, а каждый газовщик старше сорока обслуживал газовые камеры.
Глафира - длинноносый и, похоже, немного усталый - выглянул из-за двери во фланелевой рубашке, по-домашнему. Склонив голову набок, с иронией осмотрел "пятисотку", вынутую "кузиной" из неописуемой сумки (такие носят только жены хоккеистов и космонавтов). Самойлов уловил его мысль: "Уже восемь вечера, а тетенька зачем-то в темных очках. У нее что, фонарь под глазом?"
Глафира принял чирик, галантно буркнув, что "можно и потом", и пообещал все сделать вовремя и без лажи.
"Вам, наверное, лучше версию с Гилланом?" - предложил он вполне искренне.
Однако Нора не врубилась, что он имеет в виду и, хохотнув, громко, как барыня, распрощалась с Глафирой.
Самойлову постоянно кажется, что, достигнув определенного возраста, люди в разговорах начинают подражать персонажам какой-то постановки или книги, только он не может с точностью сказать, какая это книга и где можно спокойно посмотреть этот спектакль или фильм. Получается то же самое, что с Библией. Вместо оригинала тебе постоянно норовят всучить "Библию для верующих и неверующих". А это, сами понимаете, подобно Drive my car в исполнении "Веселых ребят". Бухие гладиаторы возле гастронома, видимо, только таким и довольствуются.
После операции, проделанной над "Let it Bleed", он время от времени видел во сне рвущуюся ленту, подбрасывал ее как серпантин, рассматривал, любуясь завитками, трогал склеенные места (ему не хотелось произносить слово "швы") - если те не распадались от прикосновения пальцев, он продолжал спать, если пленка рвалась - просыпался. Но и это было пробуждением во сне.
Кружевные манжеты с фиолетовым отливом подчеркивали неженственную крепость рук Элеоноры. Они были явно грубоваты, несмотря на постоянное желание их обладательницы всячески выпячивать свой если не "аристократизм", то "интеллигентность". С налетом патологии, уточнил Самойлов при помощи вычитанного в журнале выражения. И тотчас пустил мысль дальше - дружба с налетом патологии. Почему бы нет? Допустимое отступление от ряда норм… В конце концов "патология - это всего лишь наука о страстях". Тоже сказано слишком солидно, чтобы такие слова прозвучали в семействе технократов и преподавателей музыки. Пожалуй, даже чересчур солидно для этого города в целом. Нет здесь таких людей.
И быть не может. Остается радио. Какая-нибудь литературная программа. Скорее всего, Би Би Си. "Свободу" Элеонора не жалует, говорит: "Черноротые". Впрочем, как успел убедиться Самойлов, здесь многие, порицая обычную "Свободу" за экстремизм, с удовольствием слушают ее передачи на украинском языке. Многие, включая внешне вполне лояльных советских гадов.
27.06.2009
ОГРОМНЫЙ ФОТОПОРТРЕТ
Одно дело рассказывать кому-то, другое - писать на бумаге неизвестно для кого. Выпили, вспомнили, посмеялись, что еще надо? Проблема в том, что тех, с кем можно выпить, о чем-то вспомнить, тем более посмеяться, осталось не так много. Впрочем, это еще полбеды. Они ведь и пьют, и помнят, и смеются совершенно одинаково. Не говоря уже про внешность. Еще носил волос остатки он. Я зрел на нем ход постепенный тленья. Ужасный вид! Как сильно поражен. Им мыслящий наследник разрушенья.
Три безобидных желания грозят обернуться такою морокой, что сразу возникает четвертое - в любую минуту отправить собутыльника туда, откуда он не так уж недавно появился. Можно, конечно, вылить полбутылки в раковину и, регулируя напор воды, изобразить дружеский смех с помощью крана. Конечно, можно. Прошлое моих сверстников, настолько оно нетвердое - сравнимо с неумело размятой папиросой. Подул в мундштук, и все вылетело на ветер. А без твердого прошлого какой агент? Неиспачканный человек сам не знает, чего хочет. Шпионаж - это профессия, и он для нее не годится. Под шпионажем следует понимать позитивное пьянство без особого вреда кошельку и здоровью, если и то и другое у вас имеется.
Техническую сторону я совсем не умею, боюсь, придется ограничиться в общих чертах. Тем более меня и близко не было, когда бедняге Джону… Далеко не у каждого отыщется знакомый с таким именем, если за окном 1973 год. Даже если вызвать, куда следует, и под гипнозом (смотреть прямо на графинчик) задать пару вопросов гражданину, а он, как в анекдоте про голого человека с гитарой, будет загублено твердить: "Нет у меня Джона, нет!"
Мне не по плечу писательский реализм тех, кто очень хочет видеть книги со своим именем. "Спускаюсь в фиш-энтенглмэнт под Манхаттеном. Вентили с вот таким диаметром! У нас на фабрике в Тухачевском такие же стояли (при этой мысли воспламеняется хуй) - от америкосов. Туго вертятся. До сих пор мозоль. Горжусь - два мозоля. Один от многописания, другой - фабричный. Оба трудовые. Рыбный зал. На прямоугольниках из пиг-айрона (он более тугоплавок, не зря я литейщик со стажем) вот такие рыбины. Разламываешь рыбину - мясо дымится. На диво крепкий скелет - скелет хищника. К нему бы мой мышечный корсет. Мясо рыбины пахнет как элитный грасс, обморочно. Я не чужой человек в царстве балета…"
- Неудивительно.
"… мне знаком ряд балетных танцоров и балетных критиков…"
- Неудивительно, Хурдалей Бруклеевич, Вы и дирижировали как пизда.