Конец января в Карфагене - Георгий Осипов 22 стр.


Исчезновение Глафиры не вызовет здесь психоза всенародной потери. Дело вряд ли дойдет до медальонов и календарей. Люди, успевшие осесть и появиться на стенах хмурых домов за время Глафирина отсутствия, славятся своей недоверчивостью. Им важно, чтобы жертвуемый был хороший человек, чтобы его место занял другой классный пацан. Я готов прослушивать их речь, рассудительный говор аборигенов, честно говоря, часами…

Глафира выбрал Нью-Йорк, когда они могли позволить себе разве что "Беловежскую пущу" на железобетонных папертях вокзалов и вузов. Стоят и воют. Глафира поторопился с Нью-Йорком. Нельзя так рано.

Навоз погиб в самый раз. Дядя Каланга мчит сдавать проспиртованную кровь. Тебе-то зачем? Ты разве тоже распевал с ним "Беловежскую пущу"? Жизнь прожить - Навоза задавить. В ответ гробовое молчание.

Далее. Ящерица звонит… Шапорину! И требует, чтобы тот присутствовал на панихиде. Аргумент: "Ты же знал Навоза". Ящерице-то какое дело? Шапорин, говорит, не пошел. Славянская трапеза скорбящих выпускников - явление если не ежедневное, то регулярное. Приятно наблюдать, как превращается в гнилостный белоглазый Гарлем их житуха. Разве что не хватает журавлиной стаи на небе. И земного музея обуви тех, от кого на земле осталась только кличка-ярлык. Вот особые сиротские ботиночки, а вот сапожки-гробики, послеинфарктный мягкий шуз. Подходящее название для шансона - "Сапожки-гробики". Морщинки-лобики, церковки-попики, сапожки-гробики…

Мне не нравится описывать внешность и переживания людей, о ком идет речь. Вернее, у меня это не получается. Сразу хочется спросить, вы что их, мало видели? Недавно, сразу после Нового года, мой приятель Калоев (по отцу осетин) ходил на похороны своего знакомого. Самоубийство. И чтобы не ревел он минут сорок в трубку, докладывая подробности (говорят, у пьяниц память патологическая, у трезвенников - еще крепче, Калоеву пить нельзя), я задал ему лишь один вопрос:

- Ты лик видел?

- Видел лик.

Своим ответом Калоев сберег мне здоровье и деньги. Я сэкономил два стержня, три пачки "Уинстона" и четыре поллитры "Союз-Виктан". Не считая закуски, сельтерской и заляпанных жирными пальцами пластинок. Плюс занавески и одежда, провонялые махоркой. В пяти словах уместилась вся "Смерть Ивана Ильича". Юмор полуосетина - вполне безобидный наркотик.

За всю жизнь я посетил одну единственную выставку картин по доброй воле. Собрался и поехал в Москву, отстоял очередь в Пушкинский музей. Туда привезли картины из Америки. Среди них - "Элвис" работы Энди Уорхола. Он-то мне и нужен. Фото уже видел, но все равно постоял минут двадцать. Четыре одинаковых фигуры с пистолетом… или мне и это надо описывать? В общем, ладно. Похоже, и слава богу. По-моему для живописи главное - это сходство.

Знакомый Калоева выкинулся из окна и, по словам осетина (оба хипповали когда-то, занятие прямо скажем, паскудное), упал прямо в блевотину и дикое количество окурков. Сколько на эту тему уже написано, даже я могу процитировать, например: "поскользнулся на чьей-то блевотине" - это конечно, "Москва-Петушки". Или книжку с такими вот местами мог взять в библиотеке даже первоклассник: "А Дон Рэба наблевал на пол, поскользнулся и упал головою в камин". Эх, писатели-писатели… Взрослые брали у первоклассника Данченко совсем другое место "головою в камин". Сосюру читает каждый второй, хотя сегодня это называется иначе. В общем, ладно…

С точки зрения читателей Сосюры, наши с Глафирой отношения не представляют никакого интереса. С точки зрения советской морали - это был "жидомасонский заговор", тем более ужасный, что смысл его не смог объяснить бы никакой лектор, если бы нашелся медиум, готовый его об этом спросить. С точки зрения обособленной личности, пережившей точечный холокост, с помощью которого удаляется с лица земли все плохо засекреченное диковинное, наше знакомство было ничем не испачканной игрой двух свободных умов. Не считая Лёвы Шульца.

Лёва понимал не все и не всегда. Шульц долго не знал, что на кресте распят другой человек. А узнав правду, тоже не расстроился. Главное, что похож. Я, конечно, избавил его от лже-Гиллана. Вернее, он сам попросил меня куда-нибудь его деть. И "Суперстар" перешел в собственность к Навозу. Но и там он провисел недолго. Кому сплавил "Спасителя" Навоз, и где он теперь висит, мы не узнаем никогда. Остается только старая хохма: "У Вас Исус отклеился!"

* * *

Освещенный только зимними окнами двор. Дорога вдоль гаражей от мусорника до подъезда, где Зайцев. Мы ходим, как три демона в кроличьих шапках, туда-сюда, и обмениваемся краткими хохмами, чей смысл и по сей день позволяет мне выходить из воды сухим. Под нашими ботинками скрипит январский снег. Я и сейчас слышу его скрип. Деревья, не менее чуждые жизни, что светится электричеством за окнами, чем мы, безмолвствуют, точно знают, сколько лампочек перегорит и кого из жильцов вынесут вперед ногами, а они будут стоять, вопреки ураганам, мне на радость, устремив к никогда не меркнущему до конца небу махалки своих черных ветвей.

Развивается жизнь Шульца, меня и Глафиры. "Еще была клевая группа "Блэк Масс" или "Месс". "Черная Месса", - говорит Глафира в этот январский вечер, ничем не намекая, что ему известен смысл этого ритуала. Точно, в январе, на Старый Новый год… И Глафира, пожалуйста, вспомнил про Черную Мессу. Возвращался ли он к этой теме там, в Америке? Возможно, по телевизору, поздно вечером что-то мог видеть - фильм ужасов, почему нет?

Снег. Зима. У Серого гулянка. На втором этаже, слева от Симы Соломонны. Вы бы знали, какой кошмар приснился мне про эту квартиру. Если бы Лавкрафт бухал так, как мы бухаем, он бы и не такое увидел. Лампочка над подъездом высвечивает нити елочного дождика в прическе женщины с сигаретой. Глафира спрашивает:

- Шо там у вас такое, Алла? Гулянка?

- Как зовут Серого жену? - переспрашивает Шульц. - Алла?

- Я сказал "Гала", - поправляет Глафира, и, подмигнув мне, добавляет: - Май литтл Шульц.

Лёва едва не падает на снег. Но от падения его спасает дощатая спинка скамейки, на которой до начала 70-х круглый год сидел очень старый дедушка Сереги Зайцева.

А если кто начнет возмущаться, мол, опять он вас обманывает, все было иначе, вы повторите уже известную вам формулу: "Не садись не в свои сани, Саня. Твоя епархия - "Dark side of the moon" и куннилингус". Все было так, как человек рассказывает, как человек запомнил.

* * *

Ну, а что же паренек из инкубатора? Надо признаться, я его недооценил. Трагедию делать из этого не обязательно, но имеет смысл остановиться подробнее.

Однажды вечером мы с Азизяном приходим в "Интурист", поднимаемся на одиннадцатый этаж (куда ходят кто попало). И видим - слева от лифта накрытый… я хотел сказать, уставленный бутылками стол, лишние стулья, а за столом - воспитанник интерната. Глазам не верю - его профиль, его лик. В джинсовой куртке, с чинарём в зубах, и рукою - платившей за то, что и даром мало кому надо, обнимает Нэнси Войну Миров. Ее камышово-бамбуковые ноги опять выглядят еще тоньше, из-за постепенно выходящих из моды платформ. Те же туфли третий сезон. Она ёрзает стулом, словно между ног у нее катушка для спиннинга. Сколько лицемерия в этих штампах - "длинноногая девочка, "попа", "классные волосы"… Я поприветствовал их умышленно педоватым движением руки. Глаза Нэнси пошли к носу, а ноги, стукнувшись коленками, разъехались еще шире. Азизян смотрел прямо, но не мог видеть Нэнси из-за косоглазия.

- Ну шо, папа, куда двинем? - спросил он своим обычным голосом.

- В буфет, - ответил я, нащупав в кармане чирик.

Не хотелось бы злоупотреблять даром воображения в ущерб достоверности (моя проза и без того слишком уязвима во множестве мест), но кто знает, может быть, в эту же ночь молодой повеса играл на слизистом банджо Войны Миров под тем самым пультретом Slade, что мы ему всучили. И Нэнси не спросила: "А он фирменный?"

То есть передо мной сидел взрослый мальчик, совсем не похожий на податливого, прежних дней несмышленыша. Такой мог позволить себе привести домой на ночь хоря, потому что его мамаша, я выяснил, работает в вагоне-ресторане и не бывает дома по трое суток.

VI.2003-II.2004

ИВАНОВО ДЕТСТВО

Он был похож на молодого Кеннеди, и этим был мне крайне неприятен. Светловолосый, с нечистым лицом, застенчиво умный - типичный американский студент в очках. Даже откопавший его где-то Ходыка сразу предупредил - это чужой человек, не нашего круга. Правда, мне с самого начала показалось, что Ходыка либо ведет двойную игру, либо не знает, как относиться к новому знакомому. Вдруг это гений?

Ходыка и свел нас однажды в пивной, чтобы узнать мое мнение. А после рассказал такую информацию, что моя первичная неприязнь моментально переросла в стремление как можно быстрее и эффективнее нагадить этому типу; всего желательней, нанеся заметный денежный урон, - всучить какую-нибудь дрянь, короче говоря - наебать. А желания подобного рода "ни в каком огне не пережечь". Особенно, если тебе семнадцать лет и с каждым прожитым годом тебя все больше не устраивает окружающий мир с его людьми и товарами.

Подобно юному пианисту Ходыке ("клавишник" - тогда еще никто не говорил), паренек происходил из культурной семьи, вот только призвание у него было другое. Я, кстати, так и не услышал от Ходыки фамилию паренька. Не исключено, что в дальнейшем он прославился, наворотив уйму зашифрованной антисоветчины; возможно, и по сей день (почему бы и нет) чем-то занимается.

Без явного осуждения, тем более - глумления, как-то беспристрастно Ходыка поведал, что парнишка пописывает эти, ну, в общем, сценарии, и даже уже кому-то их показывал, куда-то посылал, и оттуда прислали ответ, мол, недурственно, продолжай в том же духе… сволочь.

- Не сволочь, а молодой человек, - поправил ироничный Ходыка, уловив, что я от новости не в восторге. Слышал ее и Азизян, тут же заоравший вопросительно: "Шо?! Еще одного лишенца подцепили? Лично мне его на хуй не нужно! И без того полдвора жидов!"

Ходыка торопливо принялся уверять Азизяна в славянском происхождении юного "Габриловича". С не меньшей горячностью полугодом ранее он то же самое говорил и о себе. Втолковывал с пылом, называя отчества дедов и прадедов по обеим линиям, но, как выяснилось, говорил потомственный музыкант стопроцентную ложь.

- О чем хоть пишет? - более спокойно поинтересовался я, делая вид, будто мне нет дела до опасений Азика.

- О войне, - серьезно ответил Ходыка.

- С кем? - цапнул Азизян.

- С немцами… Они там у него… детей пытают.

Человек с высшим образованием неприятен уже тем, что его легко распознать. Такой умник напоминает тех умников, что одеваются в секонд-хенде, и думают, будто по ним этого не заметно. Он раздражает тем, что согласился взять зубами диплом, рассуждая, что так ему будет лучше. А нам тогда, соответственно - как? хуже? - Хуй тебе, дипломник. Но вот сценаристы, живописующие чужие зверства и страдания… Художнику всегда приятно нахамить. Зато попробуй до него добраться. Особенно если он перебрался в Москву, и схрюкался там с себе подобными - то есть ушел… Уше-е-ел!!! - как кричат в кино, снятым по их сценариям, полицаи. А у этого и в родном городе могут быть опекуны и консультанты. Что там могут! - Должны быть обязательно. Значит, надо "хамить", покуда не смылся, не поступил, куда простых смертных не принимают, и не высрал свое "Иваново детство".

Прошла, протелепала еще одна неделя бестолкового лета, я успел кое с кем пообщаться и обзавестись необходимым для почти созревшего преступного плана реквизитом. По весне во время каникул я свел Пашу из Таганрога с неплохими ребятами во Львове - они говорили в основном о тряпках, мне не очень хотелось в этом участвовать, а из вшивой Польши какие могли быть пластинки? Одежда - это люди, хищники и паразиты. Либо отнимут, либо заложат. То-то радости будет "Галине Борисовне", что от меня через дорогу: попался, "идеолог", на дамских подштанниках! Очень красиво.

А тут Пашка (он по распределению работал в одном из здешних НИИ) звонит и сообщает: "Поступили очки". Очки (естественно, польский самодел) пришли по почте в продолговатых футлярах из-под наших советских паяльников - тех, которыми десять лет спустя будут пытать богатых граждан (паразитов) вышеупомянутые хищники.

- Спасибо, Пабло, - искренно пожал я крепкую руку каратиста-любителя с лицом Рэнди Ньюмена, чьи песни я очень любил. - Запишу тебе все, что ты просил. Возьму у Юлика аппарат, и переброшу.

- Надеюсь, Труман, - ответил он своим ростовским говорком. - Поменьше слушай супостатов. В жизни есть вещи поприятней политики. А осенью приходи к нам на тренировки.

- Бештимт, Пабло. Ганц бештимт (в школе он изучал немецкий).

Я забрал четыре пары теоретически за 90 колов (хотя это и дороговато за польское фуфло). Одну - Навозу, за железный полтос. Две - я уже знал, кому. А вот четвертой мы ударим по карману будущего вгиковца.

Что касается того, до какой степени местный интеллигент падок на моду, сомнений у меня не было. Тут все было ясно - проспект провонял "техасами", как сам штат Техас своей нефтью. Мне было важно поподробнее разузнать пристрастия этого юноши в плане родственных кинематографу других форм искусства. Впрочем, кое о чем я и сам мог безошибочно догадаться. Убожества (всегда и везде) слушают одно и то же, а именно - то, чем брезгуют нормальные люди. Сбережения сценариста составляли 135 рублей новыми. Среди них - два четвертака. Всю сумму видел своими глазами кто? - Дирижерский сынок Ходыка.

- Азизяну об этом говорить нельзя, - строго внушал я Ходыке в пивбаре "Греческий Зал".

Ходыка поглядывал на меня как-то по-новому, с превосходством менее испорченного человека. Тоже, видимо, закладывает кому-то, передает содержание наших бесед. Я был уверен, что ему понадобится именно эта группа. Почему-то все гады слушают "Пинк Флойд". Вот мы ему и сделаем "Пинк Флойд". Такого Флойда не слышал самый главный сценарист.

- Азизян ничего не узнает, - голосом артиста Копеляна заверил Ходыка, и пошел курить на крыльцо.

Диск выглядел уродливо, под стать записанной на него музыке. Без обложки. Азизян утверждал, что ее не было изначально: "Не веришь, вали на Запад и сам выясняй, идет к нему обложка или нет! Только тебя хуй выпустят!"

Без обложки он смотрелся словно без трусов. Чтобы сбить цену еще ниже (деньги за него платить я, естественно, не собирался), пришлось поставить дисок под иглу. Сквозь треск стало доноситься что-то убогое и тоскливое, вызывающее у прослушивающего чувство неловкости - неужели такую тягомотину исполняют заграничные артисты? Тогда понятна наглость тамошних леваков и коммунистов.

- Не у черножопых ли товарищей на помойке за общагой ты ее выудил? - поддел я Азизяна. - Ты у нас известный рыболов.

- Спокойно, Папа, - запротестовал Азизян, - черножёпие товарищи такое не слухають. Предпочитают только своих. Ох, и славные, надо сказать, среди них попадаются сраки…

- Так! Что еще за хуйня?! - перебил я его, увидев, что пластинка пошла буграми, а иголка угрожающе запрыгала.

- Забыл вас предупредить, Дядя, - невозмутимо вымолвил Азизян, даже не глядя на то, чем он пытался меня наебать. - Имеется небольшая волна. Волна имеется, но!.. Но! Элементарно ложится сверху пять копеек, или кубик сахара, и все играет, все проходит. Вы лучше скажите, шё ви нам за этих лондонских жiдов дадите. Ми жи вас не спрашиваем, кого ви решили осчастливить такою красотой?

- Хор грузинских девочек, хором отсерающихся на газон в Артеке.

- Зачем жи так много? Дали би нам чего-нибудь попроще… Папа…

Я подумал, прикинул, и отдал Азизяну полученные мною от Женатого гонконговские картишки.

- Имей в виду, Шура, на них мои отпечатки.

- Естественно. Ви же их смотрели.

Азизян картинно подышал на верхнюю карту и протер ее платком, словно линзу от очков.

- Папа не станет брать кота в мешке, - с неподдельным почтением добавил он.

У молодого гада были сценарии и, судя по всему, те, кому их можно показать; еще у него были амбиции и чувство превосходства. Плюс сто тридцать пять рублей. У меня были левые очки, кривой "Пинк Флойд" и зверское желание засадить ему этот хлам по максимальной цене. Чужими руками.

В середине следующей недели Ходыка получил от меня материал и инструкции.

- Обязательно скажи, что в этих очках он похож на молодого Кеннеди. Или, хуй с ним, на Роберта Редфорда, если он знает, кто это такой. Или - он наверняка смотрел это говно - на хуйлыгу, что играет в "Загнанных лошадях", как его… Суручану… Сарацино…

- Может быть, вы мне напишете на листочке, - язвительно подсказал Ходыка.

- Нет, Слава, не напишу. И телефона моего ты не знаешь. Нету телефона у меня. Листочки любят читать твои культурные предки.

- Мать с отцом до 15-го (июля) в Кириловке.

- А братец?

- Малыш тоже с ними, - степенно ответил Ходыка.

Он даже не поинтересовался размером своей доли. Деньгами он ее от меня в любом случае вовек бы не дождался. Табачком - ради бога.

Лажа началась к выходным. В субботу вечером позвонил Ходыка (деньги были уже у меня) и сразу оповестил, что "клиент недоволен".

- Ты звонишь один? - спросил я.

- Я звоню один, но - он позвонил мне. Хорошо, что родители на море…

- На Азовском, - уточнил я. - Это не так далеко.

- Он позвонил мне и сказал, что его обманули.

- Какая разница, он видел, что берет.

- Дело не в этом, он грозится все принести назад. Он хочет, чтобы ему вернули деньги, иначе…

- Вот пидорас! А что его не устраивает?

- Очки ему понравились, а пластинка - совсем не годится.

- Скажи ему, что это редкий диск, что в идеальном состоянии он стоил бы минимум рубль двадцать.

- Он сказал, что умные люди сказали ему, что его кто-то нагло и безжалостно обманул.

"Ты тоже так считаешь, пианист", - подумалось мне.

- Значит, консультанты есть, этого я и опасался. Чем он угрожал? Какие имена, кликухи? Говори как есть, Ходя.

- Он ничем и никем не угрожал. Именами не кидался. Он просто хочет все вернуть…

Я соображал, глубоко затягиваясь John Player’s Special, которые никому не показывал и не предлагал. Обдумывая, я пытался понять, настоящие это сигареты или тоже левые - надо сказать, подобным тонкостям я так и не научился. Наконец, я все обдумал и решил. Точнее - такой вариант был мною просчитан заранее, когда я в первый и последний раз видел эту крысу, размечтавшуюся о писательской славе.

- Вот что, Тодя… извини, Ходя. Мы поступим так: скажешь, что человек, ну, организатор, готов встретиться, и если "Пинк Флойд" им не попорчен (!), а очки целы, он их примет обратно и деньги вернет. Только человек этот сейчас не в городе, понимаешь? Уехал на уикенд в Разумовку… пьесу писать. А в будний день, в любой, он готов встретиться ближе к вечеру и решить это недоразумение, к радости обеих сторон. Чтобы не было ложного мнения о нем. Творческие люди должны помогать друг другу. Тем более в нынешней ситуации: "Возьмемся за руки друзья" и т. д.

Дальше петь было противно.

- Ты запомнил? Объяснишь это ему без нервов и по порядку.

- Мне кажется, мы в конце концов подружимся.

- Ага. Давай…

Я повесил трубку. Теперь мне оставалось надеяться на мое знание психологии современного молодого человека. Иначе - плакал мой парнус".

Назад Дальше