В профиль Дима Мовчан напоминал крокодила. Кряжистое туловище гладиатора прикрывала маска египетского Себека. Разница между нами была всего в полгода, но выглядел Дима значительно старше, словно уже отслужил, или даже отсидел.
Он без особых выяснений что да как, можно сказать, без предварительных условий согласился выступить в роли одного из тех монстров, что неустанно рыщут по закоулкам в поисках добычи с вечной песней: "У-у, заберу диски!"
В случае появления юного сценариста в указанном ему месте в назначенный ему час очки переходили на шишковатый нос Димы Аллигатора, пластинка-урод взлетала в воздух, а заработанные мною деньги (частично) тратились на покупку приличного вина.
Я осторожно, без свидетелей поделился планом устрашения сценариста с притихшим Ходыкой, настойчиво утверждая, что другого выхода перед нами нет. Он не оставляет нам шанса проявить гуманизм. Зато будущему художнику это пригодится в дальнейшем - для достоверного изображения подонков и антиобщественного элемента. Я был почти стопроцентно уверен, что скользкий Славик предупредит социально близкого ему паренька о готовящейся провокации. Тому станет совсем противно, и он не придет.
Мы с Мовчаном, нацепившим по тем временам дико смотревшийся свинцовый перстень в виде "мертвой головы", не сводили глаз с остановки, но из троллейбуса так и не вылезла долговязая фигура волейболиста с красивой молодежной прической, за которую не ругает даже военрук. Культурный молодой человек решил не связываться. А вот сумеет ли он, как говорится, "забыть и простить" - это уже другое дело. У меня проблем с поступлением куда-либо быть не могло - тем летом я был единственный на весь город выпускник, кому не выдали аттестат.
"Васильковое гетто", это Азизян так пел, "промчалось", а вместе с ним и "Иваново детство" одного из типичных персонажей того времени, и мы, по мере сил, сумели его капитально омрачить.
22.10.2008
ГАСТРОЛЕР
Мокшанцев был готов избавиться за сорок, нет, за сорок пять рублей, только бы не держать у себя в доме эти рожи до следующей "балки". "Кинг Кримзон" достался ему дешево - Азизян позвонил, потом принес и положил на стол. Хотя нет, Азизян явился без звонка. Помолчав с полминуты они с Мокшанцевым поняли друг друга. Мокшанцев открыл шифоньер, сунул руку под стопку наволочек и маек, и выдал Азизяну пачку ч/б.
- Лесбос, папа, лесбос, - нарушив молчание, посетовал Азизян. - А где же мужички?
Азизян убрал фотки в боковой карман бурякового пиджака:
- Эх, жалко, дядька, не успел я его спиртиком прогнать, шобы у кого следует ебала повытягивались.
Мокшанцев все же ткнул пару вещей - пластинка была чистая, как стираное белье. Жертва Азизяна обращалась с ней бережно… но музыка очень противная.
- Мэн… это у тебя есть Кримзон, слышь, мэн?
Мокшанцев оттого и закурил, что пахнуло бабьей простоквашей - кедами. Перед ним стоял хуйлыга в расшитой узорами джинсовой сорочке навыпуск, с противогазной сумкой на хилом плече. В очках. Нездешний. Волосики льняные, слабые, зато старательно отрощены. "Кто им, пидорасам, позволяет так зарастать"? - тут же вскипела в Мокшанцеве ненависть. Но он пришел торговать.
- Мэн, покажи Кримзон, - с достоинством честного человека повторил, окая, хилый в джинсовом мундире. Видно было, что где-то у себя, среди таких же, он пользуется авторитетом.
- А ты покажи бабочки, - ответил, наконец, Макшанцев, входя в роль. - Тогда мы тебе и Кинжочка покажем. Хули его смотреть, он чистый.
Очкарик юмора не оценил, отрывисто вякнул: "Деньги есть". Было очевидно, что перед ним стоят великие цели, революция сознания и все такое.
- На! Посмотрел?! - Мокшанцев боком высунул из портфеля обложку, мелькнули жуткие хари, как будто местные хиппи рисовали перед отъездом в Израиль. - Шесть и пять.
Очкарик насупился, сдвинув бровки, поморщился, и начал пальцем наматывать желтый локон.
В кармане, наверное, одни медиаторы, - гонял злые мысли Мокшанцев, - а папа, небось, какой-нибудь астрофизик, в Академгородке живет, Высоцкого цитирует: "а то вы всем кагалом там набросились на опухоль…"
- Это много, мэн, - выдавил очкарик.
Мокшанцев тут же расслабился, ему расхотелось сломать этот хипповый стебелек, искалечить растительную обезьяну. Он посмотрел под ноги. На очкарике действительно были кеды, наверняка пропитанные ссакой, которую тот разливает, путешествуя из города в город.
- А за скока ты хотел? - съехидничал Мокшанцев и, вытянув руку, пожевал указательным и большим пальцем только воздух, а не джинсовую материю расшитого стрекозами батника. Затем повернулся к стайке полубухих спекулянтов, среди которых самым маленьким ростом и клетчатой кепкой выделялся Стоунз.
- Не, ну ты видал? Хотел срубить на халяву, шоб потом повезти к себе и там у себя, в Башлачёвке, перезасадить таким же патлатым уродам, сука!
Промасленный выпуклый лоб, характерные губы бантиком и волосы на ветру не дрогнули перед хамством Мокшанцева. По-ленноновски сверкнув очками, оскорбленный, но не униженный нездешний человек отступил, словно крестный ход с иконами дал задний ход на киноэкране.
"Все-таки от Азизяна принимать вещи с целью наживы бессмысленно, - решил Мокшанцев. - Пора бы знать, как-никак за спиной неоконченное среднее. Разменяю-ка я лучше этих лишенцев на пару хороших негров. Буду с чувихами слушать. Танцевать, подпевать… чтобы всякая смрадная сволочь не подходила. А то, ей-богу, как будто "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" на голову насрала".
Июль, 2009
ОПЕРНЫЙ ГОЛОС
"I am not gay in the sense that most of the time
I am mean and gloomy because
I am manic depressive".
Kenneth Anger
Оперный голос я впервые услышал на "балке" в погожий апрельский полдень у себя за спиной. Он поразил меня настолько, что я даже не обернулся, чтобы посмотреть, кому он принадлежит и кто это может (а главное - не стесняется) так разговаривать.
"Балка" собиралась на бульваре, в двух шагах, через дорогу от музбакланства. Народу было немного, наименее брезгливые. Место открытое, слева пустырь, впереди громадина - "Кобылзавод", номерное предприятие. Смываться некуда, если нагрянет милиция: "Что тут за уличное сборище? Чем торгуем, молодые люди? Так - все ясно, спекуляция, пройдемте и т. д." "Понеслась колесница", сказал бы Азизян, в этот раз отсутствующий.
Я пришел без Азизяна, но не один. Со мною был Дымок. Нас познакомил Сермяга, и последнее время мы виделись часто, говорили о политике, а еще больше потешались над разными людьми. Благодаря мне он открыл Азизяна с совершенно другой стороны и вполне искренне увлекся изучением этого монстра. Закончилось все как обычно - вероломнейшей наебаловкой. Азизян применил классический метод: "Сказал - отдам, значит отдам".
Я смотрел на "Кобылзавод", куда меня чуть было не уговорил устроиться Клыкадзе, я разглядывал крыльцо кафе "Отдых", не выйдет ли из него дядюшка Стоунз в не по сезону кроличьей шапке. Кепку клетчатую он куда-то дел, скорее всего потерял, правда, не признался - при каких обстоятельствах. Даже Навоз Смердулакович (умеет Стоунз заклеймить человека) отмечает, что Дядюшка не любит рассказывать о потерях. Куда, например, исчезли с его руки японские часы "Ориент"? Стукнули пьяного по башке, и сняли. Теперь под прокуренным манжетом его чешской сорочки "Шумаван" пусто. Волосяной покров у Дядюшки почти отсутствует.
Напоили и ограбили - допустим. Однако Стоунз скрывал до последнего, как в затянутом детективе, что сделал это некий Кура, а подговорил его отнять у Стоунза слишком солидную для такого бухарика, как он, цацку, не кто иной, а Федир Дупло. Любимый воспитанник Дядюшки вышел из повиновения, почувствовав вкус легких денег, быстро пристрастился к гнилому мясу спекуляции, и совсем потерял совесть. Его, правда, вскоре посадили. Но Стоунзу это он подстроил - Федир Дупло.
Была у Федира, конечно, и другая нормальная малороссийская фамилия, имя и отчество. Это Стоунз, выламывая язык и мозги, обзывал его, как считал смешнее - то "Федир Дупло", а то и вовсе - "Феррапонт Сракадзе". А кривоногий, похожий на носатого румына Федир копил злобу. Случалось, он не выдерживал и обижался. Тогда Стоунз успокаивал его нарочно, чтобы слышали все, повысив голос: "Та шо ты как пацан! Среди солидных людей ты проходишь дажене как Феррапонт, а уже как Фер-ра-пон-ти-ус"! И посмеивался своим жаберным смехом: "Их-их-их". Рано или поздно все мы замечали, что незаметно разучились смеяться иначе, чем Стоунз.
Разумеется, Федир, обитатель полуподвальной квартиры, где, подчеркивал Стоунз, из книг стоят только "Тихий Дон" с "Поднятой целиной", не мог простить своему учителю жизни подобных издевательств. А месть "юного друга" или пригретой вами малолетки всегда непропорциональна и неожиданна.
Дождливым вечером на подмокшую кроличью шапку Стоунза, образно говоря, опустился злодейский кулак. Кулак беспощадного Куры.
Ведь чем наиболее памятны для советского болвана 70-е годы? Семидесятые прежде всего - это снятые очки (зачем напялил и поперся в темных очках на вечерний проспект?), отнятые пластинки, вырванные с мясом значки американского типа (мы тебя научим любить "Слейд" более целомудренно), джинсы, спущенные с жертвы, рухнувшей от страха и удара в челюсть (не покупай пропитанную мочой дерюгу по цене пушнины), взятый у вас в кредит блок "Мальборо" (хотя бы окурки верните, сволочи), или плакат мало кому нужных "Роллинг Стоунз", вместо которого на тебя смотрит унылая абстракция пустой стены. Почти у каждого ротозея в 70-е годы что-то отнимали, почти каждоому потом навязывали, подсовывали что-то не то, за явно не ту цену.
Местная мифология создавала смехотворные фетиши, буквального из чорт знает чего, а вместо жертвоприношений, не знающие радостей зомби волокли к алтарям городских "толчков" и "балок" свои денежки, прикопленные заранее, как снотворное у самоубийцы.
Кто-то может возразить, мол, срок давности вышел! Это уже никому не интересно! Тем более - Федир Дупло не депортировал крымских татар и не арестовывал Параджанова. То есть не сделал ничего незабываемого, вошедшего в официальную историю страны и мира. Ну кто сейчас-то станет злорадствовать или сочувствовать в связи с тем, что у какого-то Стоунза отняли часы? Столько лет прошло…
Стоунз порозовел и с улыбкой подхватил: "Сколько лет прошло, не могу забыть мужество солдатское и волю…" После чего мне стало ясно, что он давно отгрустил по тем пижонским часикам, отнятым у него Федиром Дупло в виде компенсации за юные годы, проведенные под гипнозом Стоунза.
Мой новый приятель Дымок тоже слыл гангстером, и его кличка была в числе тех имен и кличек, что любит повторять падкая на дурную славу молодежь. Говорил он медленно, мало и негромко, хотя голос у него был запоминающийся:
- Дядя, вы не туда смотрите.
(Я все следил за "Отдыхом", а Стоунз не появлялся.)
- Здесь вот уже час разгуливает один молодой человек, и я за ним наблюдаю, потому что он говорит голосом…
Дымок помедлил, и спокойно с расстановкой произнес:
- … пресыщенного пассивного педераста.
Жалко Азизян этого не видит. Я медленно обернулся.
- Значит, мне не померещилось, Леша? Дело в том, что и я сегодня слышал этот голос…
Пожалуй, в нашем городе так манерно разговаривают только Музыка и Мухамедов. Но они-то сюда с какой стати попрутся… Один - помреж, второй - завзалом в "Ноздриках".
- А что ему здесь нужно?
- Вон он, - Демешко (Он же Дымок) незаметно указал в сторону обложкой диска, зажатого под мышкой.
Оттуда (с обложки) скалился простоволосый американец.
- Кто? - я сразу не сообразил.
- Тот пидорас, - тихо, со скрипом процедил Дымок.
Опустив взгляд, я сделал несколько шагов в указанном направлении. Стал, подняв голову, и делаю вид, будто закуриваю. В этом самое время обладатель уникального голоса, кому-то возражая, отчетливо, без смеха проскандировал:
"Хо-хо-хо. Как говорят в Одессе, не делайте мне смешно!"
Сколько же ему лет, тотчас изумился я. Вернее, сколько надо тренироваться, чтобы выучиться говорить с таким жеманством, так искусственно и нахально? Мы, вообще, где с вами находимся? На советской Украине, или мы попали в Древний Египет?
День солнечный и пыльный, но куртку снимать рановато, апрельский ветерок - коварная штука. А у обладателя голоса волосатые плечи и руки какого-то библейского охотника. Сквозь фиолетовую мережную майку виден волосатый хребет. Волосы пышные, блестящие, курчавые. Может быть, араб или чилиец? Вокруг полно общежитий. Обойти спереди и заглянуть ему в лицо я не решаюсь. Правда, уже отметил - череп с плоской макушкой. С одобрения Дядюшки Стоунза такую форму головы мы именуем "минетное темечко".
На голом волосатом плече этого юноши висела вязаная, с бисером сумка-кисá. Скорее всего - самодельная, слишком патологичная по виду. Не прекращая разговаривать, он запустил в нее руку и достал стариковскую капроновую фляжку: "Хо-хо. Простая водичка".
Откинув голову, он промочил горло, и я увидел его профиль - не то горного пастуха, не то сильвана из балетной массовки.
- Дымок, ты был прав, надо обязательно свести с Азизяном! Они созданы друг для друга… - от волнения я не смог подобрать точное сравнение, - как… как дуэт фигуристов! Этот - в папахе, у Азизяна его "аэродром". Музыка, если ты не против, что-нибудь из быстрого Блэкмора. А в роли спортивного комментатора, естественно, Стоунз.
- И в Москву, на Олимпиаду.
- Давай зайдем куда-нибудь, я что-нибудь выпью, заодно и поедим.
- Скажи куда? - спросила Пуля у Курка.
- В "Отдых". Может быть, Стоунз уже там сидит.
Сосиски запивать вином пришлось одному. Демешко не пьет из-за наркотиков. Он принимал их в точности, как и разговаривал - медленно, тихо и сколько считал нужным. Поэтому ему никто и не предлагал выпить. Он сам покупал себе минеральную воду. Местная стоит 20 копеек бутылка. "Мелитопольская" чуть дороже. Возможно, из-за этого он никогда не замерзал и не потел. Во всяком случае, внешне это было не заметно.
- Дане позвоним? Или не будем? - спросил Дымок, постукивая острым сапогом по дрожащей ступеньке.
- Зачем?
- Обещал отдать ему очки.
Он приподнял указательным пальцем правую линзу.
В этих очках Демешко было похож на Шукшина. Нос у него то ли поврежден, то ли от природы имеет такую форму. При такой физиономии он должен разговаривать отрывисто и злобно, явно привлекая к себе внимание кассирш и буфетчиц. Шукшин развратил своим Егором Прокудиным массу неартистичных мужиков, и те стали, особенно выпивши, отрывисто и злобно говорить на противном жаргоне бывалого человека, время от времени с горечью подергивая стриженой башкой.
Дымок слушает шумный и живописный хардрок, по-моему, понимает, что взрослые пугают друг друга Западом больше от болезней и бессилия; сапоги на нем легкие, из валютного магазина, а на лицо все равно уже опустилась печать будущего рецидивиста.
Что касается "Дани" - чем он может, как ему удается очаровывать таких неглупых людей, как Демешко, я ничего не знаю. Вот уже очки какие-то ему подавай. И - подают: "Носи, Сашко, тебе это надо. Наряжайся по моде". Не все же донашивать вещи старшего брата, хотя и среди них попадаются такие, что от Дани глаз не отвести.
Очки явно конфискованные, слишком изящные. Советская молодежь отнимает друг у друга все, что сделано не здесь или, по крайней мере, с виду кажется заграничным. Выхватывают, как собаки, у более слабых и рассеянных. Только собаки тут же проглатывают чужой кусок, а эти - любуются, прежде чем надеть на себя добычу. Представил себе - вот и Даня примеряет эти очечки перед родительским трюмо. Какой у Дани порочный рот, как сверкают из зеркала черные линзы!
А я однажды высмотрел и купил за копейки в "Галантерее" большую булавку. Что мы тогда заканчивали - кажется, пятый класс? Значит, никаким панк-роком еще не пахло, и булавка ровным счетом ничего не символизировала. Но я, как дурак, приколол ее к свой штурманской куртке. Недели не прошло, и у меня попытался ее отобрать совершенно мне незнакомый субъект. С виду это был классический "царевич-дебил", начинающий превращаться в "зодчего-дегенерата". Новгородские волосы горшком, слабые усики, пьяные глаза мастурбатора. Булавку он мне вернул, помогло присутствие Дани, но… встреча с подобной сволочью всегда неприятна, а появляться они умеют хуй знает откуда, подобно Спасителю на полотнах старых мастеров. Правда, авторы картин, художники эти, не настолько стары, чтобы могли видеть его лично. Тем не менее нередки случаи, когда ему не просто подражают взрослые, но даже младенцы появляются на свет с иконописным личиком будущего фокусника и чудотворца.
Едва "царевич" отошел, я тут же спрашиваю у Дани, кто эта гадина? И Даня без крупицы сочувствия, наоборот, с восторгом, как будто речь идет об известном футболисте, отвечает:
"Это Попоша".
Не хочу строить из себя мстительного чернокнижника, никаких сведений про дальнейшую участь "царевича-дебила" у меня нет. А картотека неопознанных трупов? - спросите вы. Во-первых - кто меня к ней подпустит. Это раз. А во-вторых, меня больше разозлило, что Даня не пожелал осудить поведение этого Попоши.
Обычно такие любители полежать "в родной степи, рядом с домом" имели в дальнейшем проблему с ногами. От пьянства, разумеется. Тоже, знаете ли, затяжной неудачный прыжок с парашютом - пить, как они пили, а потом шастали, растопырив длинные грабли в поисках приключений. Возможно, Царевич Попоша просто увидел подходящую булавку, чтобы пристегивать ею пустую штанину. Ну, привиделась иванушке-дурачку такая вот "гостья из будущего" в виде галантерейного изделия.
Между прочим, "царевич" - не единственная разновидность молодого человека тех лет. С ним успешно конкурировали соперники более заграничного вида. Так сказать, "королевичи". Кто из них больше действовал на нервы - определить трудно. Общество они, похоже, совсем не раздражали. Как не кажутся противными на собственном рыле пробивающиеся усики. Наша молодежь! Весна - и "пражская", и какая хочешь.
В книжных магазинах и в кафе встречается "мушкетер Арамис". Полная противоположность Царевичу. Средний рост, сложение пропорциональное, волосы жесткие, волнистые. Прическа удлиненная, однако современной ее не назовешь. Ее хозяин подражает не кому-то из рок-звезд, а скорее персонажам Дюма. Тут всегда пахнет влиянием взрослой дамы. Из тех, что готовы застенчиво, после уговоров, показать, как они танцевали твист, но не готовы признать, что вместе с твистом завершилась их молодость.
Если нас заносит в кино, и там показывают умный фильм, типа "Профессия - репортер", я иногда вижу спереди себя две умные головы: Арамис и его миледи. Сидят, вникают. Интересно, кто кого притащил? Попахивает духами "Быть может" и "Консулом"…
Подарки галантные. Интересные разговоры в гостях. Умный мальчик - провонял антисоветчиной, как студентка шоколадом. Флейты, лютневая музыка. Средневековье средних лет. Старородящих миледи не много. Рискуют испортить фигуру в обмен на позднего младенца: "Как же мы будем с вами жить? Я ведь ничего не умею". Ну, курицу доесть, это, я думаю, у вас получится, тётя…