В тот окаянный для директора день, когда лозунг "Хуй соси, шеф!" был у всех на виду и на устах, почти никто не отступил от окон, даже после звонка на урок. Тогда, в своем черном пиджаке с перхотью, во двор выскакивает "шеф" и, не обращая внимания на прильнувших к стеклу детей, начинает в одиночку затаптывать трехметровые буквы. Казалось, он танцует что-то быстрое середины 60-х. Словно потерявший рассудок, доморощенный фанат Джеймса Брауна.
"Ты когда, гад такой, сделаешь подстрижку?" - глухо цедит сквозь прокуренные тютюном зубы, шеф и, не владея собой (в сходном состоянии только что "ходил сквозь стену" Псарёв), начинает давить ученикам ноги.
"Ой-ой-ой", - нарочито громко взвизгивает Марченко и кривится.
Псарёв лишь дергает подбородком и шарит глазами по стенам, где развешены разные вымпелы и грамоты.
Неожиданно его взгляд находит то, о чем он как-то совсем забыл. Он надувает щеки и пихает локтем подельника, однако тот по-прежнему ничего не замечает.
Директор шипит, приплясывая, и, видимо, вспомнив выучку, больно тычет носком лаковой туфли в голень. Анатолий Акимович не подозревает, что за его спиной, на одном из кубков Псарёв все-таки сумел разглядеть то, что просмотрела уборщица Зоя - присохший кусок дерьма.
1977–2010
СОКОЛ
- Ни хрена себе уикенд! - воскликнул Клыкадзе, проверяя глубину лужи широким носком ботинка, - Возле кассы никого.
Для Псарёва не было новостью ни то, ни другое. Он уже знал, что ботинки американских полицейских не пропускают воду, а на танцы сюда никто не ходит.
Он побывал здесь в прошлые выходные с друзьями из соседней школы. Дожди еще не начинались, но на танцплощадке, равно как и в окрестном парке было пусто. От силы человек семь-восемь.
Псарёва не удивила такая слабая посещаемость - осень. К тому же он научился ценить своеобразную красоту безлюдных мест: пустые кинозалы, где показывают непопулярные фильмы, пустые вагоны трамваев и электричек, после того, как все разъехались на работу, пустые послеобеденные столовые, и читальные залы в будние дни.
Его поразило другое - со стороны танцплощадки, в тишине вечернего парка это было отчетливо слышно, доносился самый первобытный рок-н-ролл. Обычно в таком ритме поют что попало, машинально заполняя паузы примитивными соло, которых стесняются даже в дворовых компаниях. Странно совсем другое - одинокий солист с явным удовольствием пел пустой танцплощадке New York City Джона Леннона, никому не нужную в этом сезоне, когда все вокруг сходят с ума от "По волне моей памяти".
Человек у микрофона старался петь правильно непонятные, многословные фразы. Судя по всему кто-то дал ему списать слова. Возможно прямо с обложки. Псарёв конечно имел представление, как она выглядит - черно-белая газетина по типу Morning Star. Из-за безумного оформления (не говоря про музыку) с этим альбомом не любили связываться самые всеядные спекулянты. Больше всего их смущали Никсон и Мао. Граждане были убеждены, что фото настоящее. Главы двух сверхдержав пляшут с голыми сраками. Здесь им было бы самое место.
Надо же - раздобыл и выучил слова! Псарёв без колебаний проникся преждевременной симпатией к исполнителю, вообразив, как тот списывает, избегая ошибок, текст (скорей всего - с чужой рукописи), а в тексте строчек тридцать, не меньше.
Когда они подошли к парапету, окружающему танцевальный ринг, песня прекратилась. И наступила долгая пауза, потому что танцевать было некому, желающих потанцевать под следующий номер не нашлось…
- Ну, мы идем, или ты передумал? - вывел Псарёва из оцепенения Клыкадзе.
Обогнув лужу по бордюру - каждый со своей стороны, они допили вино, опустил пустой флакон, как это ни странно - в тоже пустую урну, и направились к освещенному сфероиду в глубине аллеи.
На неделе Псарёв, с непонятным ему самому восторгом, поведал Клыкадзе о точке, где до сих пор исполняют "старые вещи", сопротивляясь тошнотворной новизне, которой обязаны с закрытыми глазами радоваться безграмотные массы.
Клыкадзе выслушал его скептически, но зачем-то первый предложил:
- Надо съездить, послушать. Тысячу лет не бывал в подобных местах. Без понятия, что там сейчас лабают. Ты мне напомни в пятницу.
В пятницу Клыкадзе опился на заводе халявным спиртом, и всю субботу никому не открывал дверь (видимо привел домой бухую чувиху). Псарёв сумел добиться аудиенции с пивом лишь к воскресному вечеру.
Без шевелящихся на ее поверхности человечков площадка казалась меньше чем в летнюю пору. На чересчур высокой эстраде виднелись четверо музыкантов. Не покупая билета, Псарёв пытался рассмотреть их лица - состав мог измениться. Они как будто тянули время, опасаясь, что с новой песней снова хлынет дождь, а после нее - прекратится. Похоже, лидер ансамбля распугал своим "Нью-Йорк Сити" самых неприхотливых пэтэушников.
- Шо-то мало у вас народа! - ехидно заметил Клыкадзе за спиной у Псарёва. Он успел встретить каких-то знакомых.
- Так дождь же жь какой, Семеныч! - второй голос Псарёв мог где-то слушать.
Он незаметно оглянулся - Клыкадзе угощал "Примой" полупьяного дружинника. Вероятно они работают вместе.
Ансамбль заиграл какую-то советскую песню в среднем, похожем на "семь сорок" темпе, с припевом на два голоса. Гитаристу подпевал басист - в один микрофон. Клавишника было почти не слышно. Видимо они решили завершить ею отделение.
"Сокол", - прозвучало за спиной. Псарёв и без подсказки знал, что на сцене - Сокол. Он даже в курсе, что когда-то Сокол начинал весьма неплохо, но стал пить, угодил в скверную историю, опустился и надолго пропал из виду.
"Когда-то" это скорее всего лет шесть назад. А "надолго" - года на два?
Псарёв решил посмотреть, что отражается в лужах дождевой воды, но ничего определенного так и не разглядел. Действительность не отбрасывала тени, словно единый большой организм-вампир, одновременно принимающий множество форм и обличий, не дающих отражения.
Никаких признаков моды или современности, чтобы с точностью указать хотя бы год и сезон. Клыкадзе надел настоящие вечные ботинки (одни на весь город) - Police Special, USA, которые очень эффектно смотрелись бы году в 71-м под кожаным макси-пальто.
Тогда как раз очень любили цитировать неизвестно у кого спизженную фразу про "шамана в макси-пальто". Псарёву эти слова попадались в журналах регулярно.
Соколу и Клыкадзе еще не было двадцати… А сегодня ботинки заокеанского полисмена выглядят как казенная спецобувь, которую у нас выдают работягам или разносчикам телеграмм.
Среди случайных и неслучайных персонажей этого воскресного вечера (гладко, по-книжному рассуждал Псарёв) - от билетерши в будке до "бога подростков" (так в "Иностранке" перевели teenageIdol) - Сокола на сцене, никто не одет в импортные вещи, ну никто!
Самая яркая тряпка - повязка дружинника. И одна фирмá на всех - ботинки Police Special, подарок честному наладчику с "Кобылзавода" от его педерастических друзей из Крыма. Подарок, совершенный (Псарёв специально уточнял) в конце августа, в году ленинского юбилея. Буквально за пару недель до смерти Хендрикса и Джоплин.
Шуз был натуральный. Кому придет в голову подделывать такое?!
В отличие от Москвы, хиппизм на периферии не прижился. Да и кто здесь хипповал? Один больной в белых полукедах. Плюс еще один - дошел босиком до турбазы "Волна", и быстро вернулся обратно автобусом, рассказывать о своем подвиге местным стукачам и хлюпикам. Совсем еще недавно престижное прилагательное "хипповый" произносят стеснительно, иногда подменяя букву и смысл. Но "хитовый" о чем-то говорит лишь единицам.
Ни моды, ни бунта - Псарёв тряхнул головой, отгоняя сумрачные размышления. Он сделал это своевременно, потому что через танцплощадку, словно кудесник по воде, к ним собственной персоной приближался Сокол.
Псарёву очень хотелось задать музыканту пару вопросов, чтобы покончить с очередной (он это понимал) иллюзией.
Вблизи по внешнему виду Сокола еще сложней было распознать в нем человека, перешедшего на электрогитару под гипнозом необычных звуков конца шестидесятых, чье магическое воздействие до сих пор ощущает Псарёв, не ведая, что делать с этим дальше. Псарёву казалось ясно, как непоправимо коверкает людей время. В этом плане вымыслы и придуманные положения более жизнеспособны, нежели носители вымыслов, побывавшие в таких положениях.
Сокол быстро узнал Клыкадзе и громко с ним поздоровался, как человек, которому нечего стесняться. Поверх белой рубашки он был в темно-синем (словно от школьной формы) влажном пиджаке. Псарёв скользнул взглядом по рукаву в поисках нашивки. Влажные, зачесанные за уши волосы Сокола начинали седеть. Минимально расклёшенные брюки не прикрывали разношенных башмаков. Магазинные, определил Псарёв, "индпошив, фасончик? - накось выкуси!"
Клыкадзе деловито рассказывал Соколу о положении на заводе, протирая носовым платком запотевшие стекла дешевых очков (носить антикварные "леннонки" он уже стеснялся).
Псарёву сделалось досадно, что перерыв между отделениями, он это чувствовал, закончится не скоро.
Выслушав Клыкадзе, Сокол заговорил про свою "пахоту", откуда его давно подмывает уйти. Только он не знает, куда податься потом. Плюс эти вот танцы - все лето были трижды в неделю, включая по четвергам. А в конце сентября - обрэзали. Он так и произнес "обрэзали" - по-кавказски. Хотя ставка остается прежней. Башляют по семь бумаг каждому. Правда, через неделю - конец сезона.
- Шо за хлопцы у тебя в составе? - без нажима поинтересовался Клыкадзе.
- Первая сборная, молодые пацаны. Двое с завода, ударник после армии. Хочет поступать в музбакланство…
- А меня твой поклонник притащил. Познакомьтесь.
Псарёв пожал протянутую руку, словно передавая в пустом автобусе билет и сдачу. Зафиксировать Сокола в памяти (он так и не выяснил, фамилия это или кличка) невозможно - особых примет нет. Хотел было спросить кое о чем, но вместо этого достал сигареты - остаток "Честерфилда", привезенного Светой Каумфан из столицы.
После долгой затяжки он огляделся в поисках дружинника. Словно прочитав его мысли, Сокол доложил:
- А у нас в оркестровке дружинники квасят.
- Хули еще делать в такую погоду! - поддержал Клыкадзе своим ехидным тоном.
Сокол заторопился к дружинникам. По каким-то скрытым от непосвященных признакам, перерыв близился к концу. Только теперь Псарёв обратил внимание, что в репродукторах тоже есть музыка. Кто-то добавил громкости, и понеслась "Гимнастика" Высоцкого.
- Леннона играть будете? - крикнул Псарёв, когда Сокол уже повернулся к ним спиной.
- В приципе, да, - обернулся тот с улыбкой. - А шо, тебе Высоцкого мало? Самая классная музыка для наших дней.
И, приплясывая, пошел дальше…
Вместо New York City люди Сокола исполнили что-то более привычное, что-то из Криденсов, чей репертуар каждой бочке затычка. Если Сокол распугал рок-н-роллами колхозников, то Псарёв робкой просьбой (в свою очередь) спугнул смутную химеру прошлых выходных.
Клыкадзе вел себя спокойно, хотя Псарёву было хорошо известно, как умеет психовать этот алкоголик. Упреков за испорченный вечер с его стороны не последовало.
В понедельник Клыкадзе ждал заводской спирт. Оставалось лишь попасть домой, выкурить перед сном еще две-три сигареты "Прима" (пепельница всегда возле кровати), завести будильник на шесть утра, и "вырубиться".
Дождь усиливался. Первый по-настоящему осенний, холодный дождь. Псарёву стало тоскливо. Оно вообразил долгие месяцы школьного рабства и плохую погоду до середины апреля. Надвигается сырость, за нею студеные ветра…
Чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей, он повторил про себя историю возникновения клички "Псарёв".
Дело в том, что в одном из выпусков программы "Концерт поп-музыки-1" Юрий Осмоловский, зачитывая письма (скорей всего "левые") слушателей, объявил: "Для Володи из села Псарёво". Псарёв представил себя на месте этого Володи в селе… Впрочем, кроме самого Псарёва никто его так не называл. Никто не подозревал, что он - Псарёв. Псарёв - это тайное прозвище. Никто так и не узнает, какие причины побудили Сокола разучить и сыграть New York City.
Дождь хлестал в полную силу. Клыкадзе горбился, но шагал молча. Блеснули трамвайные рельсы. Справа, по едва заметному в темноте спуску, двигался, вырастая в размере, фонарь переднего вагона.
На обратном пути Псарёв успел выудить в недавнем прошлом еще одну историю. Года три назад, тоже осенью, будучи отпущен вечером погулять во дворе, он выбрался за его пределы и, задыхаясь от сладкой тревоги, добрел до парка вблизи местного ДК. Танцплощадка функционировала. Под I Saw Her Standing There на ней, в болоньевых дождевиках поверх костюмов, танцевали четверо дружинников. И больше никого. По жестам их рук можно было подумать, что они подбрасывают и ловят прозрачный гроб с покойником-невидимкой внутри.
1977 - 11.XII.2010
ЧЕРКИЗОВА
После развода телевизор в квартире Гончаровых оказался за дымчатыми створками шкафа в центральной части импортной стенки, где раньше супруги держали альбомы по живописи и самиздат.
Телевизор не включали с прошлого лета. Смотреть советское телевидение среди людей обособленных считалось пустой тратой времени. Постепенно за внешне лояльными гражданами на видео стали переходить и внутренние эмигранты до сего времени узнававшие о западных кино-новинках из писем, получаемых ими от тех, кто успел уехать. Гончаровы заигрались в "русских людей" и свой шанс на отъезд упустили.
Молодой человек попал в их квартиру по воле случая летом 1984 года. Он даже не знал, кому она принадлежит, богемные друзья просто продиктовали ему адрес и вручили два ключа - один от "тамбура", другой от входной двери. Ему сразу понравилось кухонное окно с высоким подоконником - в него было видно только небо. Проигрыватель на тумбочке не работал, телевизора в доме не оказалось. Точнее, он не подозревал о его существовании, пока случайно не потянул за ключик в левой дверце шкафа и не увидел поверхность экрана болотного цвета.
Ситуация немного смахивала на сюжет из фантастического детектива, хотя ничего специфически таинственного в ней не было. Единственное, чего не знал молодой человек - цветной это телевизор или черно-белый. Он не разбирался в марках телевизоров. После минутного размышления он нажал поочередно несколько кнопок и уже собирался закрывать шкаф, когда вместе с нарастающим гулом телеэкран посветлел изнутри, и по нему расползлось изображение. Молодой человек сделал несколько шагов назад и, достав из заднего кармана джинс сигареты и паспорт, тихо опустился в кресло. Ему было совершенно все равно, чем скоротать еще один летний вечер.
Он и сам вот уже почти год как не смотрит телевизор. Умудрился пропустить даже новогодний "Огонек" - сгусток безобразия и убожества. И это несмотря на избыток свободного времени в несвободной стране. Его трудовая книжка с прошлой осени валялась в другом городе, в отделе кадров… Он регулярно ходил в кино, как правило, на утренние сеансы. Реже - на вечерние. Почему-то вечернее время внушало ему тревогу, хотя он не числился в розыске и за ним никто не следил.
Ему повезло. Он угодил как раз на премьеру шпионского сериала. В разговорах персонажей слышалось, словно сквозь дымчатые створки шкафа, нечто смутно знакомое, из недалекого прошлого. Он как будто все это уже слышал раньше, только в радиопостановке. По приемнику в гостиничном номере. На гастролях. "Always Alone…" - "Всегда один и дома и в толпе". Он пожалел, что не может сейчас послушать любимый альбом Синатры - пластинка осталась в том же городе, что и трудовая книжка. Вспомнив о Синатре, молодой человек закурил и сделал задумчиво-усталое лицо. Мало-помалу он начал прислушиваться к тому, что говорят друг другу на экране актеры, изображая советских и зарубежных граждан на фоне претенциозной синтезаторной музыки.
Это был многосерийный телефильм, многословный и пижонский. Было заметно, что автору от властей дозволено многое в обмен на лояльность и презрение к писателям-сверстникам, тем, кого необдуманное фрондерство загнало в эмиграцию, где никому и никогда не придет в голову экранизировать их сногсшибательные творения.
Эмиграция - укус змеи или поцелуй смерти. Лопочут за гроши, как покойники-прорицатели, предрекая бесславный конец "проклятому Совдепу", который, между прочим, пережил-таки несчастного Амальрика. Впрочем, год 1984-й еще не окончился. Его еще надо прожить.
"В том числе и мне", - с тоской заключил молодой человек, разминая предпоследнюю "Яву" под гипнотический повтор монотонным голосом имени агента:
"Трианон… Трианон… Трианон".
С того вечера в Замоскворечье он стал смотреть новые серии, одну за другой, от нечего делать фиксируя любопытные детали вроде "свечей Bosch", которые в этом фильме то и дело маячат перед глазами хороших и плохих персонажей, но ни разу не появляются на экране. Он нервно поежился, услышав из уст высокопоставленного чекиста характеристику "еврейка… резковата, но человек отменно хороший". Такою в точности была его невеста, похожая на сову с тонкой талией, алкоголичка Лиана… Где она сейчас, кому мотает нервы, проклиная большевиков?
Реплики в адрес отечественной бесхозяйственности и дефицита были на грани дозволенного. Дипломаты и бывшие власовцы вели себя с развратной откровенностью, щеголяя актерским обаянием лиц, известных миллионам "безлошадных" зрителей, которым некуда вставлять квалитетные свечи Bosch.
Да, в радиоверсии все это звучало не так шикарно: "Поедем бить буржуев в их собственном логове". Жаль, что у нас не разрешают экранизировать только что умершего Трифонова с его смертельно больными карьеристами… Молодой человек приучил себя вставать из кресла и убирать громкость, пока шло описание предыдущих серий и титры с именами актеров.
Имена эти были, как правило, знакомые, к ним привыкли за последние десять-двенадцать лет. Кто-то успел распрощаться с детством, а кто-то приблизился вплотную к старости, пока они снимались в идеологически выдержанных картинах, конструируя под видом электростанций и ракетоносителей тягостный и унылый параллельный Советский Союз. Страшно подумать - один из тысячи.
Усталый актер в парике и галстуке беседовал с женой автомеханика, чье странное поведение не поддавалось объяснению сотрудников КГБ. У автомеханика был тайный порок. Он пил каждый день. "А ведь это, как минимум, пятерик, плюс вечером - с наценкой", - доносились с экрана порнографические подробности…. Действительно, сколько денег в день может позволить себе потратить наш человек, не вызывая подозрений? И где он их возьмет?.. Пять рублей - это прямо сейчас, при Андропове. Но вещь написана примерно семью годами раньше. Во что обходилась тайная страсть в ту пору, когда он - молодой человек - уже прожил две трети своего нынешнего возраста?
Он почувствовал, как в глубине души, словно кто-то включил давно остывший телевизор, вызревает теплое ощущение в преддверии какого-то светлого и незваного воспоминания о ком-то совершенно забытом им за несколько лет безвременья, за которым так и не последовал переход во взрослую жизнь. Во что обходится утоление тайной страсти, и готовы ли мы, проявив понимание, содействовать ее утолению бесплатно? В ушах молодого человека прозвенел школьный звонок…
Дядя Каланга был в полном восторге от нового ученика, переведенного к ним в школу после скандала с примесью "политики". Каланге, чьи потребности возрастали с каждым оконченным классом, давно не хватало такого компаньона.