Как только юноша, укоротив, по договору с директором, волосы, стал появляться в тусклых коридорах (окна выходил на школьный двор, а здание имело форму буквы П), он немедленно взялся "создавать сферу", то есть - налаживать рынок сбыта вещей, которых не увидишь на витрине обычного магазина.
"Тонконогий, длинный и широколобый
Был он сущий гений, дар имел особый".
Дар заключался в поразительном умении находить и выделать привлекательные черты в крайне непривлекательных явлениях и личностях. Циничный девятиклассник в равной мере симпатизировал всем, кого по возрасту и воспитанию должен был ненавидеть: израильской военщине и чилийской хунте, хунвейбинам и ку-клукс-клановцам, лесным братьям и "семейству" Мэнсона, зеленым беретам и Отто Скорцени.
"Одно дело делаем - коротко пояснял он ошеломленному Каланге, и тот, не зная, что возразить, только раскуривал очередной "Золотой пляж" - от предыдущего бычка, который выгорел до фильтра.
Это он и окрестил Калангу Калангой. До того Дядя носил простую ученическую кличку - производную от собственной фамилии.
Каланга приглянулся новичку не с первого взгляда, но сравнительно быстро. Была большая перемена, и возле уборной для мальчиков новенький расслышал глуховатый голос, не поющий, а именно скандирующий старательно: "Ёб-я-баб, пока еще веселый, паб-ду-бап…" Это был голос Каланги. Сидя на подоконнике и для проформы прижимая ля-минор, он монотонно, но без запинки полностью исполнил "Гимн холостяков".
С таким человеком можно работать, решил новенький; подкараулив Калангу после уроков, вывел за ограду и достал из кармана два "Кэмела" - одну себе, другую артисту. В жизни Каланги это была первая фирменная сигарета.
Однако зарабатывать на американский табак Каланга предпочитал способом, почти полностью вышедшим из моды.
Время от времени на "балке" в Парке Металлургов появлялся маленький Павлик из Таганрога. Его речь напоминала убыстренную запись выступления Жванецкого. Только никто не смеялся и не воспринимал реплики залетного зазывалы всерьез.
Народ расходился - кто к пивной, кто за вином. А миниатюрный непьющий Паша оставался стоять, провожая надменным взглядом сквозь толстые линзы упущенных клиентов и нервно похлопывал себя по груди каратиста черным пакетом для фотобумаги. В 1976 году этот человек все еще надеялся продавать по рублю нецветные фотографии западных ансамблей. По рублю за штуку. Включая "Бэй Сити Роллерс"! Идиот.
Каланга сплавлял их под два и даже по трояку! По крайней мере, так он хвастал после третьей кружки в сидячем пивбаре, перекрикивая песенку This World Today is a Mess, доносившуюся из "Весны" с соседнего столика.
Получив очередную порцию дешевки, Каланга исчезал довольный, исправно возвращался за куревом и жуйкой, расплачивался наличными и требовал еще. Но не признавался, кому он засаживает эти убогие картинки. Когда же он, наконец, назвал имя суперклиента (в единственном числе), новенький ему сначала не поверил.
Фотографии покупала девочка - одноклассница Дяди Каланги. Более того, ее интересовал исключительно "Слэйд", а остальные она беспрекословно принимала в нагрузку.
Новенький (в школе, откуда его выгнали, за ним закрепилось одно прозвище - "Спекулянт") призадумался. Ему хотелось посмотреть, как выглядит та, чьи деньги оседают у него в карманах, и в то же время что-то его останавливало. Пожалуй, он был чрезмерно осторожен. На пороге получения паспорта у него не было постоянной сверстницы, а молодых дам, готовых проявить с ним определенную откровенность, он побаивался еще больше, чем вполне сформировавшуюся внутри, незримую гомосексуальность.
В этой школьнице, каждый день входящей и выходящей в одни и те же ворота, взбегающей и сбегающей вниз по тем же ступенькам, было нечто противоестественное и "нездоровое" - то, что всегда привлекало Спекулянта сильней наживы и контроля над теми, кто поддался его пропаганде.
Он пытался вообразить, как она выглядит, и не мог - видел лишь туманный сгусток вместо лица, откуда исходил плоский недевичий голос, диктующий Каланге условия очередного заказа. Он пробовал интуитивно, без физического вторжения в чужое жилье, отыскать какие-то симптомы безумия в расстановке предметов, фасоне мебели и посуды, и не видел никаких отклонений. Кроме одного. "У нее вся комната ими оклеена", - с напускным пафосом глумился тот же Каланга.
Кстати, о наживе. Что если барышня попросту не в курсе и не подозревает о существовании больших цветных плакатов, соперничающих с ковриками и портретами советских пращуров в рамах? Он сказал об этом Каланге. Тот передал: "Мой шеф всемогущ и может организовать постеры (это слово Каланга произносил с запинкой) любого формата - как вон тот Ленин на фасаде комендатуры!"
- Ты не сомневайся, чувак, то есть шеф, я ей достаточно подробно "обрисовал царизма наготу".
- И что?
- А что "что"?! Не грузится чувиха. Не нужны ей цветные и фирменные плакаты и диски тоже не нужны.
- О дисках речи не было. Это не твоя сфера.
- Я-то понимаю, шо не моя. Я только одного никак не вкурю, зачем ей столько одинаковых фоток одной и той же группы, которая…
- … которая, если честно, всех нас немножко подзаебала.
- Вот именно, чувак. В точку! Мне почему-то кажется, что "Слэйд" вообще - группа для мальчиков.
- Ну да. А "Песняры" - для песняров. Ладно, не хочешь мне ее показывать, тогда хоть опиши, как она выглядит, эта твоя психопатка.
- Кого, ее? Я не хочу показывать?! Та ты ее сто раз видел, просто не обращал внимания. Практически каждый день.
- Значит, видел. Но почему строго черно-белый самопал?
- Не знаю, чувак, сам не врубаюсь… Черкизова любит эрзац.
- Так в парашах на стенах пишут, - отшутился новенький, стараясь скрыть волнение. - "Люблю эрзац".
Черкизова!.. Черкизова, Черкизова. Откуда же у нее столько денег? Если бутылка водки в день - это катастрофа для семейного бюджета, кроме шуток, так оно и есть, и будет при следующем генсеке, где достает и с легкостью тратит свои пятерики и трешки эта, скажем условно, пигалица?
Богатый поклонник? Маловероятно. Если бы она что-то собой представляла в плане внешности, Каланга обязательно бы это подчеркнул… Самыми щедрыми кавалерами считаются картежники в рыжих шапках и кожаных пальто. Щедрыми и опасными. Новичок лишний раз похвалил себя за осторожность - он с начальных классов предпочитал сбывать свой товар через посредников.
Он до сих пор не имел представления, как выглядит его благодетельница. Суеверно опасался возненавидеть или, напротив, влюбиться в нее - девочку из комнаты в фотобумажных обоях… Дикая комбинация напоминала групповой секс, о котором шептались подростки, засосав сухаря на вылазках. С Дядей Калангой в роли ширмы-презерватива.
С другой стороны, если земляк А.П. Чехова, малохольный Павлик в шляпе с короткими полями, был полон решимости требовать рубли за позорные переснятые картинки, почему не могла с таким же азартом другая малахольная за них эти рубли платить?
Он случайно застал ее в момент расплаты с Калангой. Ее явно не интересовали подробности, она размахивала портфелем и улыбалась, как это делают те, кому нечего скрывать, пока Дядя Каланга жуликовато сворачивал желтые рубли своими не по возрасту прокуренными пальцами. Бедный, завербованный комсомолец Каланга. Добыча, как в таких случаях говорят, "разных жуков".
У нее было широкое рябоватое лицо с невероятно открытым и честным выражением. У того, кто смотрел в это лицо, не могло быть сомнений - она нисколько не стесняется своих увлечений и тратит деньги на то, что ей действительно нравится, не задумываясь, хорошо это или дурно.
Он видел ее в школьной форме - коричневое платье с белым фартуком, но в облике было нечто от Дженис Джоплин. Она сама об этом не догадывалась, и это лишь усиливало странный эффект. Новенького душила ревность, заглушаемая восторгом и комплиментами, которые он никогда не выскажет той, что минуту назад размахивала портфелем в трех шагах от него.
Она напоминала американскую актрису из вестерна - простую и честную фермерскую дочь в бордовой рубахе в крупную синюю клетку.
06.06.2010
ЗАГОЛОВОК
К сожалению, не все сложилось так, как мы хотели. Оно ж недаром говорится - не все то золотое, шо блестит. Муж вообще в такой депрессии, шо я за него переживаю. Говорит, нам нельзя ни о ком говорить плохо. А шо же тогда можно говорить? Валя с Лилей с нами не разговаривают, фактически отреклись. Илюшка в Интернете пишет про нас гадости - мы для него предатели, неблагодарные свиньи. И пожаловаться некому, потому что все кругом делают вид, как будто так и надо. А сколько муж им помогал, когда мы жили еще здесь - и по информатике, и для лицея, и колодец облицовывал… Если я сейчас начну перечислять, кому-то станет совестно!
Когда мы, например, уезжали отсюда, нас никто не отговаривал, все у нас паслись - и на проводах, и на поминках по Виталию… Чуть шо - все до нас, типа негде остановиться, можно мы у вас остановимся? Конечно, можно, всегда пожалуйста. И когда мы приехали туда, Даник первым делом потребовал выдать ему оружие - не парашют, не противогаз, заметь, не миноискатель, а такое, шобы мало не показалось. Он еще здесь предупредил ребят, свою девочку с Осипенковского: "Кто зачем, а я еду защищать, и я буду защищать, потому что нам гарантировано право на самооборону!"
Ты же помнишь, как много он читал по истории - и на слетах, и в турпоходах. Все на дискотеке, а он - книгу за книгой. "Мама, папа, такую красоту нужно защищать с оружием в руках". Я тебе скажу больше, если бы не эта трагедия, он бы стал чемпионом - слабо и нехотя! Его уже зачислили в альтернативную сборную. Тренер плакал! Шоб ты знала, тренер пла-кал. Ну а когда его привезли и выдали специальное обмундирование, как он смотрелся, наш Даничек, как он бесподобно смотрелся, мы ж тебе передавали то видео с Анжелкой? Скажи, класс? Среди десантников ему бы не было равных, в этом были уверены абсолютно все, покамест не случилось то, что случилось.
Ихнюю часть перебросили под Гекубу - местность пересеченная. Там от эти ж байкеры до начала спецоперации занимались мотокроссом. Так ты прикинь! Мальчик, выполняя свой долг, наступает на мину, которую, видите ли, некому было убрать за все это время, ему отрывает ногу, и он становится инвалидом, фактически выполняя свой долг перед Родиной, но теперь он не может получить инвалидность, потому что до ампутации у нашего мальчика было три ноги, а двуногому Данику не положено никаких надбавок, так как по закону он - полноценный человек!
(Голос на заднем плане: Я в ауте! Не знаю, что сказать. Риммочка, еще кофеечку? Возможно, есть смысл обождать до выборов?)
Самойлов вприпрыжку сбежал не бетонную площадку и огляделся - все как будто на месте: и шоссе, вдоль которого совершал свои одинокие прогулки "по низу" Сермяга, пока не спился окончательно, и крохотная бухта с причалом, где якобы бесчинствовал в кустах Азизян.
Сквозь такие заросли действительно могло померещиться все что угодно. Что угодно… История про Даню-треногу попахивала Саймаком и Шекли, что-то в ней было явно подправлено, переработано для пущей душещипательности. Возможно, на самом деле у Дани-мутанта было не три ноги, а два "других места", и одного из них он лишился вовсе не при "спецоперации в Гекубе", а совсем при иных обстоятельствах и в "другом месте".
Одно из любимейших выражений Азизяна, между прочим, - "другое место", "другим местом", "за другое место". Всего два слова, а какой простор для воображения. Было бы место на своем месте, а внешность значения не имеет. Фото на паспорт, сделанное сквозь кустарник. "Срочное фото", натуральные проявители, отзывчивый объектив и что еще?… Разумеется, тренога. Естественно, штатив.
Самойлову хотелось, чтобы история мальчика о трех ногах тоже была подслушана им в другом месте - на заднем сиденье троллейбуса, по радио, как-нибудь еще, но он присутствовал при откровениях двух пьяных баб, едва ли способных что-то выдумать самостоятельно либо оспаривать чужое вранье, если оно замешано на этнических чистках и страданиях.
Они могли бы стоять и сейчас здесь, оба, рядом - Сермяга и Азизян, принимая памятные знаки от того, кого они много лет в разговорах называли не иначе как "Дядя". Здесь, на смотровой площадке пешеходного моста, ведущего к пляжу, которого, оказывается, давно не существует, хотя он и узнал об этом лишь недавно… Вручая награды, он, как старый товарищ, мог бы поправить им воротники жестом Хавьера Соланы на параде косовских молодчиков… Если бы Данченко дожил, он бы гордился, что у названия этой республики-крепости один корень с его фамилией - Дардания! Да и Азизяну с его косоглазием больше не нужно дергаться при слове Косово… Какой душевный телесюжетик можно было бы приделать на эту тему. "Нет худа без добра" - чем не заголовок?
Сермяга и Азизян - мужчины его жизни. Перед ними были распахнуты двери десятков секций и кружков, но они предпочти этим пресным соблазнам незаконные высшие курсы тунеядства "от Дяди". Когда-то очень давно (как и большая часть того, о чем думает последнее время Самойлов) в кинотеатрах показывали фильм с двусмысленным названием "Мужчины в ее жизни", но прежде чем прочитать его на афише, Самойлов услышал о нем от Данченко на переменке.
"Надо посмотреть, шо там за мужчины", - скептически молвил Сермяга сыну газовщицы Кунцу, своему покорному и нервному соседу по задней парте. Кунец буквально облизывал Сермягу взглядом.
"А время подлое течет… и надо привыкать вот к этому", - Самойлов осторожно поднес к переносице легкие очки на шелковом шнурке, зажмурился и надел их себе на нос, потом снова раскрыл глаза - узор кустарников стал отчетливее, но сложнее. Он вцепился в перила, не понимая, что с ним происходит. Судя по возрасту, мальчик-тренога, ставший благодаря вражеской мине "как все люди", мог быть зачат где-нибудь в этих зарослях во время повальной пьянки после взрыва в Чернобыле, совпавшего с сухим законом. Единственный доступный в те дни сухарь "Дар лозы" быстренько переименовали в "Дар дозы". История мальчика-мутанта - "Колеблемый треножник", чем не заголовок? Чем, я вас спрашиваю?..
Общая судьба "братиков" и племянников Сермяги с Азизяном - то есть тинэйджеров середины 70-х - с точки зрения Самойлова, складывается вполне удовлетворительно. Она подобна канату, из которого фокусник рывком выдернул штырь-эректор - мгновение, и на половик валится беспомощная тряпка. Фокус удался. Кстати, о штырях - большинство азизяновых ровесников, включая самого Азизяна, доживают свой век с убранной антенной, ничего не улавливая - без музыки. Те, кто имел счастье "расслабиться и зачать", могут позволить себе молвить в трубку "доченька" или "сыночка", вместо былых "блять-нахуй-блять" или пердения губами. "Доченьке" ведь не попердишь.
Самойлов мало-помалу нащупывал, мысленно вылавливая недостающие подробности, каркас, затаившейся в прибрежных водах воображения истории. Обводя взглядом вымершую зону отдыха, он чувствовал, как в голове (подобное происходило с ним регулярно) складывается - без спроса, часто вопреки желанию - некая ситуация, едва не распавшаяся за прошедшие годы бесследно. Связанная с Азизяном, с одной из его фраз, прозвучавших в "другом месте" в другое, но правильное время.
Они слонялись вдвоем по летнему городу с самого утра, то и дело освежаясь квасом из бочек, угощая друг друга сигаретами, не реагируя на жару, с жадностью несовершеннолетних упиваясь бездельем и бессмыслицей самых длинных каникул. Азизян требовал посетить передвижной зверинец, раскидавший клетки по склону пустыря за Домом политпросвещения. Самойлов не возражал, но старательно тащил Азизяна в ином направлении. Ему не хотелось платить за двоих.
К Центральному городскому пляжу вела аллея с молодыми деревцами. Под каждым саженцем, как на кладбище, в землю была вкопана табличка в честь посадившего дерево ветерана или героя труда. Вычитав подходящую фамилию, Азизян замер, приосанился, и произнес:
- Led Пометун!
Самойлов обернулся, глянул вниз, потом на Азизяна, и не по возрасту серьезно похвалил:
- Такие вещи записывать надо.
Азизян оскалил темные зубы и ничего не сказал в ответ.
Спустившись по выложенному плиткой проходу к воде, приятели, не подавая вида, что оба нарочно решили расположиться именно здесь, стали раздеваться. В трех шагах от них загорали две молодые дамы. Одна из них читала "Иностранную литературу", другая - глаза Самойлова скользнули по ней от затылка до нежной линии ступней - дремала, лежа на животе. Волосы были собраны вверх, лица не видно, кончики пальцев утопали в горячем песке. Азизяна куда больше интересовала раскаленная кабинка для переодеваний. В этот раз под штанами у него оказались импортные плавки старшего брата Коршуна. Они были великоваты.
Странно - Жоры Пидораса с портфелем и шахматной доской почему-то не было. Впрочем, он мог пить пиво в переполненном павильоне, развлекая тех, кто не стеснялся делать это в его компании. Постоянное присутствие Жоры на пляже внушало Самойлову раздражение.
Усевшись на песок, мальчики тут же заспорили, сколько стоили джинсы Milton’s - самые доступные, со слониками на пришитом ярлыке. Азизян утверждал - 6.60. Самойлов настаивал, что ровно шесть рублей. Вскоре Азизян снизил цену на 20 копеек.
- Шесть сорок? - громко переспросил Самойлов, гадая, слышат ли его реплику те две дамы на подстилке. - Это совсем немного. Еще бы рубль, и под такую сумму можно танцевать!
Он взял и на ходу переделал одесский анекдот. Ему показалось, что дама с "Иностранкой" снисходительно улыбается. Ее подруга подогнула одну ногу, и Самойлов отметил, что пальцы на ней такие, какими он их себе представлял.
- Хули тот Milton’s, пора на фирменный коттон переходить! - грубо перебил его мысли Азизян. - Как мой брат Витька!
Одна дама протянула другой веточку красной смородины и что-то сказала. Ее подруга приподнялась и повернула лицо. От улыбки нижняя губа у нее… Самойлов не мог подыскать нужного слова, чтобы с точностью определить, как изменилось лицо, а за ним и весь силуэт этой незнакомки. Ему показалось, что где-то он мог ее видеть. Может быть - в библиотеке, или просто идущей по улице рассеянно-кокетливой походкой уверенного в своей красоте человека.
Самойлову очень хотелось, чтобы у их соседок не оказалось при себе спичек, тогда бы он смог, давая прикурить, приблизиться и разглядеть получше при свете спички лицо, еще полчаса назад скрытое от его робких и требовательных глаз. Он совсем забыл, что и без его спичек солнце светит ярче некуда, и он не мог разобраться, чего хочет больше - разглядеть ее впервые, или припомнить, где мог видеть ее раньше.
- Мрачновато здесь, - заметил Азизян, глядя неизвестно куда, словно угадав смятение своего спутника (в небе миллиарды киловатт, а ему темно). - Шо не говори, а - мрачновато. Довольно-таки.