- Зачем у вас иконы везде развешаны? Мать в бога верит?
Лешка вздохнул и, тупо глядя в пол, с натугой сказал:
- Верит. А мне отец в семинарию идти велит.
...Чайник долго бурлил на плитке, а Клим слушал Мамыкина, и в его памяти всплывало, как Лешка, подхлестнутый безудержным озорством, буянил в классе, как он плакал и бил бутылки, узнав об аресте Егорова, как он ворочал совковой лопатой на воскреснике... А Лешка говорил про деда, который был священником, про своих родителей - они с детства учили его молитвам и водили в церковь, и дед, уже выжив из ума, умирая, потребовал от своего сына, чтобы тот, отдал Лешку "в послух" - в монастырь, и как отец, уступая слезам матери, переменил монастырь на семинарию... Что же касается репетиции, то Лешка сегодня должен был идти ко всенощной, в церковь - большой праздник, отец не хотел пускать его в школу...
- Черт-те что! - вскрикнул Клим, ощущая, как его начинает обволакивать плотным туманом.- Да ты что же, отца боишься? Что он тебе сделает? Бить, что ли, станет?.. .
- Всякое случается,- коротко ответил Лешка.
- Как случается?.. Да ты же не слабей его, ты же сам ему такой сдачи дашь!..
- Он - отец,- тихо, даже с некоторым испугом остановил его Лешка, опуская голову на крепкой воловьей шее.- Нельзя на отца руку подымать.
Климу стыдно и жалко было смотреть на Лешку, такого покорного, бессильного, и он обрадовался неожиданной идее:
- Тогда уйди от него! Приходи ко мне, станем жить вместе!
- Нельзя,- безнадежно сказал Лешка.
- Нет, ты погоди... погоди... Как же так?.- Клим забегал по комнате.- Ведь сам-то ты в бога не веришь?..- Верую,- сказал Мамыкин, и на лбу его взбухла угрюмая складка.
- В бога?!
- В бога. Я потому и пришел к тебе, что я в бога верую.
Клим опустился на стул и долго смотрел на Лешку, пытаясь что-то сообразить. Потом он встал, снял с плитки клокочущий чайник и, открыв шкаф, принялся вышвыривать на стол книги. Когда их набралась целая груда, он подошел к Лешке, взял его за плечи и подтолкнул к столу:
- Читай. Нельзя быть таким остолопом в двадцатом веке.
Пока Лешка осторожно перебирал книги, разглядывая названия, Клим заварил чай, нарезал хлеб, принес масло, и все это - не вымолвив ни единого словак
- Вот ты, Клим, умный человек,- сказал Мамыкин, с уважением складывая толстые тома штабелем, один на другой.- Ты пьесы пишешь, перечитал столько, что мне, может, по гроб не перечитать... Ты мне ответь: бог есть?
- Пей чай,- сказал Клим, пододвигая к Лешке стакан.- Бога нет.
- А кто создал землю и все остальное?
- Никто. Есть разные гипотезы - Фесенкова, Шмидта... Ты познакомься.
- Я знакомился... Только ведь они еще не доказаны, гипотезы...
- Бог тоже не доказан!
- Вот в том-то и дело,- Лешка улыбнулся с грустным торжеством.-Никто ничего не доказал, а верят - кому во что нравится.
- Ну, брат, это ты врешь! - сказал Клим, про себя подумав, что Лешка не такой уж простачок.- Надо не верить, а знать! И наука...
Но Лешка отхлебнул из стакана и продолжал:
- Или вот: зачем живет человек? Если по религии - тогда все понятно. Душа бессмертна. Прожил ты свою жизнь хорошо -положено ей в рай, а плохо- в ад. Значит, хорошее людям делай, плохого остерегайся. Ну, а если без религии - тогда ни ада, ни рая, и как ты там ни живи - а все едино - помрешь...
- Слушай, старик,- проговорил Клим, улыбаясь и чувствуя прилив нежности к заплутавшемуся в дремучих поповских дебрях Лешке.- Все это у меня тоже было. Зачем жить, если помирать придется... Все я это уже думал и передумал. Но как там ни верти, а "все, что возникло, достойно гибели",- так еще Энгельс говорил. А значит: на земле надо рай завоевать. Надо бороться за коммунизм. Надо просто, чтобы все были счастливыми при жизни. Ясно? А коммунизм - это и есть Счастье Для Всех...
Он беседовал с ним, как с маленьким, он разъяснял ему - почти языком букваря - то, что считал несомненным и вечным. Но Лешка, упрямо возразил:
- А ты знаешь, кому какого счастья, хочется?
Тогда Клим взбеленился:
- Нет уж, извините, господин хороший! - он вскочил, заметался по комнате.- Уж это вы извините! Это пускай так турбининский папаша рассуждает: каждому - свое! Ему - свое, директорское, на четыре комнаты, а Лапочкину - свое, на одну!.. Хитрая философия! Удобная философия! А я говорю: дудки! Хватит! Лапочкину - тоже четыре комнаты, детям - ясли, матери - Крым, Оле - не бумажные цветы, по рублю штука, а Пушкин, пианино, Моцарт! И чтоб не думали больше люди ни о жратве, ни о деньгах! Чтоб все занимались кто чем хочет - читали, учились, постигали науку! Все! И никто ничего не боялся... Вот что такое коммунизм! Кто на него не согласен? И на черта мне твой ад или рай, на черта мне твоя бессмертная душа, если сейчас еще столько людей на всем земном шаре - голодные, босые, вшивые, а мы тут с тобой чай хлебаем и мудрствуем о смысле жизни! Сделать всех счастливыми, чтоб всем счастья - досыта! Вот за что надо драться, вот тебе и весь смысл, если ты - человек! Не согласен?..
Лешка молчал, как-то стеснительно, виновато молчал, помешивая в стакане ложечкой и наблюдая за стайкой вьющихся чаинок. Клим с досадой бросил на стол нож в масле.
- Ты не кричи,- сказал Лешка.- Разве я против коммунизма? Только я ведь не по книгам... Я вот смотрю - наши ребята. Красноперов, например. У него отец - полковник, и дома уже полный коммунизм. Ну и что с этого? Сам-то Красноперов... Он только про девок и думает, про танцы, про все такое. А чего ему от жизни требуется? Не поймешь. Или Женька Слайковский. Дом - тоже, вроде как у Красноперова. Отец, мать - культурные, образованные. А сам - дурак, пустой человек, одна гниль в нем сидит. Или Шутов - тот и вовсе. От него за километр смердит. Не подходи - сам запачкаешься... Другое - Турбинин. Он мне сначала тоже не понравился: выламывается, думаю, корчит из себя... А пригляделся - нет, хороший он парень. Умный, и книг у него столько, и не так, не для красоты... Ну вот. Ему, значит, коммунизм - на пользу. А Женьке или Красноперову к чему? Значит, главное в человеке - не как он живет, а - с чем, главное у него внутри, душа - главное, а не то - сытый он или голодный.
Клим хотел перебить Лешку, но тот не дал.
- А если главное - душа, так ей стержень нужен... Ей верить надо! Знать надо - что хорошо, что плохо! - он вбуравил в Клима свои узкие глазки, горящие беспокойным, тоскливым огнем.- Ты говоришь, бога нет. А что есть? Пустое место?..
- Есть человек,- сказал Клим.- Нет бога - есть человек. Людей любить нужно, для людей жить, а не для того, чтобы на том свете рай заработать.
- Людей любить? - воскликнул Лешка.- Каких людей? И за что?
- Вообще людей!
- А ты - не вообще!..- тонким голоском выкрикнул Лешка.- Не вообще - а вот тех, которые... Ну, в классе, в школе, вокруг-ты их любишь? Красноперова любишь? Или Витьку Лихачева?.. Ради, них ты живешь?
Красноперова?.. Лихачева?.. Нет,- о них он не думал... Именно о них он не думал, когда повторял - и не раз - эти слова: жить для людей... Люди - это громада, это все человечество, а Лихачев...
Лешка продолжал наступать:
- Нет, не любишь! И за что любить? Меня, например... Думаешь, я не знаю, что я для тебя болван и распоследний подлец, потому что в дождь с тобой не мок, и шпаргалил - сам обещал, что не буду, и не выдержал... И еще... Э, да чего там уж! - Лешка махнул рукой и сокрушенно рухнул на стул.- И все так. Все. За что любить? Это так говорится... А на самом деле - живем, как волки, друг другу не помогаем, а все для себя... Верно ты сказал однажды! Я думал все потом: почему так выходит? И как надо? Не знаю. К тебе пришел. Ты - можешь ответить?..
...Успела пролететь добрая половина ночи, прежде чем они улеглись на сундук, подставив стулья сбоку, чтобы не съехать с его покатой крышки. Издерганный сомнениями Лешка уснул сразу, но Климу не спалось.
Он снова и снова восстанавливал в памяти весь их диспут и каждый раз упирался в Лешкины слова: "Не любишь ты их... И за что любить?".
Любит ли он Лешку? Да. Теперь. После этого разговора. Когда он увидел в Лешке отзвук своего собственного, когда понял, что и Лешка думает и мучается над теми же вопросами, что и он сам - о смысле жизни... А раньше? Раньше - нет. Когда он не знал Лешки. Хотя и проучился с ним пять лет. И другие ребята - лишь теперь они становятся ему близки. Не все. Лапочкин... А еще кто?.. Но ведь и раньше он стремился "жить для людей". Для них. Для ребят. А может быть - нет? Может быть, ему было просто приятно делать хорошее, потому что это ему самому доставляло удовольствие, а чем это хорошее окажется для ребят - это его не интересовало? "Выламывается, красуется",- сказал Лешка. А он? Может, он красуется перед собой только и хочет, чтобы и другие восхищались им? Ведь ему-то было все равно, как они, ребята, станут жить дальше, когда он сорвал "Зеркало" и крикнул "Ищите себе другого!"
Климу стало жарко. Он поднялся. Ходил по комнате, глаза уже привыкли к темноте, он различал неясные, расплывчатые силуэты стола, стульев, оконный переплет...
Надо спасти Лешку. Надо любить людей. Ради них самих. Можно быть эгоистом - и делать хорошее: ради самого себя, А надо - не ради себя. Ради вот этого Лихачева, Калимулина, Тюлькина... Но за что их любить? Лешка говорит, главное-душа. А как же коммунизм?.. Лапочкин?.. Бороться за душу... Как?.. Что же сначала? Учить Олю сонатам Бетховена? А цветы?..
Засыпая, он видел перед собой своих ребят - они пели хором "песенку дипломатов". Надо любить людей. Не "вообще", не идеальных, а - какие они есть. Любить ради них самих. Но как это трудно!
26
Когда на другой день сквозь щелку в кулисе Клим наблюдал за выражением лиц комиссии, от которой зависело "быть или не быть", для него самого поражение стало вполне очевидным. Спектакль не разбудил ни одной улыбки!..
Потом всех участников пригласили в зал. Рядом с директором сидела представительница районе - толстая, рыхлая женщина с несоразмерно маленькой головкой, утонувшей в лисе, наброшенной на плечи. Она была похожа на купчиху и говорила нараспев.
- А кто же из вас, милые мои, сочинил эту пьесу?- спросила она таким тоном, что Клим про себя решил: "Все кончено!"- и выступил вперед.
- Ах, это вы и есть, голубчик? - она удивленно помигала крошечными глазками.- А вы знаете, я очень внимательно следила, но так и не поняла, какую вам хотелось выразить идею?..
- Очень жаль,- сказал Клим, разглядывая ее трехслойный подбородок.
- Но уж если мы с Ангелиной Федоровной ничего не поняли, то что смогут понять учащиеся? - строго сказала Шура Хорошилова, та самая, из райкома, что читала по школам доклады о дружбе и товариществе и считалась молодым, способным комсомольским работником.- А кроме того,- ее выщипанные бровки негодующе скакнули вверх - а кроме того: на сцене курят! Ну, знаете ли, все-таки мы в школе!..
- Да, да, Алексей Константинович,- подхватила Ангелина Федоровна.- Это я тоже заметила - курят... И потом, согласитесь, как-то странно выглядит: дипломаты, а фиглярничают, фокусничают... Ни малейшего правдоподобия!.. Кстати,- обратилась она к учителям,- недавно меня пригласила Калерия Игнатьевна посмотреть "Русалку" - ее ученицы ставили... Я давно уже не испытывала такого эстетического наслаждения! Девочки в беленьких пачках, чудные декорации, Пушкин... Все это, не правда ли, воспитывает вкус!..
- Вот именно,- скромно поддакнул ей Леонид Митрофанович.- Я также считаю более подходящей классику... Например, "Горе от ума"...
- В "Горе от ума" тоже курят,- неожиданно вставил Мишка.
Ребята за спиной Клима негромко засмеялись.
- Вас пока не спрашивают, Гольцман! - оборвал Мишку Леонид Митрофанович.
У лисы стеклянные глаза... Мелкими острыми зубами она вцепилась в хвост... Что ж, нам не привыкать... "Девочки в беленьких пачках..." А улыбка так и сочится елеем... Только перед ребятами стыдно: ну и драматург!.. Игорь прав. Игорь всегда прав. И - "все хорошо, прекрасная маркиза". Вот еще директор - сейчас он подведет итог - и можно расходиться по домам.
- Вы правы, ребята кое в чем пересолили. Вы слышали, Бугров; никаких сигар! О них забудьте! (...разве дело в сигарах?..) И кое-какие места надо пояснить.... Что вы скажете, Ангелина Федоровна, если перед спектаклем провести доклад о международном положении?..
У директора два боевых ордена, он воевал, видел смерть... А глаза перебегают с Ангелины Федоровны на Хорошилову, с Хорошиловой на Белугина - юлят, упрашивают... Зачем унижаться?.. Пора по домам...
- Наконец, можно еще провести пару репетиций...
- Вы как хотите, а мне пьеса Бугрова понравилась,- вдруг перебил директора голос, похожий на скрип ржавой петли. Все посмотрели туда, где сидела Вера Николаевна, завуч, в своей неизменной потертой котиковой шубе и надвинутой на лоб шапочке.- Да, понравилась. Вы подумайте только - ребята без всякой помощи создали боевой, злободневный политический спектакль. А мы их будем тащить к истории о покинутой девушке...
- Но ведь это же классика!..- благочестиво пискнула Шура Хорошилова.
- А это - жизнь! - Вера Николаевна кивнула на примолкших ребят.- У них на фронте отцы погибали, они уроки учили в бомбоубежищах, они и теперь, едва голову поднимут от подушки - по радио снова говорят о поджигателях войны! А ведь это же им - комсомольцам, мужчинам - первым идти в бой, если война грянет! Вот они и хотят сказать этим поджигателям свое слово! И молодцы! Молодцы ребята!
...Ай да Вера Николаевна! Ну и рубанула!..
Но что же она одна может сделать?..
Ребят попросили выйти: им не полагается слушать споры между педагогами.
...Коридор, тишина, школа уже пуста,.. Как хорошо, когда тихо! Неудачник. Вечный неудачник!..
На улице спохватился - шапка осталась в зале... Но возвращаться?.. Нет уж, довольно!
Ветер - в лоб.
Хорошо.
Слиться с ветром, раствориться, растаять...
Как жить?
"Черный вечер, белый снег"... Шестнадцать лет. Пора становиться мещанином. Жрать, спать, зарабатывать деньги.
Как жить, ДКЧ, ты знаешь? Ты должна знать! Но где ты? Кто ты?..
Позади - топот.
Нет, показалось. Это провода.
Лёшка сказал: не может, чтобы пустое место...
А если может?..
Мишка. Схватил за воротник, затряс, заорал, распахнув огромный толстогубый рот:
- Чего ты сбежал, идиотина? Ведь разрешили! Слышишь? Разрешили!..
Подбежали ребята, Лапочкин сует Климу шапку, все тормошат, колотят Бугрова - по спине, по груди, по чем попало, и хохочут, и швыряют снегом, и над городом взмывает, расправляя крылья, одно слово:
- Раз-ре-шили!..
27
Он все-таки не верил. Не верил до той самой минуты, когда, вытянув гусиную шею и приложив ребро ладони к углу рта, Санька Игонин прохрипел, как будто его душили:
- Девочки!..
- Где? Где?
Все кинулись к просвету между занавесями, перед которым на корточках примостился Игонин. В зал медленно и чинно вплыли две девочки, в фартучках, постояли в проходе, озираясь, пошушукались и стали пробираться в глубь рядов.
- Начинается...- упавшим голосом пробормотал Гена Емельянов, а Лихачев рявкнул во все горло:
- Приветствую вас, леди и джентльмены!
На него напустился Клим:
- Тише! Там же все слышно!..
Ипатов нагнулся к самому уху Клима и серьезным шепотом процитировал из своей роли:
- Спокойствие, друг мой, у дипломата должны быть алмазные нервы...
Нет, на ребят сегодня никак нельзя было сердиться! Володя Красноперое принес грим и всем подряд чернил брови и красил губы в цвет спелой смородины. Володя не скупился, особенно много грима потратил он на мистера Трумэна, избороздив коричневыми полосами ему все лицо. Витька Лихачев стал страшным, глаза его сверкали, как у оперного дьявола.
Шли последние приготовления. Мишка, стоя лицом к стене, вкрадчиво улыбался и потирал руки, в который уж раз произнося речь перед воображаемой конференцией. Мистер Бевин так усердно нахлобучивал цилиндр на голову, что тот распоролся по шву. Бевин жалобно выклянчивал у ребят хоть пару булавок. Зверски скаля зубы, Мамыкин примерял усы.
Климу, который один болтался без дела, стало вдруг тоскливо: казалось, все теперь далеко позади- тот день, когда набросал первую сцену, читка в классе, затяжные репетиции. Все это позади, а остальное уже не зависит от него: оно в руках ребят и - тех незнакомых, недоверчивых, враждебных людей, которые со всех концов города стекаются в школу...
Быстрой, энергичной походкой взбежал на сцену директор, свежевыбритый, в парадном черном костюме.
- Ну как?..
Довольно улыбаясь, оглядел ребят.
Народу-то, народу!.. Не осрамимся?
Его приветствовали радостно - ведь это он с завучем отстояли пьесу! Алексею Константиновичу не понравился реквизит: Парижская конференция - и ободранные стулья из учительской... Он подозвал Клима, и вдвоем они притащили несколько кресел из директорской квартиры, которая находилась тут же, в школьном здании. Потом Алексей Константинович ушел, погрозив Ипатову, разгуливающему по сцене с сигарой:
- Только без дыма!
Клим разглядывал кресла с резными ножками, с восхищением думая о директоре. И когда Ипатов сказал: "А ну его! Все равно - выйду на сцену и закурю!"- Клим перебил: "Брось! Алексей Константинович - это человек!"
Занавес, кажется уже колебался от шума в зале. Что-то будет, когда он откроется! Осталось десять минут, но Клим еще не видел Игоря, который должен был делать доклад о международном положении перед началом пьесы: на этом настояли представители... Где же Игорь? Клим выскочил в коридор, заглянул в зал... Сотни взглядов - как прожектора,-неужели знают, уже знают, что он и есть автор?
Игорь явился ровно в семь, когда в зале уже хлопали и настойчиво требовали начинать. Он был спокоен, даже как-то подчеркнуто спокоен и уверен в себе. Черные, гладко зачесанные волосы отливали матовым блеском. Костюм, белоснежная сорочка. Отвечая на упреки Клима, он показал часы:
- Точность - вежливость королей.
Клим позавидовал Игорю: дьявольское самообладание!
- Ты не боишься?
Игорь пожал плечами.
В зале уже топали, за кулисами вновь появился Алексей Константинович.
- Что же вы мешкаете?..
Когда Игорь, выходя на авансцену, на секунду развел занавес, из зала на Клима дохнуло арктическим холодом.
- Ти-ш-ше-е... .
Ребята передвигались по сцене на цыпочках. Клима лихорадило. Игорь начал доклад.
Но... Что за монотонный голос?.. Цифры, статистика... мало кому известные имена политических деятелей... Что это? Научный реферат?.. Шорохи, движение... И вскоре - густой, ровный гул... Игорь упрямо продолжает, не повышая голоса, не меняя интонации. Ах, черт побери, да закрой же тетрадку, расскажи своими словами, просто и коротко... Шум - как рокот прибоя, и в нем одиноко барахтается голос Игоря... Стоп! Кажется, понял...
Клим притаился, кусая ногти. Игорь, дружище, перестройся! Ты же умница!
Теперь в зале тихо. Игорь выдерживает долгую паузу. И вдруг...
- Кого не интересует доклад - может выйти...
Клим ясно представляет себе самолюбиво поджатые губы, откровенно-насмешливый взгляд... И здесь он любуется собой...