Тогда зачем же вы избегаете центральной улицы? Зачем? Я сам не знаю, зачем! Мне хочется - вот я и... Не скрывайте. Нам все отлично известно... Хорошо, тогда я пойду по центральной!..
Он снова вышел на центральную улицу. Ему почудилось, все на него смотрят, даже расступаются, давая дорогу. Он летел вперед с окаменевшей странной улыбкой, летел, но ему казалось, что он идет, ступая по расплавленному железу.
Он не идет - он гуляет. Слышите - гуляет! Так же, как сотни других. Весна. Шорох, робкое дыхание, трели соловья...Что тут подозрительного? Фет. А почему, собственно, Фет? Почему, товарищ Бугров, вас интересует именно Фет, если вам прекрасно известно, что он был крепостником и его не изучают в школе?..
Клим испугался, услышав собственный смех. Чему он смеется?.. А вправду, разве не смешно!.. Он задаст этот вопрос - насчет Фета - Кире. Ки-и-ра... Гудок паровоза, зовущий вдаль... Сейчас она дома, и у нее на столе - портрет Маяковского, маленький настольный портрет, который он однажды ей подарил. Ах, да, сегодня суббота, и она говорила, что должна еще убираться... Значит, наверняка - проведет по портрету тряпочкой, сметая пыль, коснется рукой, а может быть - подышит, затуманив стекло. Глупый! Как он мог забыть о ней? И о Майе, о Мишке, об Игоре - обо всех! Не то что забыл - все время в разговоре с капитаном упоминались их имена - но теперь он впервые ощутил, что они тут, рядом, вместе... Нет, есть листья, есть желтые шары фонарей, есть люди, есть солнце - завтра его лучи, как тысячи тысяч лет, прольются из-за горизонта, и небо ударит медным колоколом, набатом жизни и счастья! Все это есть - а то, что было с ним - бред, сон, вымысел, нелепый призрак. Вы призрак, товарищ капитан! Так скажет он ему завтра, когда они встретятся вновь... Настоящая чертовщина - встреча с призраком!..
Он застыл на месте. Смяк, опустился - что-то оборвалось внутри, и сердце снова сжалось в тугой комок страха. Рука, схватившая его за плечо, грубо потянула назад - и он увидел глупое, веселое лицо Лёшки Мамыкина. Лешка хохотал, добродушно скаля зубы, узкие щелки глаз его сочились смехом.
- Ну, Клим... За тобой не угонишься. А я думаю, чего...
Он вгляделся в Клима и как-то изумленно выхаркнул застрявший в горле смешок.
- Постой-ка, Клим, ты чего?..- он придвинул к себе Клима, как будто что-то мешало ему видеть.
Клим резко вывернулся и запетлял в редеющей толпе.
- Клим!..
К черту! Всех - к черту! Он - прокаженный! "О чем вы говорили с Мамыкиным?" Ни о чем! Завтра потащат Лешку: "Вы были заодно с Бугровым..." От него во все стороны расползаются микробы. Не надо! Ни с кем ни слова! Вывесить череп и кости - как на трансформаторной будке: "Опасно для жизни!" Опасно!..
Он бежал каким-то сквером, в аллее темнела пустая скамейка. Он бросился на скамейку, прижался к ее деревянной груди. Ах, если бы он умел плакать! Если бы все внутри не было выжжено, как Сахара! Он бил кулаком по тонким ребрам скамьи - от боли в кулаках становилось легче. Кого жаль - Мамыкина? А кто предал? Может быть, Мамыкин? Или... Все - предатели! В чем? В чем его предали?.. Он сжал голову, пальцы схлестнулись на затылке..
Сколько он так просидел?
В аллее показалась пара.
- Ах, здесь кто-то есть! - вскрикнула она, когда они подошли к скамейке.
- Ничего.
Он загородил ее от Клима своей спиной.
Жизнь шла своим чередом.
Приторный аромат петуний наполнял воздух. Где-то журчал фонтан. Парочка напряженно молчала, выжидая полного уединения.
Клим вдруг ощутил нестерпимый, сосущий голод и вспомнил, что ничего не ел с самого утра.
У Мишки еще не спали. Стучала швейная машинка. Мишка читал, навалясь грудью на стол и близоруко уткнувшись в книгу. Он поднялся навстречу Климу и безмолвно уставился на него, будто не доверяя собственным глазам.
- Те же - и Мартын с балалайкой,- сказала тетя Соня, отрываясь от шитья.- Где это ты шатаешься по ночам? Твой дружок прямо извелся - весь вечер только и знает, что бегает да ищет!..
...Ищет... Долго же пришлось бы ему искать...
- Между прочим, - сказал Клим как можно легкомысленней, - у вас в передней стоят калоши. Я их съем в сыром виде, если вы мне не дадите чего-нибудь пожевать...
Никто ничего не заметил. Тетя Соня остановила машинку и поглядела на него поверх очков.
- Где же ты все-таки пропадал?..
Где? Где? В самом деле, где?
- По заданию райкома... Долго рассказывать...- он в упор смотрел на Мишку - Мишка отвел глаза, принялся катать по клеенке хлебный шарик.
- Горе ты мое горькое! - сказала тетя Соня. - Где это слыхано - так мучить ребенка! Чтоб им повылазило...
Хлопнув себя по толстеньким бедрам, тетя Соня выкатилась на кухню, загремела кастрюлями.
Клим сел. Тикали ходики. В соседней комнате посапывали во сне Борька и Оська. Мишка нашарил в буфете сухую воблёшку и ломоть хлеба, положил перед Климом и сам присел напротив, продолжая сосредоточенно катать мякиш. Он ни о чем не расспрашивал. Он ничего не знал. До прихода Клима он читал Циолковского - как добраться до Марса и Венеры. За тонкой стеной пробило двенадцать. С тех пор, как они расстались в библиотеке, прошло семь часов. Семь суток. Семь столетий. Почему он ни о чем не спросит?
Неужели поверил насчет райкома?.. Мишка упорно не смотрел в его сторону. Клим зубами отдирал кожицу, твердая рыбешка царапала глотку. Он представил себе, как рыхлые Мишкины губы сначала растянутся в недоверчивой улыбке, потом замрут, потом запрыгают, задергаются, как будто по ним пропустили электрический ток... Может, не надо ему ничего говорить? Милый, славный Мишка! Весна разукрасила его лицо, как яичко кукушки, нет живого места: ну и веснушек! Зачем он искал? Написать диктант? Пусть думает о Венере и пишет диктанты. Что Мишка? Капитан даже почти не расспрашивал о нем.
- А суп? - первый раз за все время Мишка выдавил из себя слово.
- Не хочу. Я уже сыт.
- Я провожу, - сказал Мишка.
- Куда же вы? - донеслось с кухни...
Прохожих почти уже не встречалось, но Клим, инстинктивно избегал освещенных улиц. Он свернул в темный переулок. Мишка безропотно следовал за ним. Он не спросил, почему Клим выбрал не самый короткий путь, напрямик ведущий к дому. Как обычно, он шел, приотстав на четверть шага, втянув голову в широкие плечи. Нет, хорошо, что с ним пошел Мишка - ему невмоготу больше нести одному этот страшный груз. Но как объяснить, чтобы Мишка не принял всего за шутку? Клим медлил, не решаясь нанести удар. Ему показалось, он не расслышал или не понял.
- Что ты говоришь?..
Мишка прочистил горло, сплюнул.
- Говорю, они тоже были там...
- Кто - они?
- Майя с Кирой. Игорь тоже. Я весь город обегал - никого... И у тебя два раза...
Клима пробил озноб. Он схватил Мишку за рукав, затряс:
- Где - там? Где - там?
- Ну, там... Что ты, не знаешь?..
Он улыбнулся жалко и растерянно...
Как щука, брошенная в садок, в голове всю дорогу билась одна мысль: что, если им было еще хуже, чем ему? И за что их? Ведь это он во всем виноват, он один! Кира... Майя... Игорь... Как они смеют! А он-то, он-то, дурак, еще гордился: один за всех пострадал!..
Вдруг он остановился так резко, что Мишка налетел на него.
- Мишка, - заговорил Клим, со свистом дыша прямо в бледное Мишкино лицо, - Мишка, но должен же быть во всем этом какой-нибудь, смысл? Может мы и вправду против советской власти?.. Тогда нас... Нас четвертовать надо!..
- Может, ты спятил, осел? - сказал Мишка, отодвигаясь от Клима.
- Но ведь не могут же зря!.. Ведь не могут, Мишка! Мы же выпустили нелегальный журнал, организовали сходки без учителей, противопоставили себя комсомолу и... и...
- Что "и"? Что "и"? - вдруг взвизгнул Мишка, напирая на Клима грудью. -Ты что, действительно спятил?.. Идиотина!..
- Да, - сказал Клим. - Я, наверное, спятил... Скорее!
Чтобы Мишка не отставал, спотыкаясь в темноте, он схватил его за руку, и так они бежали до самого дома Игоря.
Из всех окон светилось только два - на верхнем этаже. В сонном мраке улицы они были заметны издали - тревожные, как огни маяка. Игорь открыл, едва постучали.
Турбинин как будто ждал их прихода и вовсе не обрадовался ему. Выглядел он расстроенно и хмуро. Едва ребята переступили порог, Игорь приложил к губам палец, но тут же отнял и безнадежно махнул рукой. Еще у двери Клим ощутил пряный залах валерианки.
- Кто там?..- со слабым стоном донеслось из гостиной.
Клим впервые видел Любовь Михайловну без помады и пудры -ее лицо уже не казалось таким красивым и молодым: оно осунулось, пожелтело, длинные черные ресницы были как приклеенные. Она лежала на диване и при появлении ребят приподнялась с подушки.
- Клим? Вернулся? Тебя отпустили?..
Рукой она придерживала на груди халат, из-под его края торчал угол мокрой салфетки. Отрешенные, обезжизневшие глаза чуть тлели.
Конечно, ей все уже известно... Надо как-то успокоить, утешить... Вот весело! Ему же еще и утешать!
- Ну что вы, Любовь Михайловна, - бодро сказал он, пытаясь подавить внезапное раздражение.- Вообще - ничего особенного. Так, обсудили кое-что и разошлись. Даже интересно... в своем роде...
Последние слова он произнес для Игоря, надеясь вызвать хоть улыбку, растормошить, но тот понуро стоял у окна, покусывая губы, окоченев.
- Ах, Клим, как вы можете так говорить! - воскликнула Любовь Михайловна.- Как вы можете!..- и, повернув голову к стене, заплакала.
Игорь устало пожал плечами, подошел к ней:
- Мама, ну вот, опять... Мы же договорились...
- Уйди! - вскрикнула Любовь Михайловна, отдернув локоть от его руки.- Уйди! Не прикасайся ко мне! Ты не хотел меня слушать - и теперь довел...
Мишка шумно вздохнул и тихонько кивнул Климу на дверь. Пожалуй, уйти отсюда было бы самым лучшим. Но Клим продолжал стоять, переминаясь и глядя на изогнутую диванную ножку. Бедняга Игорь! И на черта он все рассказал?.. Что теперь делать?
- Игорь, можно тебя?.. На минутку...
Но Игорь не успел и шевельнуться - Любовь Михайловна встрепенулась и, обхватив его руками, прижала к себе. Широкие рукава ее халата метнулись, как два крыла.
- Никуда!... Никуда тебя не пущу! Я больше не могу! Не могу, не могу!.. Не могу выносить!.. Это вы, вы, Клим, это все вы!.. Вы наделали!.. Что вам еще от него нужно?
- Мама! - дико выкрикнул Игорь, пытаясь, вырваться из вцепившихся в него рук. - Мама!..
- Я знаю, что я говорю! - Любовь Михайловна вскочила с дивана и загородила собой Игоря. - Игорь - глупый, доверчивый мальчик! Он верит всем и каждому! Это вы, вы подчинили его своему влиянию, увлекли его... Толкнули на ваши диспуты!.. Я говорила, говорила ему всегда: не связывайся, это не ваше дело, вам надо учиться, думать о себе, о своем будущем!.. У Игоря - блестящее будущее. Что вы с ним сделали?! Вообразили себе, что вам все позволено? Есть границы! Есть рамки! Если вас не сумели правильно воспитать, так и делали бы один, а других оставили в покое!
Было очень смешно смотреть, как, откинув назад руки, она старалась удержать за собой Игоря, а тот пытался вырваться,- но, видимо, боялся ее уронить, и так они оба раскачивались из стороны в сторону, и на животе у Любови Михайловны моталась то туда, то сюда свисшая из-под распахнутого халата мокрая мятая салфетка. Клим видел перед собой только эту салфетку, а все, что Любовь Михайловна выкрикивала ему в лицо, скользило где-то поверх сознания, потому что не могла же, не могла эта красивая женщина, в которой все было так мягко, так плавно, так изящно, не могла же она вдруг обратиться в грубое, глупое, разъяренное существо! Только раз поднял он глаза от салфетки - и тотчас опустил их, увидев покрытые бурыми пятнами щеки. Ему стало неловко и стыдно за то, что он видит ее такой.
- Вы напрасно... волнуетесь..- нерешительно попытался он вставить свое слово, - Все разъяснится, ведь мы не делали ничего плохого...
- Игорь не способен сделать ничего плохого! А вы... Вас я не знаю! Я только знаю, кем был ваш отец! И я не хочу, чтобы вы имели с Игорем что-нибудь общее!.. Уходите, сейчас же уходите и с этой минуты забудьте об Игоре!.. Все! Довольно!
- Вы поправьте салфетку,- неожиданно сказал Клим,- Поправьте. А то упадет. Испачкается.
- Что?!
- Да, салфетку,- повторил Клим, не понимая, зачем он вдруг заговорил о салфетке.
И так же не отдавая себе отчета в том, зачем и почему он это делает, не отодвинул, а обошел стул на дороге к двери, потом вернулся, приставил его к столу, и возле порога, отлично сознавая, что теперь это уже излишне, сказал:
- До свиданья.
Они с Мишкой спустились вниз. Проходя двором, Клим задержался, запрокинул голову вверх:
- Какая темная ночь,- сказал он. - Ни одной звезды.
- Очень темная, - сказал Мишка.
Игорь нагнал их у ворот.
Они вместе вышли на улицу, и Клим слышал рядом шаги Игоря и чувствовал, что тот смотрит на него и хочет заглянуть в лицо.
- Я влил в нее литр валерианки - все равно не помогло.
- Неважно, - сказал Клим. - Ты-то тут при чем?
- Сволочь, - задумчиво сказал Мишка и сплюнул.
- Мать, - сказал Клим. - Ты иди, а то она там с ума сойдет.
- Пускай сходит, - сказал Игорь.
Он полез в карман, достал пачку папирос.
- Покурим?
- Давай, - вздохнул Мишка.
- Ладно, - сказал Клим. - Раз мы шпионы, значит, нам полагается курить сигары.
- И ходить в темных очках, - сказал Игорь.
- И носить на руке кастет, - сказал Мишка.
- Тогда нас ни с кем не перепутают, - сказал Клим.
Несмотря на вязкую горечь, которой были пропитаны эти шутки, все трое ощутили некоторое облегчение и даже гордость - оттого, что в их положении они еще могут шутить. Игорь зажег спичку, Клим и Мишка пригнулись к огоньку, неумело прикуривая.
Вдруг над ними громко и раскатисто раздалось:
- Р-р-руки вверх!
Клим выронил папиросу, Игорь вздрогнул так сильно, что спичка погасла.
Над улицей рассыпался звенящий смех. Майя, довольная, хохотала, сжимая ладонями щеки, стараясь удержаться, но смех рвался из нее, веселый, легкий, беспечный.
Ребята осуждающе переглянулись - и первым над своим испугом рассмеялся Клим, за ним - Игорь и Мишка.
Был час ночи, и город спал, укрытый мраком и тишиной, как стеганым одеялом, а они стояли посреди улицы - и смеялись. Целый день им с вежливой настойчивостью внушали, что они открыты и опознаны, что теперь запираться бессмысленно, и самое лучшее - это признание во всех зловещих тайнах. И вот теперь они стояли посреди улицы - и хохотали.
И в этом смехе не было ни богохульства, ни отчаяния. Они смеялись просто потому, что были "добрыми гасконцами", и сами знали толк в сочинении комедии, и потому, что было в мире немало такого, над чем можно от всей души посмеяться.
И когда они насмеялись вдоволь, Клим вспомнил про салфетку - и снова расхохотался. А потом представил себе эту нелепую сцену: они стоят посреди улицы в час ночи и, как бешеные, хохочут, не переводя дыхания - и засмеялся снова, и вместе с ним, уже изнемогая от смеха, закатывались и остальные, и каждый смеялся над чем-то своим, а все вместе - над тем, что именно сейчас обнажило до полной очевидности свою нелепость и несуразность.
- Ну, хватит же, - умоляюще проговорила Майя, - Не могу больше!
Она бегала к Кире, но Киры дома не было; у Мишки ей сказали, что приходил Клим; она помчалась к Игорю. Значит, Кира так и не появлялась?
- Вперед, - сказал Клим.
Они все убыстряли шаги, потом понеслись во весь опор. Клим подгонял:
- Скорее, скорее!
Ой был зол на всех и больше всего - на себя. Тысяча дьяволов! Нашел время дурачиться! Ведь Кира...
Он бежал рядом с Майей, Игорь и Мишка приотстали. Майя тоже едва поспевала за ним.
- Скорее! Скорее!..
Они выбрались на мостовую, Майины каблуки защелкали по булыжникам.
- Скорее!
- Погоди...- виновато попросила Майя. - У меня нога растерта - она наклонилась, чтобы снять туфли.
- Ну что ты там?
Она повернула к нему лицо. Видно, ей в самом деле было очень больно.
- Не расстегивается...
Коса соскользнула с ее спины, кончик змейкой шевелился по земле. Клим нагнулся, поднял этот кончик, тугой и шелковистый. И почему-то вспомнил, как Майя своим платочком вытирала ему расквашенный нос - тогда, в саду... В одно мгновение промелькнули перед ним события последних месяцев. Эта девушка, которая сейчас присела перед ним на корточки, следовала за ним покорно и смело. Она верила. И он верил, что знает, куда идет, куда ведет... А оказалось... Ведь она же права, права - мать Игоря! Все из-за него! Но он был так уверен, что ни она, ни другие не скажут ему ни слова упрека... Почему он так уверен?..
- Ну, вот и все, - сказала Майя, притопнув босой ногой.
И они побежали дальше.
Клим видел, что ей трудно бежать босиком по мостовой.
- Давай на тротуар, - сказал он.
- Пустяки, - сказала Майя.
Мимо них протопали Игорь и Мишка.
Клим убавил скорость.
- Скажи... Только честно... Ты очень на меня... сердишься? - сказал Клим отрывисто, боясь поднять на Майю глаза.
- За что?
- Ну... за все это...
- Да при чем же здесь ты?..
В ее голосе звучало наивное удивление - и ничего больше. Клим облегченно вздохнул и посмотрел в ее доброе грубоватое лицо, смягченное полумраком.
- Тебе... Здорово досталось... Там?..
- Я просто смеялась! Мне было очень смешно...
Кира еще не возвратилась. Они решили ждать ее возле дома и присели на край тротуара. Минуты тянулись томительно. Где же она? Скоро ли?..
Взглянув на разутые ноги Майи, Игорь стал описывать какую-то религиозную секту в Англии, которая по Лондону расхаживает босиком.
- А ну тебя с твоей сектой, - сказал Мишка.- Вы лучше расскажите, что там было...
Из всех пятерых его единственного пока не тронули. Он ждал подробностей. Но вспоминать подробности никому не хотелось.
- Представляете, - сказала Майя, - только начали мы разговаривать, как вдруг в доме напротив заводят пластинку. И знаете - что? - Она вскочила, приподнялась на цыпочки и, закатив под лоб глаза, пропела низким голосом:
- Клевета все покоряет... Клевета все покоря-я-а-ет!..- Она сорвалась и засмеялась: - Представляете? Да так громко! Я терпела, терпела - да так и прыснула! Неужели вы не слышали?
- Нет, - сказал Игорь.
- Мне было не до того, - признался Клим.
- Какая же скотина все-таки могла распустить эту клевету! - сказал Игорь. - Кто донес?
Перебрали и отвергли несколько имен своих идейных противников.
- Я знаю, это директриса... - сказала Майя.
- Но откуда ей известно про клуб Кампанеллы!
Догадки ни к чему не привели.
- Все ясно, леди и джентльмены, - прокурорским тоном объявил Игорь, - предатель скрывается среди нас. Это - Гольцман!
- Свинья! - мрачно сказал Мишка и гулко стукнул кулаком Игоря по спине.
- Нет, верно, почему тебя не вызывали?..
К ним вернулось легкомысленное настроение, только Мишка, смеясь вместе с другими, глубоко страдал, чувствуя себя изгоем.
Он первый заметил, когда к дому подошла Кира.