С того самого - недавнего, впрочем,- времени, как лейтенант Ванин появился у него в отделе, капитан Шутов испытывал глухую, смутную неприязнь к этому невысокому коренастому крепышу с улыбчивыми глазами. Может быть, это была просто зависть, с которой относятся неизлечимо больные к физически здоровым людям, не знающим, что такое каверны в легких, кашель и бессонница. Может быть, причина таилась глубже... и капитан еще не успел как следует раскусить этого человека... Но его раздражало у Ванина все: и какая-то слишком быстрая, легкая для его тяжеловатого сложения походка, и привычка слишком громко разговаривать, и слишком раскатистый смех, и - особенно - странное, незаметное почти ощущение превосходства, которое он улавливал во всем, что делал или говорил Ванин.
И сейчас, когда они остались вдвоем и капитан предложил Ванину подробней объяснить свою точку зрения, его покоробила слишком свободная поза, в которой расположился лейтенант на стуле, и мягкий, задумчивый юморок, неожиданно засветившийся на его лице.
- А знаете, - сказал Ванин, забросив ногу на ногу и сжав руками колено, - когда-то, еще до войны, я ведь начинал учителем... В сельской школе, правда. На рыбалку с ребятами ходил, в ночное... На сенокос...На сенокос мы целым классом выезжали, в луга... Хорошо, весело! У меня и сейчас бывает: прохожу мимо школы, а сердце щемит...
- Да, конечно, - сухо перебил капитан. - Но я спрашиваю не о том...
- Да о том! - Ванин рассмеялся и, склонив свою большую круглую голову набок, как бы со стороны взглянул на капитана.- Именно - о том! Ведь не там виноватых ищем, товарищ капитан!
- То есть?
- Я это дело подробно изучил. Сам кое-кого допрашивал. Что - ребята!... Хорошие ребята! И не с ними надо было бы разобраться, а с теми, кто доносы на них строчил. Кто их, так сказать, воспитывал! На словах - Макаренко, а на деле - чуть не реставрация старой гимназии... Результаты - вот они! Порядки в школе, надо менять, товарищ капитан, порядки! А ребята... Можно их и в райком - там после нашего звонка с ними еще таких дров наломают! Можно и на собрании "проработать", "осудить" - да ведь с ними-то вместе мы только себя осудим.
- Как это - себя? - капитан, не отводя глаз от Ванина, нащупал на столе пачку с папиросами, чиркнул спичкой.
- Себя, - повторил Ванин упрямо. - Только себя, товарищ капитан. Нельзя думать одно, говорить другое, а поступать по третьему.,..
То, о чем говорил Ванин, капитан понимал и сам. Но то, что для лейтенанта Ванина было легко и просто, для капитана Шутова было не просто и не легко. Он подумал, что если бы Ванин оказался на его месте, он рассуждал бы иначе. Но тут же подумал еще, что нет, пожалуй, Ванин думал бы как сейчас. И думал и поступал бы не так, как он, капитан Шутов. Но в таком случае, он быстро свернул бы себе шею. Очень быстро...
И капитану пришли на ум те самые слова - политическая близорукость, слепота, отсутствие бдительности - те самые слова, которые говорили ему, когда он был моложе. Но Ванин слушал их с таким видом, как будто заранее знал, что Шутов скажет именно эти слова, как будто слышал их уже не раз и они имели для него не тот смысл, что для Шутова. И мягкая, спокойная, неуничтожимая усмешка лежала на его широком лице, лишая капитана уверенности, твердости, заставляя чувствовать, как неубедительно все, о чем он говорит.
- Мне кажется, педагогика вам до сих пор ближе, чем дело, которым вы занимаетесь теперь, - закончил Шутов, перебив самого себя.
- Я не вижу большой разницы между тем и другим. И не только сейчас, а и прежде, когда четыре года служил в армейской разведке. Хотя, конечно, в то время передо мной были настоящие враги, а не мальчики и девочки...
Луч солнца, пробившись из-за плотных штор, блеснул на орденских колодках Ванина.
- Я хочу, чтобы вы поняли одно, лейтенант. Наша задача - не допустить, чтобы завтра пришлось встречаться с этими мальчиками и девочками по более серьезному поводу, чем сегодня.
- Отчего же? Я готов встретиться с ними и по более серьезному поводу...
- Вот как?..
- ...Например, взять их с собой в разведку. Но я бы не пошел кое с кем из тех, кто выступает против этих ребят.
Капитан Шутов медленно раскурил погасшую папиросу и, глядя в спокойные, чуть потемневшие глаза Ванина, произнес с расстановкой:
- Не знаю, как насчет разведки... Но вы, лейтенант... С такими мыслями... Вы... далеко... пойдете...
Удар на удар. Они поняли друг друга...
- Куда ни пойдешь, а от себя не уйдешь, - усмехнулся Ванин, и капитан заметил, как натянулась кожа на его каменно потвердевших скулах.
Что-то знакомое всплыло перед капитаном в этой усмешке - он ясно вдруг представил себе Бугрова с пожелтевшей фотокарточки... Бугров-старший, Бугров-сын, лейтенант Ванин... Все трое - разные и в чем-то повторяющие один другого.
- Во всяком случае, -с казал Ванин вставая, - если возникнет необходимость, я прошу вас разрешить мне высказать свое мнение по этому делу.
- Ваше... Ваше личное мнение...
- Да, пока - мое личное, - повторил Ванин.
"Трус",- послышалось капитану в его голосе.
Ванин вышел, шаги его громко застучали по коридору и стихли.
На стол с обгоревшей папиросы упал серый комочек пепла. Капитан тупо, не отрываясь, смотрел прямо перед собой, на захлопнутую Ваниным дверь.
- Куда ни пойдешь, а от себя не уйдешь, - звучало у него в голове. - Куда ни пойдешь... а от себя... не уйдешь...
9
" В зале стихло, и герцог Скиптек, душа и почки общества, взошел на трибуну.
- Леди и джентльмены! - воскликнул он голосом, от которого вздрогнула хрустальная люстра. - Взгляните за эти окна, леди и джентльмены! Что вы видите? Вы видите, леди и джентльмены, лунную ночь. Вы видите узколобых идиотов, которые ходят по паркам и распевают лирическую пошлость,, посвященную Луне. А что такое Луна, леди и джентльмены, если взглянуть на нее философски? Не более чем жестянка. Доказательства? Пожалуйста. Бросьте в нее камнем - и вы услышите характерный жестяный звон! Луна - это обман, и поэты - подлые разносчики этого обмана. Но это еще не все, леди и джентльмены! Луна калечит юные души, развращает юные сердца, опошляет юные умы! Поэтому я предлагаю бросить все силы на борьбу с Луной! "Долой Луну!" - вот что должно стать нашим боевым кличем!
Герцог сошел с трибуны под шквал аплодисментов. Он был уверен в победе. Дело в том, что и мисс Бланш, и графиня Бетельгейзе, и паша Чебурек, и сэр Моветон любили Луну, Но они не хотели прослыть мещанами. Расчет был точен. Мисс Бланш тряхнула головой и воскликнула:
- Блестяще! Я всегда была против Луны!"
- Ты можешь не читать дальше,- сказал Игорь.
Клим оторвался от тетрадки, взглянул на друзей.
Они отчужденно молчали. Мишка сгребал желтый песок и пристально следил, как он сеется жиденькой струйкой сквозь пальцы. Кира жевала травинку, безучастно глядя в ту сторону, где в бледно-зеленое небо четко врезались арки железнодорожного моста.
- Ведь это шутка, - сказал Клим, улыбаясь. - Только шутка. Чего вы надулись?
Улыбка получилась натянутой, он отчетливо почувствовал это сам.
Они сидели на отлогом берегу с редкими деревянными грибами для купальщиков. Грибы напоминали осенние скворешни. Летом остров превращался в городской пляж, и здесь становилось тесно от обожженных загаром тел, детского визга и разбросанной по кустам одежды. Но пока еще речные трамвайчики не курсировали между городом и пляжем и на острове было пустынно. Лодка, на которой они приплыли, стояла, зарывшись носом в песок, на ее темных, облитых смолой бортах зигзагами отсвечивали беспокойные переливы лучей, отраженных рекой.
Они, как обычно, встретились в библиотеке. Но учебники остались раскрытыми на первой странице. Им не хотелось учить. Им не хотелось разговаривать. Им не хотелось ни бродить по городу, ни расходиться. Ничего не хотелось в этот вечер, потому что завтра - бюро райкома, на нем будут слушать их "дело". И хотя - после всего пережитого - это уже не казалось таким страшным, все же то, что должно произойти завтра, томило и беспокоило, как всякая неизвестность.
Клим предложил отправиться в маленькое путешествие к острову. Счастливая мысль! Даже с Киры сдуло обычную в последнее время задумчивость. Они плескались, откачивали воду, набравшуюся сквозь щель на дне лодки, качались на волнах, поднятых проходившими мимо буксирами; они заставили в десятый раз Мишку повторить историю о том, как он отправился к следователю, замученный совестью и сомнениями: почему одного его не вызывали?.. И как следователь вытаращил на него глаза, когда он заявил, что тоже принадлежал к тайной организации, которой, вообще говоря, не существовало, и как следователь накричал на него и посоветовал хорошенько думать над тем, что он говорит...
На острове было весело - город остался далеко позади, отсюда он казался беспорядочным скопищем строений с маленькой, словно игрушечной колокольней старинного собора посредине. И все их заботы и тревоги отсюда тоже казались игрушечными. Между ними и городом пролегла широкая, многоводная река, спокойная, голубая и бездонная, как небо.
Остров - безлюдный, пустынный, заросший густым кустарником, окантованный полосой мелкого, расплывающегося под ногой песка... Они сняли обувь, этого оказалось достаточно, чтобы вообразить себя робинзонами. Майя и Кира отыскали шалаш, сложенный рыбаками, Мишка учил Клима с Игорем ходить на руках; они резвились, как зверята, выпущенные из клетки на весеннюю лужайку. Потом Клим решил, что теперь самое, время... Самое время разделаться, с прошлым добрым гасконским смехом.
Он писал эту комическую повесть, полную прозрачных намеков, с раздвоенным чувством грустной и злой иронии над самим собой, Дон Бугровым Ламанчским, который всю жизнь воевал с мельницами, воображая себя рыцарем революции, борцом против мещанства, Кампанеллой и еще черт знает кем... У него хватило мужества себе в этом признаться и написать карикатуру на самого себя.
- Ты ренегат,- сказал Игорь. - Никогда не думал, что Бугров станет ренегатом.
Клим ждал этого и все-таки ощутил, как тугой горячий комок подкатил к горлу.
- А что вы скажете?
- Это... свинство,- медленно процедил Мишка и обиженно засопел.
Весна вызолотила Мишкино лицо веснушками, они придавали ему добродушный вид даже когда Мишка сердился.
- Хорошо,- рассмеялся Клим. - Я - ренегат и свинья... Коротко - но не ясно!
- А ты не прикидывайся,- сказал Игорь,- ты вспомни, что говорил хотя бы месяц назад... И что теперь говоришь... Неужели не ясно?
- Нет, не ясно. Месяц назад я ошибался, и все мы ошибались. И если теперь мы признаем, что мы ошибались, это еще не значит, что мы стали ренегатами!..
- Ошибки... Ошибались... Ловко ты заговорил! - криво усмехнулся Игорь.
Кира по-прежнему безучастно смотрела вдаль, Майя испуганно переводила глаза с Игоря на Клима.
- Договаривай,- тихо сказал Клим.- Что значит ловко?
- А то ловко,- Игорь швырнул камешек в воду,- а то ловко, синьор Бугров, что уж очень вовремя вы меняете свои взгляды. Я подумал об этом не сегодня, а еще когда ты рассказывал о своем капитане...
- Капитан - хороший человек! - вспыхнул Клим.
- Дурак!
- Нет, он не дурак!
- Ты дурак! - тихонько выкрикнул Игорь, побледнев.- Ты дурак, что ему поверил!
Они одновременно вскочили - и Майя тоже вскочила и бросилась между ними.
- Ты всех считаешь дураками кроме себя!
- Это не доказательство!
- Мальчики! - умоляюще вскрикнула Майя. - Неужели вы не умеете рассуждать спокойно?..
- Хорошо,- сказал Клим,- будем рассуждать спокойно.
Он весь дрожал, как тугая струна. Значит, они считают его ренегатом...
- Капитан тут ни при чем, - он листал тетрадку, буквы прыгали, устроив на страницах забавную чехарду. - То есть, конечно, он-то при чем... Он, кстати, очень умный человек... Он сразу все понял и помог мне разобраться... Но он сказал только то, что я сам думал. Я правду говорю! Вы не верите? - крикнул он, потому что Игорь насмешливо скривил губы.
- Мы верим! Верим!
Его немного успокоил возглас Майи - она сидела, обхватив руками коленки, и, казалось, одна слушала его внимательно.
- Так вот, я шел тогда к нему, второй раз, и было такое славное, чистое утро... Я вдруг подумал: вот мы собираемся, спорим, бушуем... А что на свете изменилось бы, если бы нас не было? Все осталось бы по-прежнему... И все наши идеи - так, выдумка, чтобы приятней проводить время?.. Игра?..
В глазах Майи промелькнул ужас, Игорь хотел что-то возразить.
- Подождите! - крикнул Клим, ожесточаясь все больше.- Я знаю все, что вы скажете! Мы боролись! Да, боролись: долой то, долой другое, в общем - долой Луну!
И пока, мы разыгрывали из себя борцов с пошлостью и забавлялись высокими словами, люди сеяли хлеб, строили дома, плотины, делали станки... То, без чего ничего бы не было! Понимаете? А мы? Что мы сделали за свою жизнь?.. Нам только казалось, что мы что-то делаем! А я вышел... после допроса... и снова - улицы, люди, облака... И мне страшно захотелось быть самым обыкновенным человеком, как тысячи, как миллионы! Ну, вот взять и сделать хотя бы один гвоздь! И чтобы этот гвоздь вбили в крышу или просто повесили на него пальто - и даже не знали, что я этот гвоздь сделал... А я бы знал: существует на свете гвоздь, сделанный моими руками! Понимаете?
- Но это ведь то же самое, что я раньше говорила про обыкновенных людей! - Майя была явно разочарована.
- Да, черт...- проговорил Мишка недоверчиво,- а как же насчет этого самого... Великой цели в жизни?
- Чушь! Если бы обыкновенный плотник не сбил гвоздями каравеллы, Колумб не открыл бы Америки! Колумб и плотник равны перед историей!
- Но помнят только про Колумба,- усмехнулся Игорь. - Плотник не думал открывать Америки...
- Неважно, что он думал! Важно, что он делал! Мы слишком много думаем, мы прокисли от дум, мы просолились думами, как селедки! Надо поменьше думать! - Он вспомнил, что именно эти слова сказал ему на прощанье капитан. Теперь они неожиданно вырвались у него самого.
- Юродство на старый лад... Типичное толстовство, - Игорь тщательно выискивал слова. - Что же, прикажешь пахать землю и сажать картошку?
- Да, пахать землю и сажать картошку!
- И этим приносить пользу человечеству?
- И этим приносить пользу человечеству!
- Ты снова лицемеришь: ведь ты-то собираешься писать стихи, учиться в литинституте!
- Кто тебе сказал?
- Не помню... Кажется, сам Бугров... Ты слышал такого?..
- Так вот, - сказал Клим не без торжества.- Никакого литинститута не будет. Я пойду на завод.
- Делать гвозди?
- Да, делать гвозди!
Молчание нарушил Мишка.
- Идиот, - сказал он с тоской. - Нет, вы когда-нибудь видали такого идиота?
Они были ошарашены. Они ему просто не верили. Он не считал нужным их убеждать. В прошлом было слишком уж много слов... Он ждал, что скажет Кира. Она только пожала плечами. Ясно: она тоже ему не поверила. Ведь раньше никогда он об этом не заикался. Как они не могут понять, что два дня способны перевернуть жизнь?..
По реке, зарываясь в воду по самые трубы, маленький черный буксир тянул длинную баржу. За кормой баржи, словно молодой конек на поводке, приплясывала лодка. Потом прошла рыбница, бойко тарахтя мотором; из-под носа в обе стороны, как седые усы, далеко расходились жгуты белой пены.
- Хорошо, - сказал Игорь, и по его тону, вкрадчиво-спокойному, Клим догадался, что сейчас будет нанесен главный удар. - Гвозди - так гвозди... Я согласен, чем-то надо и подметки приколачивать... Но тебя ведь не гвозди привлекают, вместо гвоздей ты тут свою идейку подсовываешь...
- Какую идейку?..
- Да вот эту самую... Обыкновенные люди... Поменьше задумывайтесь, копайте картошку... А ведь это куда проще, чем "отвечать за Вселенную", как говорил некогда некий синьор Бугров... Проще, спокойней и... и безопасней!..
Клим вздрогнул от обиды, его особенно ужалило последнее слово. Так вот что Игорь понял из всего, о чем он говорил!..
- Хватит! - заорал он. - Ты не смеешь так говорить! Люди строили, воевали, отдавали жизни... А мы - одни мы гении! Мы и вправду закопались черт знает в чем, не чувствуем свежего воздуха, а жизнь течет, и люди есть люди... С недостатками, да, что ж, не всем быть... Как... Но это же наши, советские люди, им за их дела надо памятник из бронзы отлить, а мы... Надоело! Душно! Противно!.. Так действительно... До контрреволюции можно дойти!..
- Не маши руками, - осадил его Игорь. - Страусы все равно не летают. Ты типичный страус, синьор Бугров. Привет от Михеева. Привет от капитана. Привет от Митрофана и от Никоновой. Привет от Гоги Бокса и Коки Фокса. Ты у них кое-чему научился. Да здравствует смирение и двадцать правил поведения для школьников! Ты сам не веришь в то, что говоришь. Но - так надо. Ты ловко умеешь изворачиваться. И завтра ты будешь распинаться о своих ошибках. Чистосердечное признание облегчает вину...
- Да, признаю! - бешено крикнул Клим. - Все признаю! И мне наплевать, что ты обо мне подумаешь!..
Мишка давно уже лежал на спине, заслонив глаза рукой, и по его виду нельзя было определить, слушает он спор или дремлет, пригревшись на солнышке. Только пальцы его ног, зарывшихся пятками в песок, давали знать, что Мишка усиленно думает. Особенно выразительными были большие пальцы с отросшим и острыми ногтями. В такт им шевелились, остальные, но этого никто не замечал. Так что для всех полной неожиданностью было, когда Мишка, в последний раз поиграв пальцами, приподнялся, сел, смахнул с плеч приставшие песчинки и, жмурясь на солнце, сказал спорщикам:
- Заткнитесь.
Потом он потер ногу об ногу, очищая их от песка, и, увидев когти на больших пальцах, поспешно зарыл ноги снова в песок, метнув стыдливый взгляд на девушек. После этого он сказал:
- За что мы боролись, хотел бы я знать? Мы боролись, чтобы не было мещан, и все такое прочее. У Клима получается, что мещан вообще не существует, но это абсурд, достаточно вспомнить, что существует Никонова и Митрофан. Мы боролись с мещанством, и мы правильно делали, и тут Игорь прав: мы должны были бороться. Теперь другой вопрос. Как мы боролись? - он выдержал паузу и громко сглотнул слюну.- Мы боролись как индивидуалисты, потому что боролись в одиночку. А боролись в одиночку, потому что вели "секстанстскую" политику.
- Сектантскую, - тихо поправила Майя.
- Вот именно, - сказал Мишка. - И если нам на бюро райкома завтра влепят за индивидуализм, то это будет правильно и полезно, для некоторых особенно...
Голубые Мишкины глаза смотрели без улыбки, строго и грустно. Иногда Мишка Гольцман бывал мудр, как Соломон.
- Ведь он же прав, мальчики! - воскликнула Майя обрадованно, потому что ее тяготило в этот момент не столько то, что будет завтра, сколько то, чем кончится ожесточенный спор Клима с Игорем. - Он прав! Мы должны честно признаться в индивидуализме! Честно!
Клим не без колебания согласился с Мишкой.
- Трогательное единодушие, - проворчал Игорь.
Кира встала, одернула юбку. Ее лицо было неподвижно.
- Кажется, пора ехать.
Это были первые слова, произнесенные ею с начала спора.
10