9
Олег Викторович снял накрахмаленную белую шапочку и аккуратно положил ее на покрытый толстым стеклом белый стол. Медсестра Люда Кийко вложила пальцы в пальцы и прижала их к груди.
- Вы совсем седой, Олег Викторович.
- Поседеешь тут, Людочка.
Олег Викторович взял серой алюминиевой ложечкой жидкое малиновое варенье из домашней баночки Люды и съел, оставив маленькую бабочку- коробочку на холодном стекле.
- Какой я неловкий, у тебя нет тряпочки?
- Сидите-сидите - я сама.
- Вкусное варенье. Зоя Ивановна варит?
- Да, мама. Кушайте еще.
- Спасибо, надо идти - сегодня мое дежурство на телефоне доверия.
Олег Викторович подошел к умывальнику, открыл холодную воду и с удовольствием несколько раз сполоснул лицо над нержавеющей раковиной.
- Олег Викторович, а тяжело работать на телефоне доверия?
- По-разному бывает, много пустых звонков, есть тяжелые случаи. Женщинам не всегда приятно работать, - Алевтина Семеновна вчера рассказывала: звонит мужчина, жалуется на обстоятельства, она его успокаивает, разъясняет, а потом по голосу чувствует, что клиент кончает.
- Как кончает?
- Эх, милая Людочка, все просто - мастурбатор звонил.
Олег Викторович чуть дольше, чем нужно, тер лицо полотенцем, ожидая, когда пройдет пунцовая смущенность Люды. Но Люда еще утром хихикала вместе с Алевтиной Семеновной под ее смачные подробности и ровные бублики никотиновых колечек, поэтому сейчас она всего лишь пошире раскрыла глаза и сказала:
- Кошмар!
Олег Викторович снисходительно улыбнулся, попрощался и уверенной походкой зашагал по голубому линолеуму больничных коридоров.
Люда Кийко лениво читала роман Дюма "Двадцать лет спустя" и параллельно думала о предстоящей вечеринке у Анжелки, которая специально для нее пригласила какого-то загадочного Вадима.
Грогин постучал в непрозрачное стекло белой двери и тут же ее открыл. Люда неодобрительно оторвалась от повзрослевшего Д'Артаньяна, но, узнав Грогина, разгладила на лбу складку недовольства.
- Здравствуйте, Люда.
- Здрасьте.
- Как поживаете?
- Ничего, вы к Юр Юрычу?
Грогин хотел сострить, что сам пришел полежать и подлечиться, но передумал.
Юрий Юрьевич уже полчаса играл в шахматы с Яковом Владленовичем. Ощутимый перевес был на стороне Юрия Юрьевича, но он подумывал, как бы аккуратно свести партию вничью или сдаться ввиду неожиданной потери, например, ферзя, потому что при проигрыше Яков Владленович был непредсказуем, и присутствие рядом санитара Москательникова совсем не гарантировало, что тяжелая, выкрашенная в зеленый цвет табуретка не окажется на голове удачливого противника, - Патронташев до сих пор ходит с обвязанной головой, время от времени выпрямляя спину и крича громким шепотом: "Ура!"
Юрий Юрьевич в третий раз подставил ферзя под бой коварного коня, но Яков Владленович опять двинул пешку на левом фланге, увлекшись красотой елочкообразных построений и переводя задачку о мате в три хода в задачку о мате в один ход. Юрий Юрьевич вздохнул:
- Я сдаюсь.
- Нет, давай играть, пока фигуры не кончатся.
- Как же они кончатся, если ты ничего не рубишь.
- А я не хочу пока.
Юрий Юрьевич заскучал и тоже стал выстраивать неровный кружок из пешек, слона и двух коней.
Санитар Москательников сунул мизинец в ухо, покрутил его там, потом вынул и внимательно рассмотрел, хотел понюхать, но постеснялся. Москательникову казалось странным, что люди, столь явно уступающие ему в умственном развитии, умеют играть в затейливую игру шахматы, а у него только от одного воспоминания о том, как ему показывали возможные передвижения фигур по клетчатому полю, начинала болеть голова. А эти двигают себе и двигают.
- Москательников, скажите больному Зыкову, что к нему пришел племянник.
Юрий Юрьевич облегченно поднялся из-за шахматного стола и в притворном сожалении развел руками.
- Рад бы продолжить, да родственники замучили интенсивными посещениями.
Яков Владленович взял короля Юрия Юрьевича и откусил ему голову. Москательников свел лохматые брови к переносице и, сглотнув неожиданно накопившуюся слюну, сказал:
- А ну не хулигань!
Яков Владленович взял своего короля и тоже откусил ему голову. Москательников проанализировал ситуацию и решил, что худенький, маленький Сорокин гораздо больше нарушает дисциплину, пуская из толстых губ пузыри, - строго подошел к нему и погрозил пальцем:
- А ну не хулигань!
Сорокин спрятал огромную, обритую наголо голову под подушку и перестал пускать пузыри.
- Здравствуй, дядя Юра.
- Здравствуй, Петя. Печеньки принес?
Грогин протянул пакет с печеньем Юрию Юрьевичу, хотел спросить о здоровье, но решил, что это будет не очень хорошо.
- Как живете, не скучаете?
- Не задавай идиотские вопросы.
Юрий Юрьевич не спеша жевал печенье, прихлебывая из кружки с отколотыми краями безвкусный чай, и совсем не слушал краткие однообразные новости Грогина о близких и не очень близких родственниках, глобальных и локальных событиях, погоде и занимательных случаях из жизни окружающих.
- Я вижу тебе не интересно.
- Почему же не интересно, напротив, вполне забавно слушать о вашей заунывной действительности.
- А здесь веселей?
- Что же это ты мне некорректные вопросы задаешь? Я человек, у которого душа болит, а ты тут на бульдозере разъезжаешь, тоньше надо быть! Какие конфеты принес? "Красную шапочку" или леденцовую мерзость какую-нибудь?
Грогин выложил конфеты на стол, машинально взял одну, развернул и съел ее. Юрий Юрьевич не сводил с челюстей Грогина взгляд, и Грогин стал ждать очередного возмущения, но Юрий Юрьевич хитро подмигнул Грогину и поманил пальцем:
- Петька, у тебя спичечный коробок есть?
- Зачем тебе?
- Заверну его в фантик и подсуну этому бугаю Якову - пусть изумляется всю оставшуюся жизнь.
- Тебе бы, дядя Юра, только людей обижать, в прошлый раз тетю Нину обидел, зачем-то написал на себя донос - ты же вполне можешь…
- Ну и скучный ты парень, Петька, тебя, наверно, девки не любят?
- Некоторые любят, некоторые не любят.
Юрий Юрьевич сделал из фантика маленький кораблик и пустил его в почти полную кружку Грогина.
- О чем беседовать будем, Петя?
- Не знаю.
- Давай поговорим о людях одного произведения.
- Хорошо.
- Ершова с его "Коньком-горбунком" я оставлю тебе на вечер, а вот, скажем, наш друг Джеймс писал дрянные стишки, не бог весть какие рассказики, и вдруг на тебе, пожалуйста: бессмертный "Улисс" - сначала слепой Гомер, потом слепой Джойс, кто ему надиктовал?
- Я бы не сказал, что стишки совсем никудышные, да и в рассказах, особенно в романе "Портрет художника в юности"…
- Ой, Петька! Избавь меня от своего занудства! По существу вся ценность "Улисса" в последней главе, во всех предыдущих Джойс воображает: я и так могу писать, и этак, и перетак, а потом козырь на блюдечке: получайте ваш поток сознания.
- Немного упрощенно…
- Чего?!
Юрий Юрьевич притянул к себе за шею насторожившегося Грогина и показал на идущую от них Люду Кийко:
- Петька, вот бы ее за ягодицу укусить!
10
Вадим разбивал яйца в кипящее на сковородке масло так, чтобы желтки оставались в объемном виде, а не растекались в безобразную плоскость, если же этого не удавалось, Вадим незло матерился.
- Так сколько мы не виделись?
Валера пожал плечами и стал вслух перечислять значительные события после школьного бала, в которых они с Вадимом принимали участие или не принимали участия.
Вадим разлил по маленьким рюмкам теплую водку и сказал:
- Валер, ты извини, я сегодня много не могу, Анжелка позвала в гости, - ты ее помнишь - немного косила правым глазом - обещала с классной подружкой познакомить.
- Да я и сам не собирался, так просто, думаю, дай зайду к школьному товарищу.
Валера и Вадим легко опрокинули рюмки, сильно сморщились и быстро съели прямо со сковороды шкворчащую яичницу.
- Как живешь?
- Да так себе, с женой все как-то…
- Так ты женат?
- Давно уже, ты не знал разве?
- Валер, извини, мне пора, ты в какую сторону?
- Я на проспект, два года уже женаты.
- Ну ты молодец, дети есть? Мне тоже на проспект, по пути заскочим к одному моему армейскому корешку, я ему кассету отдам.
- Заскочим. Детей нет.
Вадим небольно ткнул в бок Валеру кулаком.
- Что не заходишь? С женой-то что?
- Время нет. А с женой разведусь, пошла она!
Вадим и Валера зашли в подъезд дома номер четырнадцать, и на третьем этаже Вадим, пошарив рукой в темном углу, нащупал маленькую кнопку звонка.
- Сейчас, кассету отдам, и пойдем.
Спиридонов открыл дверь и удивился:
- А где Колям Рафиков?
- Какой Колям?! Это я - Вадим, ты что, зема, меня не узнаешь?
- Зема, Вадим, я тебя узнаю, заходи.
Вадим, Валера и Спиридонов прошли в комнату, в которой Саня сильно тер указательными пальцами глаза, а Ахмет обсасывал соленую- пресоленую голову селедки.
- Ахметка! Ох, обманули меня фраера, ох обманули!
- Саня, я миллион раз слушал, как тебя обманули.
- Ахметка! Они меня спрашивают: какую наколку на грудь хочешь? Я, дурак, говорю: орла хочу! Фраера резинку с трафаретом оттягивают и бац мне в грудь этими хреновыми иголками!
- Саня, я миллиард раз слушал…
- Ахметка, я сознание потерял от боли, а когда очнулся, смотри, что они сделали, падлы!
Саня яростно снял через голову футболку. Валера, Вадим и Спиридонов увидели на груди Сани синий трактор ДТ- 75 в полной деталировке.
Вадим протянул Спиридонову кассету:
- Кто это?
- Не знаю, мы вместе пианино на четвертый этаж поднимали.
- Зачем?
- Черт его знает.
Николай Рафиков посторонился, пропуская выходящих из подъезда Вадима и Валеру. Вадим посмотрел в спину Николая Рафикова, не самым лучшим образом пережившую детский сколиоз:
- Загудел кореш, еще потом не вспомнит, что я ему кассету отдал. А ты, говоришь, разводишься?
- Да, надоело все! Дома ничего не делает, друзья какие-то, чуть что - на дыбы.
- Похолодало что-то.
- Я ей уже говорил, что мое терпение не железное - еще один фортель и все!
- У тебя жетончика нет позвонить?
- Сейчас посмотрю. Раньше я ее жалел, а сейчас все! Что я мальчик, в конце концов?!
- В смысле мальчик?
- Ну, я не мальчик.
- А-а…
- Еще бочку катит, несильно, конечно, - я ее быстро на место ставлю, но теперь пусть поупрашивает.
- Сколько сейчас время?
- Я свои часы в ремонт отдал. А со своей симфонической музыкой она меня…
- Тебе в какую сторону?
- Мне налево. А если я что свое захочу…
- Мне направо, ты забегай, не теряйся. Будь здоров.
- Счастливо.
Валера немного прошел по чистенькому тротуару и остановился, чтобы придумать конечную цель своего пути, но ничего не придумал, только вспомнил, глядя на размашисто скребущего асфальт дворника Киргизова, что в детсадовском возрасте и сам мечтал посвятить этому спокойному труду свою жизнь.
Валера прижал к холодной телефонной трубке розовое ухо и забарабанил по стеклу будки пальцами.
- Даша? Это я.
- Ну и что.
- Даш, ты извини, я сорвался, а, Даш?
- Чего, Даш?
- Ну, ты меня прости, а?
Валера послушал тишину и опять пробарабанил по стеклу марш юных буденовцев.
- Даша, алло!
- Не кричи! Чего ты хочешь?
- Даш, ну что я сделал?
- А ты не знаешь, что ты сделал?
- Знаю, то есть, конечно, хотя и… Даша, я же извиняюсь. Приходи домой, пожалуйста.
- У тебя там к телефону, наверно, уже очередь выстроилась.
- Нет тут никого. Придешь?
- Когда- нибудь приду.
- Даш, ну что мы как эти, не сердись, а?
Даша устала разговаривать и положила трубку.
Татьяна Игнатьевна погладила Дашу по плечу и поцеловала в затылок:
- Ну что, помирились?
- Мам, оставь, пожалуйста.
Татьяна Игнатьевна вдруг сильно расстроилась, прижала кулачок к носу и заплакала.
- Мам, ну что ты?
Даша обняла Татьяну Игнатьевну и отвела в комнату, где у нее под общее настроение тоже набухли глаза и стали совсем синие. Взлохмаченный Василий Васильевич влетел в комнату и поднял брови коромыслом.
- Что случилось?!
- Ничего.
- Как ничего?!
- Да все нормально, папа.
- А что ревете как белуги?
- Стресс снимаем.
- Так лучше водки выпить, чем реветь.
- Кому лучше, а кому и не лучше. Тебе лишь бы выпить!
- Да когда я последний раз пил, Татьяна!
Василий Васильевич, Татьяна Игнатьевна и Даша еще немного поговорили, плавно успокоились, потом на кухне попили чай со слоеным тортом и дружно сели к телевизору смотреть художественный фильм про остроумных бандитов и недалеких полицейских.
- Дашка, давай в шахматы сыграем?
- Опять проиграешь.
- Ну и что.
11
Синилин проснулся в половине шестого утра в очень плохом состоянии: голова трещала, как арбуз в сильных руках опытного покупателя, желудок был набит пинг- понговыми шариками, которые время от времени поднимались вверх и, постояв в горле, пока Синилин не становился бледным, падали вниз, сердце трепыхалось полудохлым воробьем, запутавшимся в нитках юных натуралистов, печень хлюпала, сил не было и бесконечно хотелось пить. Синилин доковылял до небольно бьющего током холодильника, взял из него две последние бутылки пива и обе сразу же выпил, чтобы на глазах появились слезы облегчения и можно было с удовольствием закурить крепкую папиросу "Беломорканала", сделанную в городе Моршанске.
Отдохнув и придя в себя, Синилин приступил к не всегда приятному утреннему анализу вечерних событий: кажется, был день рождения, пили, плясали, пили, пели, пили, женщины почему-то разделись и стали прыгать голыми, а на гармошке наяривал дед Федот, который умер пять лет назад от ботулизма. Синилин мотнул головой: вчера пришел с работы, поел, посмотрел телевизор, потом до ночи красил потолок в ванной на редкость вонючей белой краской из дружественной страны Верхняя Вольта - и все. Синилин с большим сожалением пнул пустые бутылки из-под пива - что же это такое, в конце концов! Настроение Синилина испортилось и, может быть, на весь день.
У Сени Зигмутдинова под красными глазами висели дряблые синие мешки. Он провел напряженную бессонную ночь и теперь нес в полиэтиленовом пакетике своей маме Зигмутдиновой Эльмире Абдуловне свежий творожок, мягкую с хрустящей корочкой булочку, кефир и воздушные пирожные с орехами.
Сеня Зигмутдинов не узнал вопросительный знак фигуры Синилина, с которым когда-то вместе работал и прошел бы мимо, но Синилин, напротив, узнал Сеню Зигмутдинова:
- Привет, Сеня.
- Привет… Синилин? Я тебя сразу не узнал, - долго жить будешь или богатым станешь.
- Вот на работу иду, а ты что с ночной смены?
- С ночной.
- Дай закурить. Сон, представляешь, приснился…
- На. Как дела-то?
- Да ничего. Сон, представляешь…
- Ладно, побегу, напахался, устал как собака. Будь!
- Давай!
Зигмутдинов обманул Синилина - он не работал в ночную смену, он играл с 9 часов вечера в покер и в 6 утра выиграл два доллара и сорок три цента, которые отняли от его общего долга в три тысячи двести семь долларов. Сеня как-то был не очень доволен выигрышем.
Дождь был несильный, но затяжной. Синилин поднял воротник курточки и раздраженно зашмыгал носом. Автобуса не было. Будущие пассажиры и просто прохожие раскрыли зонтики, либо спрятались под архитектурные козырьки, балконы и карнизы. Окурки на асфальте размякли и расползлись, из переполненной урны потекла желтая жидкость, бесстрашные голуби ходили у ног зябнущих людей и клевали мокрые семечки. Леня Балдин купил в ларьке зажигалку и, не очень следя за своим зонтиком, быстро зашагал к урчащему "форду". В тот момент, когда Леня на ходу прикуривал, длинная спица мотающегося из стороны в сторону зонтика очень больно заехала Синилину в затылок, одновременно окружающая толпа всколыхнулась и пошла на штурм подошедшего автобуса. Взбешенный Синилин гневно развернулся и схватил за воротник ближайшего гражданина с мерзким зонтиком.
- Сейчас как дам в рог, козел!
Грогин опешил, но не испугался, а, наоборот, сильно рассердился:
- Убери руки, хроник!
Синилин швырнул Грогина, и Грогин, зацепившись каблуком за бордюр, потерял равновесие и обидно шлепнулся в мелкий рыжий ручеек.
Бикеева протерла маленькой ладошкой краешек запотевшего окна автобуса номер 29 и повернулась к рядом сидящему Муллахметову:
- Смотрите, что там делается!
Муллахметов погладил усы и усмехнулся своей очередной победе:
- Наверно, безбилетника поймали. Вы сегодня вечером…
- Какой безбилетник?!
- Обыкновенный, их сейчас много развелось, но вы не ответили на мой вопрос, что вы сегодня…
- Да вы что - ненормальный? Не мужики, а маньяки какие-то кругом!
Муллахметов обиделся и перестал гладить усы:
- Я не маньяк, сама начинает, потом обзывается.
Грогин ударил Синилина, Синилин ударил Грогина, Грогин и Синилин схватили друг друга за лацканы, у Синилина лопнул рукав под мышкой, а у Грогина отлетели две пуговицы с корнем. Грогин и Синилин стали уставать, и Грогин подумал, что, может быть, как- нибудь ловко ударить Синилина головой в плоскую переносицу, а Синилин готовил коварный для всякого мужчины удар коленной чашечкой в пах. Но Грогина по спине резиновой дубинкой ударил сержант Вяткин, а Синилина по спине резиновой дубинкой ударил старший сержант Осипчук.
Капитан Гуляев раскрыл большой блокнот и нарисовал в нем милицейскую фуражку.
- Что ж вы, граждане, посреди улицы хулиганите?
Капитан Гуляев нарисовал под фуражкой круглое лицо с маленькой пипочкой носа, зубастым ртом и оттопыренными ушами, отложил ручку и раскрыл паспорт Грогина.
- Грогин Петр Николаевич. Это вы Грогин Петр Николаевич?
Капитан Гуляев вопросительно поднял брови на Синилина. Синилин отрицательно скривил губы и пощупал рукой - сильно ли порвался его пиджак.
- Это я Грогин.
Капитан Гуляев притворно удивился и переместил свое внимание на Грогина.
- Это вы Грогин? Интересно! Очень интересно!
- Только не говорите, пожалуйста, что это не моя фотография вклеена в паспорт.
- Почему же не говорить? Какой номер так называемого вашего паспорта?
Грогин пожал плечами:
- Серия, кажется, восемь АР, номер не помню.
- Так мне и не нужна ваша серия, мне нужен номер, гражданин.
Капитан Гуляев пририсовал к голове туловище, торчащие в разные стороны руки и ноги, а на плечи человечку положил огромные погоны с двумя звездочками подполковника.
- Осипчук! Обоих в обезьянник до прихода подполковника!