Их губы сблизились. Кровь струилась изо рта, они размазывали её языками по подбородкам и всаживали друг в друга ножи.
Наступила ночь.
ВЕЧЕР НАСТУПАЕТ НЕЗАМЕТНО
"Ну и что. Это ведь не угадаешь. Знал бы, как нужно, иначе бы сейчас жил".
"Подержи вот так, будь добр".
"У тебя волосы секутся".
"Я знаю".
"Стригись короче".
"Не хочу коротко. И не жил бы ты никак иначе. Как есть, так и будет - судьба".
"Круги, одни лишь круги. Бегаешь, задыхаешься - а всё тщетно".
"Да и как бы ты мог жить иначе? Как вообще можно жить иначе?"
"Гонит будто кто. Остановиться бы - невозможно. Хочешь, а невозможно. Почему невозможно?!"
"Вправо поверни теперь. Ещё правее. У нас в кладовке за стенкой мышь живёт. К нам прогрызается. Я каждую ночь её слышу - спать не могу".
"Я в детстве как-то мышь убил…"
"Вот, ещё раз подвиг повторишь".
"Лопатой…Мне потом так жалко её стало - чуть не плакал".
"А я в детстве даже комаров убивать боялась. Лежишь ночью в постели - а лето, жарко - они толпами вокруг вьются, вьются. А я отмахиваюсь только, бить боюсь".
"Всё так неконкретно, проносится мимо. Меня удивляет это".
"На днях одноклассницу встретила. Второй раз замуж вышла. 0 т первого ребёнок у ней, работает в магазине, продавщицей… Невесёлая какая-то".
"Дни - ночи, ночи - дни. Ты знаешь, что именно в такой последовательности?"
"Ты звонил, кстати? Нет? Позвони, не - сегодня - завтра поздно уже будет. Они ведь не ждут".
"Я окно открою".
"Не надо".
"Почему?"
"Я простужусь. Мне одного сквозняка достаточно, чтобы слечь в постель".
"А ведь я так и не искупался ни разу в этом году".
"Я тоже".
"Да и не хотелось вообще-то".
"Нет, мне хотелось".
"Интересно, если руку близко-близко поднести. Линии, морщинки, а не по-настоящему как-то. Крупно, уродливо".
"Такой ветрище с утра был! Я выходила из дома - чуть не снесло".
"С закрытыми глазами тоже так. Раньше такого не было. Стены эти, кровать, стол - они не отпускают. Нет свежести".
"А какие тучи сегодня! У нас балкон закрыт? Наверно гроза будет".
"Если долго смотреть на небо, то облака начинают перемещаться совсем быстро. Несутся, сливаются, и всё темнее, темнее".
"Двадцать два пятнадцать, двадцать два пятнадцать. Чёрт, не забыть бы".
"Прохлада, я так люблю эту прохладу".
"Стены холодные".
"Это ты горишь".
"С чего мне гореть. От стыда что ли?"
"У тебя щёки красные и уши".
"Зато ты весь белый. Вены аж виднеются".
"Это так смешно - красные уши".
"Я не выспалась, я опять не выспалась сегодня".
"Какой приятный холод. Внутрь его хочется".
"Я не высыпаюсь, не успеваю никуда. Настроение ужасное".
"Таблетку выпей".
"Не помогают".
"Всё, это серьёзно. Если уж и таблетки не помогают…"
"Что-то в груди у меня. Нехорошо как-то. Неделю целую".
"Всего неделю?"
"Как я боюсь рака. Вот умрёшь от рака - господа…"
"У нас обои какого цвета - жёлтого или коричневого?"
"Ты вчерашнюю газету куда положил?"
"То жёлтыми кажутся, то коричневыми…"
"Там объявление одно было, я мельком глядела, думала потом прочитаю."
"Ты знаешь…"
"Что?"
"Я не люблю тебя".
"Я - на кухню. Приготовлю что-нито".
"А что там у нас?"
"Супа осталось немного. Но хочешь - я новый сварю".
"Нет, я доем".
"Доешь. Но новый всё равно варить надо".
"Поставь чай ещё".
"Ладно".
"Что-то чая захотелось".
"И я бы чай выпила. Сейчас, минут десять подожди".
"У-у, а времени-то уже - вечер! Никогда не могу заметить, как он наступает".
КРАСИВАЯ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ С ПЕЧАЛЬНЫМ КОНЦОМ
- Красивую историю любви? - переспросил я её. Она лежала на спине, под пуховым одеялом. Бледная-бледная. - Пожалуйста.
И начал:
Женщина, спустившаяся в тот день с гор, была необычайно красива. Старейшины радовались:
- Люди гор выполняют условия мира. Без сомнения, она - то, что нам нужно.
Её поместили в ветхую хижину на краю деревни. Она была полуразрушенной - стены покосились, в потолке зияли дыры. Было лето однако, дожди ожидались не скоро. Да к тому же избранных женщин всегда помещали сюда.
До её смерти оставалось пять дней.
На следующее утро воин, приносивший ей пищу и воду, рискнул заговорить с ней.
- Я видел тебя прошлой осенью, - сказал он. - В долине. Ты несла огромный кувшин - наверное там было вино.
- Да, - улыбнулась она. - Прошлая осень была урожайной, мы наготовили много вина. Ты когда-нибудь пробовал вино, сделанное людьми гор?
- Нет.
- Жаль. Оно сладкое как нектар.
Он почему-то смутился на её слова. Отвёл глаза и поспешил выйти наружу.
До смерти её оставалось четыре дня.
- Тогда, прошлой осенью, - сказал он ей на следующий день, - ещё не было перемирия. По закону я должен был убить тебя. Я даже целился в тебя из лука…
Она смотрела на него долго и пристально.
- Спасибо… - ответила потом. - Что не сделал этого…
Голос её был нетвёрд, губы дрожали. Он дотронулся до её лица, она не отстранилась. Они сблизили губы.
Три дня оставалось до её смерти.
- Почему избранной стала именно ты? - спрашивал он её днём позже.
- После чумы, что случилась этой зимой, у нас осталось совсем мало женщин. Меня выбрали, потому что у меня никого нет: ни родителей, ни мужа, ни детей. Я лучше всех подходила для жертвы.
- Это несправедливо, - сказал он.
- Ничего уже не изменишь… Лучше обними меня покрепче, мне холодно.
Он обнял её - она дрожала в его объятиях. Не то от холода, не то от страха.
Ведь до её смерти оставалось всего два дня.
- Как сделать, чтобы эта женщина не умерла? - спросил он на следующее утро главу старейшин.
- Она избранная, - ответил тот. - Она должна быть принесена в жертву.
- Но она так красива, так…
Старейшина усмехнулся.
- Смирись, - сказал потом. - Любовь многих сводила с ума, но есть нечто, что выше любви. Это закон. Она должна умереть.
Один день, лишь один день оставался до её смерти.
И он прошёл.
За час до церемонии он сказал ей:
- Когда я поведу тебя к жертвенному камню, у нас будет время бежать. Мой конь ждёт меня в роще. Мы отправимся к морю - там нас не найдут.
- Не надо, - ответила она. - Если я не умру сегодня, начнётся новая война. Придут новые болезни - боги не простят этого.
Он уговаривал её пылко и страстно - она была неумолима.
И он повёл её на смерть.
За мгновение до того, как шаман вонзил ей в грудь клинок, она послала прощальный взгляд своему любимому. Взгляд её был добр и кроток, но он обжёг его. Клинок пронзил её сердце, кровь заструилась по рукоятке и - густая, горячая - потекла на песок. Женщина качнулась и упала. Жертва была принесена.
Мёртвое тело сбросили в ущелье. Воин приходил к пропасти каждый день, долго стоял у края, задумчиво смотрел вниз. Смотрел в небо, смотрел на лес. Вокруг было тихо и умиротворённо. Дул тёплый ветер, пели птицы. Отдаваясь странному наитию, он шептал в пустоту:
- Спи спокойно, любимая…
Птицы замирали в вышине, останавливали биение крыльев и словно прислушивались к загадочным звукам человеческого голоса.
- Спи спокойно, любимая… - шептал он снова.
Ветер обрывался, деревья глушили шум своих крон, травы - дрожь своих стеблей, и лишь три скорбных слова продолжали звучать в мертвенной тишине.
- Спи спокойно, любимая…
- Дурак, - поморщилась она. - Опять с печальным концом.
Я лишь развёл руками.
- Так получается.
- Принеси-ка мне лучше кофе.
Я направился на кухню. Включил кофеварку. Когда кофе был готов, наполнил чашку. Она была совсем маленькой. Я положил туда ложку сахара, а потом подмешал стрихнин. Я совсем не волновался и был даже весел отчего-то.
Она пила кофе, а я смотрел на неё и не мог сдержать улыбки.
- Чего улыбаешься? - вернула она чашку.
Я убрал улыбку с лица. Посмотрел ей в глаза.
- Спи спокойно, любимая, - шепнул ласково.
РОДСТВЕННИКИ
Ждали до одиннадцати, потом отправились на поиски. Тамара накинула кофту, повязала платок. Брату дала ветровку.
- Только в лесу могли заблудиться, только там, - говорила она. - Видимо на шахту бегали - тут шахта километрах в шести - а назад дорогу не нашли.
- А у друзей где-нибудь? - спросил Павел.
- Нет, так поздно не могут у друзей. Их бы домой прогнали.
Вышли из дома. Ночь была тёмной до ужаса. На небе - ни луны, ни звёзд. Тамара зажгла фонарик.
- Им по сколько сейчас?
- Старшему семь, младшему пять.
- Ого, большие! Вроде бы вот-вот родились… Я почему-то считал, что у тебя грудные ещё дети.
Дошли до конца улицы. Здесь свернули в лес - он начинался сразу же за домами.
- Ах, негодники… Ах, паскудники… - качала головой Тамара. - Найду - выпорю.
- Раньше бывало, что пропадали?
- Чтобы домой не возвращались - нет. Я и не отпускала их никогда дальше магазина. Но разве уследишь?..
- Там есть где укрыться, на шахте?
- Да где там укрыться!?
Сестра с фонариком шла впереди, Павел за ней. Она буквально бежала, он едва поспевал. Поначалу какая-то тропка виднелась, потом шагали прямо по бурелому.
- Ты не подумай, - сказал Павел, - что я только из-за денег приехал. Их я, кстати, сразу же вышлю. Как только доеду.
- На шахту смысла нет идти, - вполголоса, но надрывно разговаривала сама с собой сестра. - Они в лесу где-нибудь.
- Мне и тебя повидать хотелось очень. Сколько - лет пять-шесть не встречались… Я, честно говоря, одно время зол на тебя был.
Под ногами хрустел хворост. Павел шагал вытянув руки - огонёк фонарика мелькал где-то впереди - Тамара не ждала его. Он спотыкался, налетал на деревья и то и дело чертыхался.
- Только бы на болото не вышли…
- Может я и не прав конечно, но ты тогда тоже палку перегнула. Взять так и уехать, всех к чертям собачьим послать: мать, отца… Они тоже с недостатками, я не спорю, но так же нельзя с ними.
- Перепугались ведь, сидят где-нибудь, ревут… Уж лучше бы на месте оставались, а то метаться станут.
Кричали, звали их. "Коля!" "Саша!" Останавливались, прислушивались. Ничего, ни звука.
- Ну найдитесь мне только, ну только найдитесь мне! Все потроха из вас выбью! - Тамара тряслась уже.
- Я же знал, что муженёк твой - гнилой мужик. А ты: нет, нет, мы вдвоём горы свернём!.. Нате вам - смотался, попробуй, найди.
- Подумать, хорошенько подумать надо - каким путём они идти могли. По колее? По колее дошли бы. Значит прямо так, напрямую двинулись.
В темноте не было видно, но наверняка она была очень бледной сейчас. Губы её дрожали, она то и дело облизывала их.
- Коля! - орала истошно. - Саша!
Тишина.
- Я в поезде когда ехал, - говорил Павел, - в окно смотрел: деревни какие-то, посёлки, один другого страшнее. Унылые все, серые. Вдруг говорят - твоя станция. Боже мой, думаю - неужели здесь ты живёшь?!
- Колька-то порассудительней. Догадается, может на месте сидеть… А перепугались-то наверное, а перепугались!
- Мать, кстати, совсем сейчас больная. А отец работает ещё. Склад сторожит.
- Дома теперь сидеть будут… Чтобы хоть раз я их ещё отпустила!
Накрапывал дождь. Мелкий, но неприятный.
- Ты, конечно, Тамар, человек сильный, решительный, но и глупостей немало делаешь. Так же нельзя обрывать всё. Это же всегда - стремишься в космос, а оказываешься в Тьмутаракани.
- Взгляни-ка под дерево. Не они это?
- Нет, тут пенёк какой-то… Родители, между прочим, готовы помочь. Ты бы съездила к ним как-нибудь, помирилась бы что ли. Они же тоже переживают.
- А что, если они уже мёртвые? - остановилась вдруг сестра. - Валяются где-нибудь со сломанными шеями…
- Да ну, брось. Ничего с ними не случилось.
- Не прощу себе это, - она прижалась к нему. Ревела навзрыд, дрожала вся.
- Ну, ну, - успокаивал он её. - Не надо, не надо. Найдём мы их, обязательно найдём.
- Коля! - орали они снова. - Саша!
Часа в четыре утра, когда забрезжил рассвет, дети всё же нашлись. Свернувшись калачиком, прижавшись друг к другу, с дорожками слёз на лице, пацаны спали в ветхом охотничьем шалашике. Тамара тут же хотела растолкать их, но Павел остановил её.
- Не надо, не буди. Напугаешь только.
Сестра послушалась.
- Да они живые ли? - утирала она слёзы.
- Живые, живые. Вон дышат как!
Они присели рядом. По земле стелился туман. Было холодно.
- А я недавно грыжу вырезал, - сказал Павел.
- Да что ты!
- Ага. Терпел, терпел - нет, думаю, хватит.
Вздрогнув, пацаны заворочались.
ПРОЩАЙ, ПРОКЛЯТОЕ ДЕТСТВО!
- Мам, дай мне зеркало! - попросил он маму.
- Нельзя, сынок, нельзя, - ответила она, качая головой.
- Почему?
- Это запрещено. Зеркало - зло, ты увидишь всё искажённо.
Мальчик откинулся на подушку и тяжело вздохнул. Он был бледен: под глазами затаилась синева, на лбу блестели капельки пота, и душевные терзания - они так и проступали из-под тяжёлых век тревожным взглядом.
Краешком полотенца мама вытерла с его лица пот.
- Как хочется посмотреть на себя!.. - шепнул он. - Они уже большие, да?
- Да, они большие, - кивнула мама.
- А сколько миллиметров? Примерно.
- Ну, миллиметров пять… или даже больше. Хорошая такая, густая щетина. Если смотреть издалека - совсем на бороду похоже.
Мальчик слабо улыбнулся. Но тут же нахмурился.
- И всё-таки они ещё очень короткие.
- Не всё сразу, сынок. Они растут всё время, каждую минуту. Это незаметно, но это так. Просто нужно потерпеть.
- Как трудно терпеть!
- Но так надо. Ведь ты же знаешь - необходимо пройти через это. И если не выдержишь, сдашься - уже никогда не станешь взрослым. А это страшно.
Он знал, как это страшно, он хорошо помнил все мамины рассказы. Он лишь крепко сжал зубы - чтобы быть твёрже, закрыл глаза - чтобы не дать проникнуть в себя Отчаянию, и попытался забыться. Мама поцеловала его в лоб, подоткнула одеяло и тихо ушла.
Он так и не заснул этой ночью, не смог. В самый последний момент, когда уже казалось, что сон стоит на пороге сознания и вот-вот поглотит его в свои объятия, пытливый мозг рождал очередной неприступный образ, очередную злодейку-мысль, которая разбивала сонную твердыню, развеивала её вязкую туманность и возвращала ненужную конкретность. Борьба была упорной, но исход её был предопределён: сам того не хотя, он занимал сторону ясности, хоть и рад бы был всей душой сдаться на милость иллюзорности.
Дом жил своей жизнью. Надо было лишь прислушаться и подождать самую малость, чтобы заметить её проявления. Терпеливый вознаграждался проникновением в тайну стен. Они тогда приходили в движение - бесшумно раздвигались и выворачивали реальность наизнанку, впуская в пространство комнаты своих посланцев. Монстры бессонницы выползали из нор.
Первым приходило остромордое мохнатое существо с круглыми неподвижными глазами, взгляд которых имел способность проникать даже сквозь закрытые веки. Не спеша оно взбиралось по одеялу на кровать и степенно усаживалось на груди мальчика. Оно просто сидело, вперясь неистовым взглядом в детское лицо, не шевелясь и не издавая ни звука. Возможно, оно воплощало собой Уныние.
Чесоточные черви появлялись следом. Сквозь складки простыни и подушки выползали они наружу и копошились на теле, развлекаясь в своих мерзких игрищах. Они были совсем крохотны и кожа зудела от их касаний. Постепенно они скапливались на лице. Они обвивали собой волоски и от слизи, что оставляли они за собой, лицо делалось влажным и липким. Хотелось давить их кулаками, размазывая крохотные тельца по скулам. Он судорожно вскидывал руки, но увы - крепкая бечёвка плотно приковала их к кровати - он был бессилен.
Ещё вокруг летали Страшные Бабочки. Они возникали вдруг, неожиданно, их было неимоверное множество, и звуки, издаваемые ими, рождали холод. Это начиналось с ног, сначала лёгкая волна зарождалась в пальцах, она расширялась, уплотнялась, а потом, сорвавшись, неслась с ужасающей скоростью к голове. Достигнув её, она разбивалась ледяной глыбой и болевой шок от её распада был невыносим. Дыхание обрывалось, тело передёргивалось и в ужасе мальчик открывал глаза. Мрачное, степенное Отчаяние лениво разливалось по коридорам памяти. Оно было властно, всеобъемлюще и беспощадно.
"Ты всё ещё терпишь?" - усмехалось оно коварными покалываниями.
"Да", - откликался он ему.
"И видишь в этом смысл?"
Мальчик не видел в этом уже никакого смысла, но всё же возражал.
"Я хочу стать взрослым".
"Для чего?"
"Взрослым надо стать, потому что на детях проклятие. Оставшийся ребёнком погибнет в хаосе".
"Гнусная ложь. Тебе говорит это мама?"
"Да".
"Она врёт".
"Мама не может врать!"
"Может. Ведь ты же знаешь, что твои волосы совсем не растут, а она твердит тебе о мужественной щетине…"
"Они всё равно растут…"
"Нет, мальчик мой, нет. У тебя они не растут".
"Чем я хуже других?"
"Может быть мама не говорила тебе, но не все мальчики могут стать мужчинами".
"Да, я знаю. Те, кто не выдержит…"
"Нет-нет. Даже из тех, кто выдержит, многие не станут".
"Я не верю в это".
"А знаешь почему? Не потому, что у них не хватит силы воли, не поэтому… Просто-напросто у них не растут на лице волосы".
"У меня растут!"
"А вот и нет. Ты не видел их".
"Я их чувствую".
"Ты обманываешь себя. Тебе просто всё это кажется. Тебе даже руки связали, чтобы ты не мог на ощупь определить, что на лице ничего нет".
"Руки мне связали, чтобы я не испортил всё а минуту слабости".
"Увы, если бы это было так…Всё дело в надежде - согласись, без неё жить тяжело. Твоя мама просто подарила тебе надежду до того, как ты погибнешь в пучине хаоса".
"Хаос, значит, всё же есть".
"Есть, но лишь для тех, кто останется ребёнком в мире взрослых. В этом жестоком, уродливом мире, опустошающем тело и душу. Где же выход, спросишь ты?.. Он в мире детства! Слыхал про такой когда-нибудь?"
"Он существует?"
"Конечно! Это мир, где живут лишь дети. И они не взрослеют, потому что это противоестественно - взрослеть. Он чист, светел и прекрасен. Его наполняют доброта и любовь. Там вечная весна, вечное благоухание и счастье. Хочешь туда?"
"Ты уведёшь меня?.."
"О, да. Я знаю туда дорогу. Лишь там ты найдёшь покой".
"Я хочу туда!"