Мальчик дёргал ручонками, упирался ногами в спинку кровати, тряс головой и рвался, рвался из верёвок, опутавших его по всему телу. Казалось, ещё усилие - и он освободится. Желание уже благоухало в прекрасной стране детства и тело стремилось за ним, но… путы были сильнее. Измождённый, он сдавался и, рыдая горючими слезами, замирал на своей ненавистной кроватке.
Сквозь плотные шторы пробивался робкий дымок света - наступило утро. Дверь тихонько отворилась и босоногая девочка на цыпочках подкралась к кровати. Взгляд её был шаловлив, а движения бесшумны.
- Ууу! - крикнула она звонким голосом, для пущей острастки схватив мальчика за плечи. - Просыпайся, засоня!
Мальчик нехотя открыл глаза. Веки были тяжелы и сухи.
- Я и не спал, - хрипло ответил он. Прокашлялся тут же.
- А давно проснулся? - она уселась на краешек, с ним рядом.
- Я вообще не спал.
- Всю ночь?
- Всю ночь.
Она недоверчиво на него покосилась.
- Ну нет, всю ночь нельзя не спать.
- Я не спал.
- Вот так всё время лежал?
- Угу.
Они помолчали. Девочка встала, подошла к окну и, потянув за шнурок, отодвинула штору. Комнату залил свет, солнце, и стены были плотны сейчас.
- Я знаю почему так - сказала она, вернувшись. - Тебя мучили кошмары.
И кротко взглянула на него. Он не ответил на её взгляд встречной дозой кротости - был также вял и равнодушен. Она отвела глаза.
- Ты молодец! - продолжила затем, - ты держишься. Я бы так не смогла.
- Вам легче, - подал он голос. - Вам не нужно мучиться, пытаясь стать взрослым.
- Но ведь мы и не становимся взрослыми.
- Да и надо ли?..
- Все мальчики должны стать мужчинами. С теми, кто не станет, даже страшно представить, что произойдёт.
- Почему же девочки не должны взрослеть?
- Мы становимся мамами… хозяйками дома - но остаёмся такими же… Так всё устроено.
- Жестоко устроено.
В дверях показалась мама.
- Ага, разбудила уже брата!
- А он и так не спал, - отозвалась девочка, соскакивая с кровати.
- Опять… - мама уселась на её место. Потрогала сыну лоб, а ещё погладила по голове. Прикосновения её были ласковы и целебны - они снимали усталость.
- Ну как сегодня?
Он лишь отвёл глаза.
Касания маминых рук сделались трепетнее.
- Ну, нечего, нечего… И эта ночь прошла. Так они все и пройдут.
Если б она продлила эту жалость хоть на секунду - он бы заревел. Но она встала, засуетилась, послала дочь за водой, и лишь горький ком подкатил к горлу. Мама дала ему утку, а затем, когда сестра принесла воду, умыла и причесала. За завтраком она сходила сама и забавно шутила, кормя его из ложечки. Сестрёнка вертелась рядом и тоже добавляла положительных эмоций. Всё было очень по-семейному и он повеселел немного.
Первая половина дня вообще получилась неплохой. Мама с сестрой вовсю, как могли, развлекали его, что им в общем-то удавалось. Мальчик знал, что всё это делалось ради него и, понимая, что за этой безалаберной радостью скрывалось и нечто печальное, придавая ей оттенки неестественной вычурности, был всё же рад радости своих родных и улыбался им, чтобы не обидеть.
После обеда мама читала вслух книгу. Книга была интересной, но слушая её, мальчик почему-то грустнел. Когда же солнце стало клониться к вечеру, грусть усилилась. С наступлением сумерек она превратилась во что-то колючее, тяжёлое, гадкое, чему и слово-то подобрать было сложно. Перед сном мама поговорила с сыном, как делала всегда. Взбодрила его, как могла. Он вроде бы всё понимал. То, что всё это очень серьёзно и что от него требовалась в эти дни недюжая стойкость; он был достаточно крепок, чтобы выдержать все мучения - так по крайней мере казалось ей, так она успокаивала себя - но отправляясь спать, она в очередной раз ощутила сердечную боль, которая не покидала её всё это время. Время взросления её сына.
Эту ночь он выдержал. А вот следующая оказалась роковой. Утром они обнаружили его в состоянии, близком к гибельному. Мальчик едва дышал, заплаканные глаза были бездонны от невыносимой скорби и лишь глухие стоны, да какие-то страшные вскрикивания исходили из его гортани. Он долго не мог произнести ни слова, а когда всё-таки произнёс, слова его были такими:
- Мама, я больше не могу!
- Что ты, что ты, - попыталась было она возразить, но в ответ мальчик взорвался.
- Я не могу больше!!! - завопил он в истерике и тело его забилось в конвульсиях. - Не могу больше!!!
Мама заплакала. Кинулась сыну на грудь, обняла его крепко. И говорила, говорила, полушепча-полупричитая. Всё, что шло на ум, всё, что вертелось на языке. Он не слушал её. Он вырывался от её ненавистных ласк, вырывался из пут и кричал, и плакал, но уже без слёз. Он лежал перед ней, обессиленный, жалкий, страшный, будто и не сын вовсе, а кто-то другой, кто-то чужой. Хотелось отшвырнуть это создание, как какое-то гадкое насекомое, завизжать, отбежать в сторону и навсегда забыть, как мгновенный испуг, но…
- Ты же знаешь, что бывает с теми, кто не сумеет повзрослеть, - сказала она тихо.
- Ну и пусть! - голос его дрожал и срывался на визг. - Мне всё равно сейчас.
- Ты хочешь испытать насмешки, унижения?
- Пусть лучше унижения, чем эта мука.
- А готов ли ты к ним? Сможешь ли ты жить втоптанным в грязь?
Он не ответил, лишь хриплый выдох вырвался из напряжённых губ. Она смотрела на него пристально, сурово - смотрела и ждала ответа, хотя и знала, каким он будет.
- Я не могу, мама, - направил он на неё свои молящие глаза. - Отпусти меня.
Мама тяжело вздохнула и низко опустила голову. Потом рывком вскинула её и лихорадочно, путаясь в узлах, стала развязывать сына. Развязав, бросила.
- Иди. Возьми нож, он на кухне, в столе. Побреешься им.
Мальчик встал и нетвёрдой походкой направился к дверному проёму. Испуганная сестрёнка робко жалась к стене.
- И ещё, - сказала мама вслед. - Когда ты сделаешь это, ты должен уйти из дома.
Мальчик вышел.
"Боже мой! - думала она и ледяной ужас разрастался в голове. - Боже мой! Он погиб!"
Добравшись до зеркала, мальчик долго всматривался в своё отражение. Спутанные волосы, острые скулы, впалые неистовые глаза, а ещё колючки на лице - всё это производило мерзкое впечатление. Он брезгливо водил по щетине пальцами и омерзение росло. Он схватился за нож.
Намочил лицо и уже занёс руку над щекой, но остановился вдруг. Странная сила мгновения - она решает многое.
Горстка песчинок слетает с ладони под порывами ветра. Листва шумит, шумит яростно и от шума этого тревожно. Грациозные лани кувыркаются в траве, нега их полна и красива. Тучи свиваются в кольца и тут же исчезают. Крохотность, тусклость. Протянуть руку и коснуться выступа. Откроется важное. Почему, почему они без отдыха бредут и лица их так исполнены скорби? 3меи, это змеи. Они извиваются и сбрасывают кожу. Проходящее замирает, оттого вокруг камни. Мне светло и приятно, я бескрыл. Сзади - ничто, и оно не исчезнет, но к нему незачем. Потому что между. Между двух бездн. Двух страхов. Пусть, пусть. Всё лишь влага, она испаряется. Вот он, пар, вот он.
Рука дрогнула, нож выскользнул и от звука его падения мальчик вздрогнул. По телу плыла гадкая слабость. Ноги подкашивались и, не в силах сопротивляться, он тяжело сполз по стене на пол. Изображение размывалось, линии рушились. Мама, сестра - они тоже кружились в сгустках тумана. Гасли постепенно.
- Выбросите его, - шептал он им, погружаясь в забытьё. - Выбросите.
Прошло несколько долгих месяцев. Торжественный момент наступил.
Ночь, предшествовавшую ему, он спал спокойно; наутро мама с сестрой разбудили его. Лица их были восторженно - строги и суровая величавость так и сквозила в каждом их движении. Его отвели мыться.
Здесь, перед зеркалом он увидел себя во всей красе. Тело было худым, костлявым, ноги тонкими и слабыми, грудь казалась впалой, но зато какой была борода! Чёрная, роскошная, она так и колосилась сильным, упругим волосом, к которому сами по себе тянулись руки. Он прикасался к ней, наматывал волосы на пальцы и не мог сдержать улыбки, которая предательски обозначалась в едва видневшемся разрезе рта. Сейчас, в эти секунды, к нему приходило Знание: весь смысл и суть этого перевоплощения. До того он мог лишь усилием неокрепшего ума представлять себе все цели и природу взросления; сейчас он чувствовал их нутром.
"Вот теперь я стал мужчиной!" - подумал он.
Помытого, чистого его одели. Одели в красивую, строгую одежду. Мама с сестрой не могли скрыть гордости, глядя на него, и он, чувствуя это, гордился собой вместе с ними.
Затем они шли долгим коридором, в котором гулко раздавались шаги и который хотелось побыстрее преодолеть почему-то. Возле двери их ждали двое мужчин; бороды их были огромны, но они смотрели на него с уважением. Здесь родственники должны были оставить их.
Прощание было недолгим. Сестрёнка чмокнула его в заросшую щёку, а мама, прежде чем сделать то же самое, одарила его долгим и проницательным взглядом. Что-то странное было в нём, но что именно, он понял лишь несколько секунд спустя, когда суровые мужчины вели его по лестнице вниз.
"Ведь это были слёзы, она плакала… Но почему, ведь я уже взрослый?"
Его ввели в огромный зал, где стены лишь угадывались, а потолок представлял собой что-то ирреальное - он будто проплывал в вышине смутными, едва угадываемыми образами, дрожа и люминесцируя. 3ал был заполнен мужчинами. Бородатые, одетые а строгие тёмные одежды, они стояли молча и все до единого смотрели на него. Узкий проход значился впереди, он двинулся по нему. В конце его на троне восседал старец. Борода его была седа и неимоверно длинна. Он приветствовал новоприбывшего учтивым кивком головы, с величавым достоинством принял ответный поклон и произнёс:
- Мы рады приветствовать тебя среди нас. Ты поборол страшные узы детства и это самая главная победа в твоей жизни. Мрак позади, тьма отступила, лишь радость ожидает тебя. Будь счастлив!
И в этот момент все мужчины выкрикнули громогласное приветствие. Он стоял оглушённый, поверженный, но неимоверно счастливый, и это чувство общности, суровая и трогательная истина мужского братства наполняли его восторгом до самых краёв. Он был здесь, он был с ними, он был один из них.
Прощай, проклятое детство!
МОЯ ПОДРУГА - БЛЯДИНА
- Твоя подруга - блядина, - сказали мне озабоченно пацаны. - Она валяется со всеми подряд, даже с нами. Прими меры.
Я ковырялся спичкой в зубах.
- Я её не брошу, - ответил им.
- Ну смотри, - пожали они плечами. - Наше дело - предупредить.
- Паша, твоя подруга - блядина, - сказали мне озабоченно подруги моей подруги. - Перед всеми ноги раздвигает, даже перед твоими друзьями. Сделай что-нибудь! Ты выглядишь с ней последним долбоёбом.
Я открыл банку пива и сделал глоток.
- Я не собираюсь её бросать, - ответил им.
- Ну и дурак! - поморщились они. - Настоящий парень давно бы научил её уму-разуму.
- Павлик, сынок! - сказали мне озабоченно родители. - А ведь твоя подруга… блядина. Нам одна женщина из соседнего подъезда рассказывала - прямо на скамейке её оприходовали. Трое или четверо.
Я закрылся в туалете и уселся на унитаз.
- Она мне нравится, - крикнул им. - Бросать её не собираюсь.
Родители не теряли надежды образумить меня.
- Павлик, ты же хороший парень. На электрика учишься. Возможно, тебя на завод возьмут. А кто она? Продавщица в комке! Да ещё - блядина.
- Разговор окончен, - сказал я им.
- Павел, долго думали, говорить ли тебе об этом, - сказали мне озабоченно родители моей подруги, - но дело в том, что Оля - по всей видимости… блядина. Она даёт всем, кто ни попросит. Нам кажется, что у неё триппер.
Я достал из пачки сигарету.
- А мне по фигу, - ответил им. - Блядина - не блядина, зато моя. Всё равно её не брошу.
- Идиот! - крутили они пальцем у виска.
- Подруга - блядина! Подруга - блядина! - кричали мне дети на улице.
Я свернул с дороги. Попытался обойти их стороной.
- Разберись с ней! - кричали дети. - Хули ты как пиздюк последний!
Я закинул в рот жевательную резинку.
- Отстаньте от меня! - отмахнулся от них. - Оля - моя подруга, и точка.
- Чмо! Мудило! - кидали они в меня камни.
Я не обращал на них внимания.
- Привет, блядина! - сказал я подруге.
- Привет, - ответила она. - Что, уже рассказали?
- Рассказали. Может и ты рассказать хочешь?
Она помолчала, подбирая слова.
- Да ничего особенного не было. Дала на днях двум пацанам, и всё. Просто очень просили! Симпатичные такие, добрые. Прикольные.
- Двум? - я был искренне удивлён.
- Да, всего двум!
У меня отлегло от сердца.
- Хех, а мне тут такое наговорили! Гады злобные.
- Они такие!.. Они обосрут и прощенья не попросят.
- Люди, бля… Сколько ж в них злобы!..
- Люди, да! Никого хуже людей нет.
Инцидент был исчерпан.
- Потрахаемся? - предложила Оля.
- Давай, - согласился я.
Мы потрахались. Оля - бесподобная трахальщица. У меня, правда, никого, кроме неё не было, но уверен, что с ней никто не сможет сравниться. Да и все пацаны так говорят.
- Ну ладно, пойду, - сказал я, одеваясь.
- Пока, - поцеловала она меня.
- Завтра позвоню. Может, в кино сходим.
- Завтра меня не будет. Пацаны на шашлыки звали.
- А-а… Ну тогда послезавтра.
- Звони.
Мы попрощались.
Хоть как её называйте, думал я, а всё равно она моей будет. И пусть я буду последним гадом, если когда-нибудь предам свою подругу!
КОРОТКИЙ РАССКАЗ О СЕКСЕ
- Секса нет, - говорила она, застёгивая лифчик.
Когда-то раньше войти в неё представлялось верхом блаженства. Она ложится на кровать, раздвигает ноги - ты входишь и замираешь. Её глаза закрыты, грудь вздымается и можно кусать соски. Так и делал, но она кричала потом - я норовил прокусить насквозь. Всегда хотелось ощущения - одного единственного, специального - оно приходило, но уже в виде воспоминаний. Каждая секунда, каждый миг - они тут же становились прошлым. А ты в ней… Это тоже из прошлого, я никогда не чувствовал настоящего, находясь в ней. Все те минуты обладания ею, все они - отложения памяти. Она любезно предоставляет их, но иногда с деформациями. Расплывчатые пятна, пересечения линий и грохот со всех сторон. Она всегда за пределами и, даже прикасаясь к ней, касаешься не её, а чего-то другого.
- Секса нет, - говорила она, надевая юбку. - Секс - это иллюзия. Ты наделяешь действо смыслами, одариваешь эмоциями, но оно бессмысленно. В нём отсутствует конечность, трудно отыскать начала, скольжение присутствует постоянно и глаз фиксирует лишь одномерность.
Когда-то раньше она была задастой девкой, которой я весело подмигивал, прижимая к перилам. Она застенчиво потупляла взор, но рук моих не убирала и послушно поднималась пролётом выше - в чёрное и затхлое отверстие двери. Послушно расстёгивала пояс, послушно вставала на четвереньки… Когда-то… Когда-то… Мне очень нравится это слово: Когда-то. Она и сейчас такая же - задастая и послушная, но я начертил уже грань. Тонкая линия, кривая и нечёткая - она и зовётся Когда-то. За нею - вспышки и горение, за нею - выпуклость и упругость, за нею - блики и затемнения. После - лишь унылая одномерность. Одномерность. Она права - это одномерность. Одна линия, одна плоскость - стороны отсутствуют и невозможно закинуть голову. Невозможно обозреть горизонты, земля и небо не разделяются больше ими. На поверхности - выступы, за них цепляешься и ползёшь. Давление равномерно, выделений не допускает. Вроде бы темно.
- Секса нет, - говорила она.
И я ей верил.
ТРОГАТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ О СМЕРТИ
"Она всегда была упрямым человеком, - начала она, поёживаясь от волнения, - и все свои поступки совершала словно назло кому-то. Она и умерла так же…
Говорят, люди перед смертью чувствуют свой конец, видят ангела, кружащего над головой, слышат голоса. Вряд ли она видела что-нибудь. За день до смерти она выглядела точно так же, как и во все предыдущие дни своей жизни - растрёпанно и обозлёно. Она умерла ещё не старой - её не было и пятидесяти.
Сейчас уже трудно вспомнить, что ощущал Алексей, когда вернувшись однажды с ночной смены, обнаружил мать на полу. Она лежала на спине, в мятой и грязной сорочке. Он вызвал "скорую помощь". Голос был на удивление спокойный".
Я был единственным её слушателем - и хоть она не верила в мою благосклонность, всё же посвящала меня в тайны своих неровных закорючек.
"Все последующие часы вплоть до её похорон были, пожалуй, самым странным временем в его жизни. Точнее безвременьем. Оказалось, что просто так умереть нельзя: для признания смерти и для проведения похорон нужно было обойти уйму мест. Он ходил по ним в полузабытье, в полусне. Подписывал бумаги, слал телеграммы родственникам - из которых приехала лишь мамина сестра, разговаривал с какими-то людьми.
Последняя ночь была самой ужасной. Они проводили её втроём: Алексей, мать и тётя Света. В чёрной одежде, сгорбленная - тётя Света словно и была воплощением смерти, которая является за людьми. Забившись в угол, на самый край дивана, она сидела и водила глазами из стороны в сторону. Алексей сидел в кресле у противоположной стены и вглядывался в ромб на ковре. Тёмно-красный при свете дня, он был сейчас совершенно тёмен, но всё же выделялся на ещё более тёмном фоне. Он словно плыл по комнате, плыл, не двигаясь с места, он скручивался в рулоны и расправлялся тут же, превращался в круг - из круга в овал, а из овала в колонну, выраставшую посередине комнаты. Порой он попросту исчезал, но тогда становилось совсем страшно - почему-то будучи зримым, не давал страху прорваться извне всей своей ужасающей обречённостью.
- Я заснуть постараюсь, - сказал Алексей, поднимаясь и протискиваясь между стеной и гробом.
- Поспи, - бормотнула ему тётка.
Он ушёл в другую комнату, лёг на кровать, но заснуть в ту ночь так и не смог. Лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. Когда стало светать, поднялся".
Она замолчала, нервно вздохнула и вдруг посмотрела на меня. Я был серьёзен. Это её взбодрило.
- Ну как… пока? - спросила она.
- Ничё, - покивал я головой. - Трогательно.
Слово "трогательно" её не понравилось. Она нахмурилась и продолжила:
"Людей на похоронах собралось немного: было несколько человек с маминой работы и три-четыре соседки. Пришёл и отец.
Он тогда не женился ещё во второй раз, сильно пил и представлял из себя зрелище жалкое: какое-то облезлое, сморщенное существо с глазами навыкате. Алексею он сказал самое глупое, что только можно было придумать: