Борьба с безумием - Поль Генри де Крюи 8 стр.

Какую же гору работы сворачивал доктор Фергюсон! Ранним утром он выезжал по делам в близлежащий горо­док Ла-Порт, оттуда спешил вернуться к своему утренне­му приему, в полдень проглатывал бутерброд, не вставая из-за рабочего стола, потом мчался по вызовам в район и кончал свой дневной труд хорошо если к четырем часам утра. Когда же доктор Фергюсон спал?

Если его вызывали к больному на дом, то, как бы ни был утомлен, он никогда не отказывал. Джек был честным врачом. Если человек страдал ревматизмом и Джек назна­чал ему новое средство - глюконат кальция, он никогда не давал ручательства, что лекарство обязательно его вылечит. "Возможно, это принесет вам пользу", - говорил он. Он действовал на больного своим личным обаянием. Он облегчал состояние больного, когда лекарства отказывались помочь. Он добивался этого взглядом своих темных глаз, теплым вниманием к больному и чудесной улыбкой, которая не сходила с его лица.

Приемная Джека в деревушке Гэмлет становилась иногда похожей на сельскую ярмарку: народ стекался к нему из всего района за тридцать, сорок, пятьдесят миль, словно он был великим чудотворцем. Казалось, ему суждена большая медицинская карьера; но он неизменно пока­зывал жителям Гэмлета, что намерен у них остаться. Он расходовал взятые у них взаймы деньги не только на по­стройку медицинского пункта, но и тратил их на приобре­тение ультрасовременного рентгеновского аппарата, лабо­раторного оборудования, самых модных антибиотиков и других фармацевтических средств. Чтобы обеспечить Гэм-лет всем лучшим, что есть в медицине, доктор Фергюсон залез в долги на 50 000 долларов - такие, по крайней мере, ходили слухи. Он ничего не жалел для своего Гэмлета. А жители Гэмлета и окружающих ферм ничего не жалели для доктора Джека Фергюсона. Он любил летом полако­миться свежими овощами, которые оставляли ему бла­годарные пациенты, а осенью отборные мясные про­дукты с окружающих ферм переполняли кладовую Фергюсонов.

Незадолго до окончания интернатуры его друг и това­рищ по курсу доктор Гэрольд Бауман предсказывал, что, когда Джек займется практикой на селе, его будут страш­но любить, он сделает людям много добра и соберет бочку золота. Не прошло и года работы в Гэмлете, как Джек уже обменял свой Плимут на Линкольн, выплатил долг за по­стройку медицинского пункта и окупил все свои затраты на оборудование и лекарственные средства. Но когда же Джек спал?

- Первые признаки, по которым я узнала, что Джек опять взялся за барбитураты, - говорит Мэри, вспоминая лихорадочные дни в Гэмлете, - это заплетающийся язык и спотыкающаяся походка.

Мэри боялась, что пациенты тоже это замечают. Но нет, они нисколько не подозревают, что доктор Фергюсон выпил, они не слышат от него никакого запаха - значит, он не пьян - должно быть, просто переутомился. Он ведь спит не больше двух часов в сутки, говорили они.

Вся беда заключалась в том, что Джек никому не умел отказать в помощи - ни больному, ни здоровому, вообра­зившему себя больным, ни человеку, просто желавшему получить "наложение рук" этого чудесного доктора, кото­рый, несмотря на высокое образование, так добр, и так ободряет своей улыбкой, и так благороден, что не может никому отказать.

Настоящие больные и просто любопытные ежедневно стекались в Гэмлет, и перед приемной Джека можно бы увидеть автомобили с номерами из Огайо, Мичигана и Ил­линойса.

Но в глубине души Джек сознавал, что он вовсе уж ке так добр.

- Я не мог никому сказать "нет" - в этом главная причина моего падения, - вспоминает Джек. - Я мучился, я терзался, я напичкивал себя пилюлями и капсулами, чтобы заснуть, чтобы уйти от всей этой нелепицы, я стал глотать их просто так, без всякого повода - все больше и больше...

Мэри помогала ему - она, как всегда, была его докто­ром, Джек несколько раз бросал свои капсулы. Он выхо­дил на время из своего химического тумана, и голова его прояснялась.

Зачем же он снова возвращался к этому дурману, если дела у них шли так успешно? Джек искал какого-то оправ­дания. Он нашел его. Он получал слишком много денег за оказываемую людям помощь. Конечно, он спас жизнь не­скольким больным, но ведь это сделали антибиотики, а не сам Фергюсон. В своей большой практике он назначал слишком много лекарств, уколов и пилюль, между тем как нежная любовная забота могла бы дать гораздо лучшие результаты. Он выписывал пилюли и делал уколы, не установив еще точного диагноза болезни. Он тратил слиш­ком много времени на выслушивание женщин, которые совсем не были больны, а пришли только за его улыбкой.

Почему он не мог подыскать что-нибудь получше, чем глюконат кальция, для своих ревматиков, несчастных муче­ников, которые, уходя из его кабинета, забывали о своих болях, согретые обаянием его личности? Будь она прокля­та его личность!

Он хотел по-настоящему помогать людям, а не только выколачивать из них деньги, и все-таки выколачивал слишком много денег. Его терзал обличающий голос совести, и он глушил его барбитуратами...

Почему Джек не мог сказать людям "нет"? Объясняется это не только его благородством, не только его великодушием, подобно актеру,или популярному романисту, или кинозвезде он начинал верить в свою собственную рекламу. Только что сойдя со студенческой скамьи, после одного лишь года интернатуры он ведь не мог быть иде­альным сельским врачом. Неужели успех так испортил доктора Фергюсона? Да, надо признать, он таки порядочно сбивал его с толку.

Джек лежал в постели в тяжелом барбитуратовом дур­мане. Пациент, приехавший издалека, просил, чтобы док­тор его принял. Мэри, взяв телефонную трубку, что-то врала, хотя терпеть этого не могла. Телефон не переставал звонить. "Перебори себя. Не обращай внимания. Пошли его к черту", - подсказывали Джеку его утешители - ма­ленькие желтые капсулы... В июле 1950 года, после деся­тимесячного шумного успеха в роли сельского врача, Джек Фергюсон был водворен в "буйную" палату Боль­ницы ветеранов в Индианополисе.

За тринадцать месяцев, с июля 1950 по август 1951 го­да, Джек Фергюсон три раза побывал в больнице из-за барбитуратового психоза и каждый раз слышал, как за ним захлопывается железная дверь; и каждый раз док­тору Бернарду Фрэзину и его персоналу требовалось все больше времени, чтобы выветрить из Джека яд желтых капсул: первый раз - четырнадцать дней, потом - три­дцать девять, а в третий раз - два месяца и тринадцать дней. И всякий раз требовалось все больше времени, чтобы Джек мог восстановить свою психику и вернуться к вра­чебной практике. Доктор Фрэзин упрашивал его остаться в больнице, чтобы с помощью психотерапии вырвать его болезнь с корнем. Но Джек всячески уклонялся от этого. Он, мол, сам с нею справится.

Доктор Фрэзин, милый и чуткий человек, советовал Джеку продать свою практику и устроиться "на более спо­койную работу". "Да, в какой-нибудь каменный мешек для сумасшедших", - думал Джек. Ни за что. Он должен во что бы то ни стало стать прославленным сельским докто­ром; он еще им всем покажет.

Мэри гордилась Джеком, который с таким блеском на­чал свою врачебную деятельность. Если бы только суще­ствовало звание "лучший начинающий врач года", высшая медицинская коллегия должна была бы признать его та­ковым.

И вот однажды ночью его вызвали к больному куда-то далеко в район. Да, да, хорошо, он будет готов через пол­часа, промямлил Джек заплетающимся языком. Он кое-как напялил на себя новый костюм, спотыкающейся по­ходкой дошел до своего автомобиля, открыл дверцу и шлепнулся прямо в грязь.

Мэри безуспешно уговаривала его встать, пыталгсь сама его поднять - ничего не получалось; она вынуждена была позвать двух мужчин соседей, чтобы перенести его в дом.

- Мне было ужасно стыдно, - вспоминает Мэри, - но гамлетовские жители проявили столько внимания к не­му. Они любили Джека, считали его больным и все ему прощали.

В отплату за добрые чувства граждан Джек стал обви­нять их во всех своих несчастьях. Он уже не корил самого себя за неумение сказать "нет". Он не ругал себя за при­ступы барбитуратовой депрессии, которую он старался прогнать с помощью кофе и кофеина.

Он ругал Мэри. Она казалась причиной всех бед, он был в этом уверен.

Однажды ночью он выгнал ее из дому. Ей стыдно было идти к соседям, и она всю ночь просидела в машине, на­кинув пальто на ночную сорочку. А на другой день он пла­кал и умолял простить его. Он обещал окончательно бро­сить свои капсулы и вернуться к работе... Потом он заду­мал убить ее.

- Вы должны как следует оценить преданность Мэри, ее святое смирение перед злою судьбой, - вспоминает Джек, пытаясь мне это объяснить. - Я отблагодарил ее тем, что стал подсыпать ей в пищу барбитураты... Все больше и больше... Когда она была уже на пороге смерти, вдруг опомнился и в первый раз за много месяцев стал настоящим врачом.

Метод борьбы Джека с собственным психозом был не только грубоват в отношении Мэри, но на какой-то мо­мент он снова сделался доктором; он давал ей возбуждаю­щие средства, делал внутривенные вливания, кормил ее и ухаживал за ней... и спас ей жизнь. Ясность сознания у Джека продолжалась до момента выздоровления Мэри.

Потом угрызения совести - так определяет Джек свою меланхолию - вынудили его опять взяться за капсулы. У него начались зрительные галлюцинации. Он упал на пол, и Мэри не в состоянии была его поднять и уложить в постель. Все перед ним двигалось, как в калейдоскопе. Малейший поворот головы - и картина менялась. Какие-то ярко раскрашенные узоры вдруг покрывались волоса­ми. Он кое-как поднялся на ноги, но вся комната была полна стульев, и он не мог сквозь них пройти. Он стал звать Мэри, но не мог до нее добраться, и ее голос раз­давался откуда-то издалека.

Наконец она уложила его в постель. Но едва он закры­вал глаза, перед ним снова начинал вертеться вихрь узо­ров, потом появлялись волосы, и стулья обступали его со всех сторон.

Джек вспоминает, что он поглощал невероятное коли­чество барбитуратов, от которых по двое суток валялся в постели, но он и мысли не допускал, что это может све­сти его в могилу. Во всем мире не хватило бы барбитура­тов, чтобы убить его. Он замышлял покончить жизнь самоубийством, если его лишат звания сельского доктора.

Первого декабря 1951 года Джон Т. Фергюсон бросил свою практику в Гэмлете. Он просто повесил замок на Дверь своего кабинета и уехал. Он держал себя в руках ровно столько времени, сколько требовалось для поступле­ния в Больницу ветеранов в Марионе, штат Индиана, но через две недели, когда выяснилось, что он тайный барби-турист, его уволили. Мэри не отходила от него. Мэри - это все, что у него оставалось. Она была ему верной н Доброй женой, но потерпела крах в роли его врача. Джека выгнали. Ему больше некуда было сунуться с предложе­нием работы. И наша бесприютная парочка, Джек и Мэри, отправилась к доктору Бернарду Фрэзину в Больницу ветеранов в Индианополисе - к тому самому доктору Фрэзину, которого Джек в своей самонадеянности не захотел слушать.

- Мы еще раз попробуем им заняться, если вы нам поможете, - сказал Мэри доктор Фрэзин. - Вы не должны с ним видеться, не должны говорить по телефону и даже писать ему в продолжение шести месяцев.

Мэри сказала доктору Фрэзину, что он может на нее вполне положиться (и можно ли было усомниться в Мэри Фергюсон?).

- И еще одна просьба, - сказал доктор. - Надеюсь, вы не откажетесь пройти проверку у психиатра?

- Вы думаете, это я во всем виновата? - спросила Мэри, широко открыв свои серые глаза. - Разве я больна? Вы меня тоже считаете сумасшедшей?

Доктор Фрэзин поспешил ее успокоить - нет, нет, он только хочет дать ей понять, что именно они собираются сделать для Джека.

Сидя под замком в закрытой палате Больницы ветера­нов, Джек чувствовал, что это уже конец и возврата для него нет. Лишенный барбитуратов, он в этот раз не дал обратной реакции. Теперь это был уже не острый барбиту-ратовый психоз; это была глубокая меланхолия. Это была низшая фаза "качания на доске", когда он смутно чув­ствовал, что вся его жизнь, кипевшая энергией за трех че­ловек, теперь затухает и сходит на нет. Однако у него хва­тило еще внутренней силы, чтобы сделаться злым и агрес­сивным.

Куда девалась сообразительность Джека, которой он втайне так гордился?

- Я надолго потерял веру в свои способности, - вспо­минает Джек. - Я обладал индивидуальностью дохлой рыбы.

На сеансах групповой терапии Джек, чуть только на него кто взглянет, разражался слезами. Он никак не мог объяснить доктору Фрэзину причину своего тоскливого настроения. Персонал больницы считал Джека подходя­щим кандидатом для лечения электрошоком, но доктор Фрэзин возражал. Он говорил своим помощникам, что если бы он сам был психотиком, то не желал бы для себя та­кого лечения. Доктор Фрэзин был добрейшим человеком, и это как-то дошло до сознания Джека - вот доктор, который не станет его мучить. Он смутно стал реагиро­вать на это оригинальное лекарство... В больнице был над­зиратель негр, по имени Грифф, и другой рослый парень, по имени Терри, которые, помогая ему мыться и одеваться, обращались с ним не как с безмозглым идиотом, а как с человеческим существом. Они проявляли к нему нежную, любовную заботу. Сконденсируем это понятие в одно сло­во из четырех букв - "Love" ("любовь") - вот это новое лекарство...

Я внимательно просматривал в медицинском словаре букву L и дошел до слова "Lovade" Оно определялось как корень зонтичного растения, экстракт которого сти­мулирует менструации, а также приносит облегчение при вздутии живота... Но слова "Love" я не нашел в меди­цинском словаре Дорлэнда.

Доктор Фрэзин дал понять Джеку, что его глубокую меланхолию может облегчить беседа о пережитом прошлом с симпатичным психиатром. Во время предыдущих своих "визитов" в запертую палату Джек отвергал этот совет.

- На этот раз я чувствовал себя загнанным в ту­пик, - рассказывает Джек. - Практику я потерял. Сидел под замком в больнице. У меня ничего не оставалось, кро­ме Мэри, да и ей уже, очевидно, надоело терпеть мое ди­кое поведение. Путь вверх был для меня отрезан, а пасть ниже я уже не мог.

И вот благодаря любезности доктора Фрэзина Элвуд Фиппс и ныне покойный доктор Пэлмер Гэллоп сделались учителями Джека в "институте высшей психиатрии для одного человека", и по сравнению с этим испытанием скот­ский загон, в который он попал в период интернатуры, казался ему детским садиком.

Доктор Фиппс и доктор Гэллоп не говорили Джеку о том, как он плохо себя вел в прошлом и как ему надлежит вести себя в будущем, если он хочет стать порядочным и нормальным человеком. Доктор Фиппс и доктор Гэллоп попросили Джека изложить в письменном виде свои мысли и переживания.

- Я чувствовал, что, если меня что-нибудь мучает и я это записываю, беспокойство на некоторое время затихает, - сказал Джек, объясняя мне этот метод лечения.

Затем доктор Гэллоп читал Джеку его собственную за­пись. Вместо того чтобы ругать его за такое прискорбное поведение, доктор Гэллоп просто спрашивал: "Почему вы так поступили, Джек?.. Почему, почему, почему?" Зто была простая исповедь, но Джек стал чувствовать, что, осознав тот или иной свой скотский поступок, он никогда больше не будет вести себя таким мерзавцем. Это была суровая школа...

К концу шестимесячного пребывания в больнице, не­прерывно копаясь в темных глубинах своего "я", Джек изменил свое представление о самом себе. Он уже не смот­рел на себя как на доктора-самоучку, обладавшего дина­мической энергией; он уже не придавал цены своей обая­тельной улыбке, способной приманивать птиц с деревьев. С мальчишеских лет у него была своя тайная цель. Эта цель была узко эгоистична. Он готов был растоптать кого угодно, мог наступить на самого близкого человека, готов был задушить Мэри, лишь бы добиться своей цели: воз­величения Джека Фергюсона.

Доктор Гэллоп дал Джеку почитать книгу швейцарско­го ученого Карла Густава Юнга, психолога, утверждавше­го, что современный человек безнадежно заблудился, и умственно, и морально, в бесплодных поисках своей души.

Душа? Что это еще за новый термин для практикую­щего врача? Когда Джек пытался объяснить мне, чему на­учил его Юнг, я попросил объяснить мне значение слоза "душа", но Джек не смог этого сделать. Тогда я опять обратился за авторитетным разъяснением к медицинскому словарю Дорлэнда. "Soul" - душа. Вот есть "Souffle", оз­начающее легкий звук дуновения, слышимый через сте­тоскоп. А вот "Suolal", означающее тяжелую форму че­сотки, наблюдаемой у беднейшего населения арабских стран.

Но "Soul"? - такого слова я не нашел в медицинском словаре.

- К концу шестимесячного лечения, - рассказывает Мэри, - Джек пытался дозвониться мне в Марион, в Ин­диане, где я тогда жила. У него совсем не было денег, и он пытался устроить телефонный разговор в складчину.

У меня буквально сердце разрывалось, но я хранила мол­чание.

Джек хотел только сказать Мэри, что он наконец вы­брался из дебрей, что в голове у него светлый день и он теперь знает, как начать новую жизнь. Джек глубоко осознал, сколько горя он причинил людям, сколько друзей растоптал на своем пути. Он смотрел на свою прошлую жизнь, как на жизнь другого, давно умершего человека. И он был беспощаден к покойному Джеку Фергюсону.

- Было необходимо для моего излечения признать, что я вел жизнь типичного ублюдка: ведь факты же нель­зя ни изменить, ни уничтожить.

Незадолго до выхода из больницы Джек написал Мэри письмо, а потом как-то дозвонился по телефону и сказал, чтобы она письмо не читала. Мэри прочла его. В письме он смиренно спрашивал ее, не думает ли она, что после всего, что было, ей лучше развестись с ним. Тогда каж­дый из них сможет начать жизнь сначала.

Доктор Фрэзин сообщил Мэри по телефону, что он все больше и больше доволен состоянием Джека. Потом она сама позвонила доктору, спрашивая, не лучше ли ей действительно разойтись с Джеком.

Тихий и деликатный доктор Фрэзин вспылил:

- Да вы что, черт побери, хотите убить его? Он сам себя убьет, если вы его бросите. Он только и думает, толь­ко и говорит о вас. Я надеюсь, что теперь он уж по-на­стоящему выздоровел. Не падайте духом, Мэри.

Это было наградой Мэри Фергюсон.

Казалось прямо-таки странным, насколько этот швейцарец. доктор Юнг, своей книгой "Психологические ти­пы" - очень сложной и трудно понимаемой, - насколько он воодушевил и подбодрил Джека. Доктор Юнг в этой книге часто цитирует мудрые изречения одного домини­канского монаха, жившего в тринадцатом веке. Его имя Мэистер Эккегарт, и о жизни его почти ничего неизвестно, за исключением разве того, что можно найти в его сочи­нениях. Вот что писал старый Мэйстер Эккегарт: "И рань­ше и теперь редко случается, чтобы человек совершал ве­ликие деяния без того, чтобы сначала не пройти через по­лосу заблуждений".

После выхода из больницы первым пациентом Джека была Мэри, страдавшая сердечными спазмами. Когда он к ней вернулся, Мэри сразу поняла, что он выздоровел. Почему она была так уверена в этом, спросил я ее не­давно.

- Я знала, я видела это, я чувствовала, что это так... Я просто поверила - вот и все.

Что же это была за вера (faith), на которой Мэри ос­новывала свой прогноз?

Давайте еще разок заглянем в медицинский словарь. На том месте, где должно бы стоять слово "faith", стоит слово "falcadina", означающее "болезнь в Истрии, характе­ризующаяся образованием папилемы".

Что касается Мэри, она вполне удовлетворяется толко­ванием своей библии, в которой сказано:

"Вера есть сущность того, на что мы надеемся, очевид­ность того, чего мы не можем видеть".