Мария по-прежнему сидела на первой парте. Но уже без Вали. Бывшая подруга очень изменилась. Стала современной девчонкой. Стала такой, как все. Но ведь она этого хотела. Однажды она обратилась к Маше:
– Слушай, у тебя, небось, и компании своей нет. Чем ты занимаешься в свободное время?
– Читаю.
– Нечего сказать, отпадное занятие для девушки. Жизни ты совсем не видела.
– Ничего. Я учусь на твоем примере.
Валька хихикнула.
– Ты посмотри на себя в зеркало. Ты смотрела? Волосы зализаны в конский хвост, прямые, как пакля. Ни одного модного прикида. С тобой даже пройти рядом стыдно. А портфель? Прямо умора.
– А чем он плох?
– Детский. Ты пойми, я же ради тебя говорю.
Маша молчала.
– Отгадай, что это?
С этими словами Валя разжала кулачок. В ладошке лежало две таблетки. Маша опять промолчала.
– Это колеса. Слабый наркотик. Хотела бы взять одну?
– Нет.
– Почему? Ты так всю жизнь проживешь и ничего не увидишь. У меня, например, компания своя во дворе. Собираемся в подвале. А колеса я попробовала раз и все. Больше не буду. Но попробовать-то надо. В жизни все надо испытать. А ты прям не как все. Тебя не бывает. Белая ворона.
Вернувшись домой, Маша посмотрела на себя в зеркало. Белая блузка, застегнутая "под горлышко", длинная школьная юбка, бледное лицо без следов косметики, грустные глаза, впалые щеки, бескровные губы, некрасивый хвост сеченых волос. И весь вид очень невыразительный. Старый зеленый портфель. Не на ремне через плечо, а с простой ручкой. Комсомольский значок на левом лацкане синего школьного пиджака. "Пеппи Синий Чулок", – подумала она.
Она посмотрела на школьную фотографию. И здесь она все в той же голубенькой кофточке. У нее была только одна кофта и одна юбка. Рукава на кофте уже короткие. Она носила эту одежду вот уже три года. Не потому, что родители были бедны и не могли себе позволить прилично ее одеть. Как раз наоборот. Побывали за границей. Имели чеки. А сейчас ее мама работала в правлении торговли. Но одевать дочь не хотела. А зачем? Чтобы она загуляла? Нет. Ей учиться надо. А то начнутся проблемы: мальчики, аборты. Еще в подоле принесет. Не дай бог, конечно. Маша знала, что другие дети выпрашивают у родителей вещи, даже закатывают истерики. Маша так не могла. За все детство она не попросила ни о чем. Что ж поделаешь, если ее не одевают? Может, не заслужила. Но додуматься до того, что это делается специально, чтобы она не гуляла, она, конечно, не могла.
Мария с тоской смотрела на фотографию. Красавица Инна. Пухленькие губки, нарочно чуть выставленные вперед, как для поцелуя, распахнутые огромные глаза с длинными накрашенными ресницами. Томный, сладкий, наглый взгляд. А рядом – Мария. Совершенно бесполый вид.
Маша сидела на своем месте, когда над ней выросла фигура Олега.
– Так. Отличница, бля. Сегодня пишешь мне алгебру.
– И подсказываешь историю мне, – добавил его друг Игорь.
Олег бросил тетрадку.
– Не буду, – тихо, но отчетливо сказала Маша.
Олег секунду непонимающими глазами смотрел на нее, а потом разразился громким матом. Класс притих. Он ругался так, как Маша просто никогда не слышала. Ей почему-то стало страшно. Страшно не этого здоровенного грубого парня, а безмолвствующего класса, подчиненного ему. Маша не умела так ругаться. Она вообще не умела ругаться. Упрямо молчала. Олег бросил:
– Сука.
И забрал тетрадку. Боль обиды еще долго жгла ее, горечью застряв где-то в горле. Она была беспомощна. Абсолютно. Совершенно беспомощна. Олег шумно играл в карты на последней парте, по ходу дела задирая девчонок, которые специально уселись перед ним и его друзьями, кокетливо стреляя глазками и смеясь их не слишком тонким шуткам. Олега приятно волновала их близость. Они не обижались, если положить руку им на колено. На горячее колено в тонких колготках. "Эта дрянь, как ее? Машка… Она у меня еще попляшет. Умолять меня будет… Интересно" – думал он, глядя на девчонок рядом. – "Кто быстрее даст? А может обе? Вот дуры". И он улыбнулся своим мыслям. А заодно и девчонкам.
Мария готова была разреветься от пережитого оскорбления. Но не могла себе этого позволить. Это означало бы проявить свою слабость. Она держалась. Держалась из последних сил.
"Они еще перессорятся из-за меня", – думал Олег, размашисто подмигнув одной из красавиц. "Вот будет здорово. Я буду иметь обеих. Что бы они сделали, если бы знали, что я о них думаю?!"
Девочка, поймавшая его взгляд, кокетливо склонилась над партой, обнажая маленькие округлости грудей в глубоком вырезе блузки. Чтобы заглянуть в его карты. Олег даже не посмотрел на нее. Просто встал, кинув карты, и бросил на ходу:
– Курить пойдем?
И зашагал, ни на кого не оглядываясь.
Девочка надула губки ему вслед:
– Ты нас не любишь. Вечно исчезаешь.
– Я люблю, – крикнул он. – Я всех люблю!
Вообще, Олег был абсолютным властелином класса.
Круглая отличница, гордая и неприступная красавица Инна даже не оглянулась, когда он сзади на ходу обнял ее за талию и провел рукой по округлой ягодице под короткой школьной юбкой. Маша бы ничего этого не видела, потому что не стремилась видеть, но он проделал все это прямо перед ее носом, у первой парты. Инна гордо улыбнулась.
"Вожак обезьяньей стаи", – подумала Маша.
Она попала в немилость к "властям". И это понял каждый, вплоть до последнего, ученик в классе. С ней перестали общаться. Перекинуться парой слов – это еще туда-сюда. Но больше… Те, кто раньше охотно болтал с ней, шел вместе из школы, словно отгородились теперь от нее невидимой, но очень прочной стеной. И Маша знала, из чего сделана эта стена. Из страха. Они все боялись его. "Трусливые собаки", – думала Маша. И, конечно, была неправа. Нельзя ждать от людей слишком многого. Никто не хотел наживать себе осложнений в жизни. Никто не хотел замечать ее.
Маша поняла: случись с ней что-нибудь, ей никто не поможет. Они молча покроют любой его шаг. Все. Все до единого.
Была перемена. Кто-то из девушек тихо разговаривал:
– Толку-то. Машка этого не поймет.
– Да никто над ней не смеялся бы, если бы она не была такой дурой. Зачем смеяться над человеком, который не обижается?
– Ага. Петька, вон, Молодцов. Над ним тоже издеваются. Ну и что? Дружит же он с Олегом. И со всеми.
– В ней говна много. Гордая очень. Шуток не понимает ни фига.
– Вааще ниче не просекает.
– А что, не правду разве говорят? Одевается, как девочка. Не знаю, по-моему, ей никто не интересен.
– А она кому интересна, спроси? Хоть бы волосы распустила.
– Да, ну. Она их моет, небось, раз в две недели.
– А вшей у нее нету, как думаешь?
– Фу, гадость. Я к ней теперь прикасаться не смогу.
Маша как всегда сидела за первой партой. Одна. Кто-то за спиной выкрикнул:
– Как вы думаете, зачем ей такой хвост?
– В чай макать! – ответили ему.
– Чтобы скальп легко было снимать!
– Чтобы подтираться им!!! Майка-то короткая!
Маша шуток не поняла. Как и предполагали болтушки-соседки. Оскорбилась до слез. Пулей выскочила из класса. Она ничего не могла ответить на их насмешки. Не нашлась, как ей быть. Она, к сожалению, не видела себя со стороны, не видела, как глупо выглядел ее побег. Глупо и забавно.
Смеялись все. Нельзя было не смеяться. Ее заносчивость и обидчивость были уморительны. После того, как все успокоились, девушки продолжили разговор:
– Вот размазня! Что ей, трудно было ответить?
– Ненавижу таких!
Маша вернулась в класс. Еще с порога услышала какое-то шуршание. Увидела ухмылки. И все поняла. Легкий шепоток, как ветерок, пробежал по рядам. Ее портфель был в руках Вовы, парня с соседнего ряда. Он помахивал им в воздухе.
– Вот. Смотри, – сказал он. – Хочешь взять?
Все повторилось. Как когда-то с Валей. Только Маша не плакала и не прыгала за своим портфелем. Знала – не отдадут. Просто смотрела. Из портфеля вынули все. Учебники и тетради пошли по рукам. Вова порвал портфель. Старый зеленый портфель. Маша его любила. Немодный – ну, и что? Люди, бывает, привязываются к старым вещам. Любила потому, что так долго держала его в руках. И вот он валялся разорванный на полу. Маша села. Олег ничего не делал. Он просто смотрел, как все делают за него. Каждый, к кому попадали Машины вещи, считал своим долгом как-нибудь испортить их. Валя, которая когда-то пряталась за ее спиной, бледная и перепуганная, теперь развлекалась с ее вещами не хуже других. Да что там не хуже! Гораздо усерднее! Она ведь все привыкла делать на "отлично". К тому же труднее простить благородство, чем низость. А Маша была с Валей благородна когда-то. Она так думала. А что действительно ею двигало, было загадкой. Для нее самой. Мария была уверена, что человечность и дружба. И, конечно, Маша уже получила свою долю удовольствия, делая добро. Теперь не вправе ждать его. Потому что такса за добро – зло. А истинная плата за зло – добро. Умом легко это понять. Но нелегко принять сердцем. Слезы запросились на глаза.
В класс случайно заглянула Зинаида Павловна. Она уже ничего не вела в этом классе, просто искала другую учительницу. И как раз застала Валю с портфелем в руках.
– Чей портфель? – спросила.
Маша встала. Она ничего не могла сказать. Горло сдавил спазм.
Зинаида Павловна перевела взгляд с Маши на Валю. Она все вспомнила.
– Валя, – сказала она. – Ты-то как можешь?
И, не дождавшись ответа, ушла. А Маше стала стыдно, что за нее заступилась учительница. Словно это ее уличили в чем-то непотребном. И была злость на учительницу. Она почувствовала себя еще более ущербной после ее слов. Потому что учитель – не авторитет для этой банды. Скорее наоборот. Неужели она надеялась, что еще сможет понравиться своим обидчикам? А слабый голос Зинаиды Павловны уронит ее в их глазах? Да, это нехорошо. Это малодушие. Но кто может жить только так, как хорошо и правильно? Перемена все тянулась и тянулась. Слезы снова навернулись на глаза. Машины вещи ручейками стекались к одному единственному столу. Столу Олега. Он не рвал, не портил их. Наоборот, обращался с ними подчеркнуто осторожно. Беря их одними длинными сильными пальцами, словно боясь испачкаться. Или, напротив, боясь испортить их. Так обращаются со старинным фолиантом, переложенным тончайшей бумагой, которую легко порвать. Он рассматривал оценки в дневнике, всматривался в загогулины ее почерка, листая тетради. Мария не видела, что происходит с ее вещами, безумно боясь, что все разглядят слезы в ее глазах. И потому не могла видеть странной улыбки на губах Олега, когда все ее вещи лежали перед ним. Он прикасался к ним издевательски аккуратно, со смаком. Он священнодействовал. И хорошо, что Мария его не видела. Все равно не поняла бы, чему он улыбается. Нормально, как все люди, улыбаться он не умел. Губы кривила нескладная гримаса. А он при этом рассматривал жучка, нарисованного на последней тетрадной странице.
"Божья коровка. Полети на небо, принеси мне…"
Олег захлопнул тетрадь и жестом руки показал, что ее вещи ему больше не интересны. Тетради и учебники по цепочке потянулись к столу Маши. Вскоре на нем выросла неровная, растрепанная горка. Мария стала парией.
– Мне нужен новый портфель, – сказала она вечером маме. – Мой порван.
– Почему?
– Упала.
Предательство Вали и то, что она старалась больше других, выслуживаясь перед "начальством", Мария перенесла легко. Вале исполнилось пятнадцать. И та волшебная сила, которая жила в ней раньше и которая обладала такой властью над Марией, почему-то бесследно исчезла. Валя и в самом деле стала такой, как все. Ее очарование растаяло. Для Марии.
Нужно ли говорить, что отчуждение класса и одиночество Маши стало еще более глубоким? Она жила словно в безвоздушном пространстве. Никому не было до нее дела. А те, кто в принципе ничего плохого ей не хотел, были осторожны. Ведь если команде Олега надоест изводить Машу, они могут заняться ими!
Каждый раз, возвращаясь или впервые входя в класс, Маша ждала какого-нибудь подвоха. Любой гадости. Унижения и смеха. Что они придумают сегодня? Нет стульев за ее партой! Она растерянно огляделась вокруг. Все сидели и делали вид, что не обращают на нее внимания. Некоторые стулья были свободны, но на них стояли сумки. И, как нарочно! Все стулья под сумками были ближайших друзей Олега. Маша подошла к Вове, и взялась за его дипломат, говоря:
– Я возьму стул.
– Убери руки! – рявкнул Вова. – Руки убери! Не видишь, что ли, что он занят?!
Маша еще раз окинула взглядом класс. Большинство делало вид, что ничего не видят. Мария вернулась к своей парте. Взяла портфель (чтобы за время ее отсутствия с ним что-нибудь не сделали), и хотела выйти из класса. Спросить стул где-нибудь еще. Ей преградил дорогу Олег. Игорь крикнул ему:
– Не дай ей смыться! Щас жаловаться побежит!
"Ну, что же ты так испугалась?… Убил бы тебя…"
Маша подумала, что сейчас Олег ее ударит. Такое зверское было у него лицо. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Маша отвернулась от него. Пройти было невозможно. Олег быстрым движением скинул дипломат Вовы и, схватив стул, поставил его за машину парту. Но из рук его не выпустил, как бы приглашая ее сесть. Противная улыбочка кривила его рот. Все уже заранее начали пересмеиваться. Маша поняла: это новый его трюк. Стоит ей попробовать сесть, как он стул уберет. Они так и стояли, смотря друг на друга. В конце концов, Олег пожал плечами и отошел. Мария опустилась на злополучный стул.
Спину ей жгли взгляды. Теперь так было всегда. Она сидела за первой партой. Она никогда не оборачивалась. Все, что могла себе позволить – это слышать ненависть звуков за своей спиной. Иногда с горькой усмешкой вспоминала "Белый клык" Джека Лондона: вожака упряжки ненавидят все бегущие сзади собаки. Ведь им кажется, что он убегает от них! Догнать его они не могут: мешают постромки… Зато отыгрываются на стоянках (переменах в школе)…
Мария стала как сосуд. Сосуд со слезами. Она всегда носила их в себе. И с каждым днем требовалось все меньшее и меньшее потрясение, чтобы всколыхнуть их.
Мария устала. Будто несла в себе невообразимую тяжесть. Она постоянно думала о своем отчаянном положении. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту этого часа. Выхода не было. Так бывает только в юности. Выхода не было. Ее мысль билась, как бабочка в пыльное стекло. Выхода не было. Мать – никогда не была ей близка. Сама идея о ее вмешательстве приводила Марию в ужас. Теперь недостаточно надеть шикарную дубленку и выступить нахрапом на Олега – вожака стаи. Это раньше можно было. Маша представила, как мать будет на него орать. Он – ржать ей в лицо… Отец был когда-то близок Марии, но теперь отошел, затушевался, она выросла… Да и не пошел бы он разбираться… Марионетками родители приходили в дом, где Мария, не в силах учить уроки, часами думала, думала, думала… ждала их… Зачем? Чем могли они помочь? Они – тени… Мария очень изменилась. Вздрагивала от шума. Ей было так пусто. ПУСТО. Иногда она думала: на что она, собственно, может пожаловаться? Что ей сделали? Ничего плохого. Запугали. Больше ничего. Физически ей не причинили зла. Никто. На что жаловаться? Но!!! Как описать зло, что разлито в воздухе, в густом воздухе ненависти, который невозможно вдохнуть?! Порвали портфель? Высмеяли? Глупость. И как измерить ее боль? В вольтах? В джоулях? В косых взглядах? В молчании? Голова раскалывалась. Ее мысль, ее страх был как крючок, на который было подвешено ее сознание. В нормальном состоянии ни одна мысль не задерживается в голове очень долго. А тут она была цепкой, как щупальца осьминога и липкой, как плевок. Она уже не верила, что ее жизнь когда-нибудь будет чем-то кроме душевной боли, унижения и постоянного, неотвязного страха. Что такое страх, способен понять только тот, кто испытывает его сейчас, в данную секунду. Поэтому его трудно описать. Он делает существование невыносимым. Это знают душевно-больные. "А может, глупо так трусить?", – в порыве редкого просветления говорила она самой себе. В самом деле, ну что они могут ей сделать, кроме оскорблений и издевательств? Мария не знала, чего конкретно она боится. Несомненно было одно: сила не на ее стороне. Именно страх заставлял ее видеть эту школу столь мрачной. Он делал ее уязвимой. Маша знала, что бояться нельзя. Она иногда думала, что Олег, как собака, чувствует ее страх. А пока это так, он бесконечно опасен для нее. Но ничего поделать с собой не могла. Кроме одного. Она заставляла себя ходить в школу снова и снова, чтобы страх снова и снова вспарывал ее душу, понимая, что, возможно, настанет момент, когда она не сможет делать и этого.
Но неожиданно наступил день, когда Маша вновь ощутила себя счастливой. О, этот день она не забудет никогда! Когда она вошла в класс, все было спокойно и тихо. Ее стул был на месте. У нее отлегло от сердца. Она слегка проверила его. Он не качался и стоял вполне устойчиво. На нее никто не обращал внимания. Все как обычно. Она села. И вдруг к ней подошел один из одноклассников. Он был самый тихий и робкий из всех. Тщедушный, с узкими плечами и незначительным, ничего не выражающим лицом. Лицом, которое никогда не запоминается. Он ей улыбнулся. Улыбнулся! Мария опешила. И что-то попросил. От радостной неожиданности Маша никак не могла понять, что ему было нужно. Тогда он сам раскрыл ее тетрадку и что-то сверил со своей. А потом сказал "Спасибо", быстро наклонился и поцеловал ее в щеку. Все дико загоготали. Но Марии было все равно. Она сидела обалдевшая и счастливая.
След его губ распустившимся цветком горел на ее коже весь оставшийся день.
Она тоже улыбнулась ему в ответ. Кто-то засвистел, кто-то заорал "У-у-у!", кто-то громко причмокнул губами, остальные ржали. Олег сидел, безучастно глядя на этот содом. Парень спокойно сел на свое место. Мария не могла оторвать от него взгляд. Как она раньше его не замечала!? Как, почему? Неужели она ему нравится? Она, которая не симпатична никому. Невзрачная скромница. Но этот поцелуй разбудил ее. В ней с каждой минутой росла волна протеста против всех, всех, всех, кто ее окружал. Кроме этого парня. Если она непривлекательна и издергана, значит, ей не хочется быть любимой?! Так что ли?! Они все, все так думают. Но это неправда! Иногда, нечасто, но все же она мечтала, как какой-нибудь мальчик предложит ей свою дружбу, возьмет ее руку в свои пальцы и пригласит в кино. А теперь у нее есть поцелуй. И он останется с ней, что бы ни случилось. Поцелуй! Легкий, как ветерок, и надежный, как печать. Наконец-то она обрела друга. До сих пор никто не осмеливался приблизиться к ней, как будто она была больна проказой. А он смог! Значит, он такой же, как она! Теперь она не одна. Словно оковы упали с ее плеч. Мария почувствовала себя восхитительно свободной. Радостно, покойно стало на душе. Ей казалось, что даже дышит она теперь свободней. Из школы она не шла. Она летела. Парила где-то совсем невысоко, но очень плавно. Теперь перед ней новая жизнь. В которой ее ждут только победы. И счастье. Ночью она долго не могла уснуть, потому что непослушные, сумасшедшие мечты бередили ее воображение, мечты, непременным участником которых был парень, столь храбро оставивший свой поцелуй на незаживающей от него щеке.