Мария думала, что теперь у нее есть защитник. Правда, после того поцелуя он вовсе не обращал на нее внимания. Но она гнала предательские, грустные мысли, которые могли бы вспугнуть ее маленькую влюбленность. Напрасно искала она его взгляда. Если она ему не нравилась, зачем же он ее поцеловал? Наверное, он слишком робок. Маша дышала теперь легче, смотрела на жизнь проще и даже почти примирилась в душе с жестокими сверстниками. Но почему же страх не отпускал ее? Почему он все равно оставался с нею последним? Даже теперь, когда она была почти счастлива? Мария не могла ответить себе на этот вопрос. А потому по-прежнему самым тяжелым днем недели для нее был понедельник. Практика в строительном техникуме. Мальчики – каменщики, девочки – штукатуры-моляры. Теорию читали всем вместе, в одном классе.
Техникум всегда был пуст. Видимо, не пользовались спросом рабочие профессии. Длинные гулкие коридоры и темные классы. Так что школьники чувствовали себя здесь особенно свободно. Все, кроме Маши. Здание стояло далеко от жилых домов. Рядом была старинная усадьба, выходившая вместе с техникумом окнами на реку Пахра. Редкий пешеход ходил этими тропинками.
Она сидела одна за партой: с ней давно уже никто не садился. До прихода лектора техникума оставалось еще как минимум минут пятнадцать. Класс уже весь был в сборе. Горел яркий электрический свет, потому что мгла пасмурного осеннего дня не могла добраться до всех столов. Олег взглянул на Машу. Она сидела тихо и смотрела прямо перед собой. Ему было скучно. Здесь просто нечего было делать. Карты надоели. Его окружала все та же свита. Девочки улыбались. Он им тоже. Толстушку Наташку он посадил к себе на колени.
"Хорошо как" – думал он. "Скучно только. Надо бы всех развлечь".
Олег согнал Наташку с коленок. Через весь класс подошел к столу Марии. Она видела боковым зрением, как он идет, но старалась сделать вид, что не замечает этого.
"Что он выкинет?" – пронеслось в голове. Олег подсел на свободное с ней место и взял ее за руку. Маша ее выдернула.
– "Послушай, хочешь, пойдем куда-нибудь?" – спросил он серьезно.
Все заулыбались. Послышались отдельные хи-хи. Олег говорил без тени улыбки. Но от этого было только смешнее. После каждой следующей фразы ученики веселились от души, уже открыто хохоча во все горло.
– Пошел вон.
Маша старалась придать себе строгий и спокойный вид, что в сочетании с серьезностью Олега выбивало слезы от дикого гогота у всех без исключения.
– Ну как, тебе понравилось, как целует этот…? Посмотри на него. Гавно. Это я его заставил.
Мария вздрогнула. Боль комком подкатила к горлу.
Олег плюнул прямо на пол.
– Но тебе было приятно, да? А представляешь, как тебе будет хорошо со мной?
Все заржали. Олег обнял ее за плечи. Смех.
– Сходим в кино, а? На последний ряд.
Смех. Маша скинула его руки. Она сидела прямо, вся внутренне сжавшись в камень, и смотрела перед собой в пустоту.
– Я тебе не нравлюсь? Будет отпадно. Обещаю.
Смех. Маша, отвернувшись, молчала. Она слышала его дыхание. Ее сердце бешено колотилось. Как загнанный зверек. Зверек в каменной клетке.
Вдруг Олег положил голову ей на колени. Маша вскочила. Одноклассники покатывались со смеху.
Что-то в ней поломалось. Не в душе, а в теле. Была боль. Мария точно не смогла бы сказать, когда впервые эта боль родилась. Она возникла из ничего, непонятная, пугающая. Она вспыхивала то в одном месте, то в другом. Ныло сердце. Ныли нервы между ребрами. А после слез с ней всегда происходило одно и то же. Это состояние было даже приятным. Нечто вроде анестезии. Так она сама его называла. Когда ничего не чувствуешь. Прежняя боль уступает место полнейшему безразличию. На все наплевать. И на всех. Не думаешь, что будет. Просто радуешься любой мелочи. Радуешься всему, что не связано с источником недавнего страдания. Возникает иное ощущение реальности. Как под наркотиком. Чувства спят. Мозг работает как часы. Холодно и четко. Расслабленная пустота в голове. Половина всех мыслей, которые в нормальном состоянии мозг мусолил бы и так и сяк, просто проходят мимо, никак не задевая. Но чем чаще это повторялось, тем дольше были слезы и короче анестезия. Так Мария падала в депрессию.
Она старалась меньше ходить в школу, изыскивая поводы для болезни. А, когда ходила, каждый день повторялось одно и тоже. Олег со всей компанией одноклассников курил за трансформаторной подстанцией. Именно это место не было видно ни из одного школьного окна, поэтому можно было спокойно курить, никого не опасаясь. Мария шла из школы. Она слышала их смех и понимала, что ржут они над ней. Над скучной безответной скромницей. Других таких, наверное, во всем свете не сыщешь! Ворона белая. Динозавр не вымерший. Иногда вперемежку со смехом вслед ей летели похабные словечки.
– Ей надо налимонить… – сказал кто-то из их компании.
– Да она просто ни на что не способна, – возразил ему другой.
– Ее и сукой-то назвать нельзя, – вторил еще кто-то.
Олег смачно сплюнул:
– Гипербола. Кривая.
А Маша шла и словно спиной чувствовала все то, что о ней говорилось. И еще она чувствовала что-то нехорошее, черное, что нависало над ней. Предчувствие томило ее.
Оно ее не обмануло. Как не обманывало еще ни разу. Сегодня она дежурила. Мария осталась одна. Парень, который был поставлен с ней в паре, конечно, ушел. Да и не нашлось бы такого, кто не счел бы дежурство с ней ниже своего достоинства. А Маше были уже давно безразличны такие мелкие штришки ее теперешней жизни. Даже проблеска возмущения не всколыхнулось в душе.
Намочила тряпку. Вытерла доску. Наскоро подмела.
У трансформаторной будки уже никого не было. "Неужели все выкурили? – подумала она. – Как хорошо". Но что-то незримо носилось в воздухе, когда она шла мимо. Какое-то странное оцепенение навалилось на нее. Как будто кто-то сзади лег ей на плечи. Тяжести в ногах не было. Просто идти не хотелось. "Я устала, наверное". Ее кто-то держал. И от этого замедлился шаг. Это ей казалось. Вокруг никого не было. Маша шла привычной дорогой домой. Через поле, где когда-то Олег пнул ее в грязь, через вереницу однотипных девятиэтажек, выстроившихся по линейке, как солдаты на смотру. Вот и ее дом. Двор здесь больше, чем остальные. Череда домов прерывалась, и ее дом вкупе с пятиэтажками образовывал четырехугольник. Мышеловка. И вот здесь-то, завернув за угол, Маша и увидела Олега. И его самых верных холуев. Всего их было пятеро. Ближайший друг Игорь с пустым взглядом, здоровенный рыжий детина Паша, красавчик Вова, Петя Молодцов и Олег. Петя исполнял ту же роль при Олеге, что и шут при царе. Полноватый, с мягкими, нежными, почти женственными чертами, он кривлялся, чтобы развлечь всех. Над ним тоже издевались. И из-за внешности и из-за очевидной слабохарактерности. Но он сносил насмешки так, будто они ему нравились. И нарочно давал для них повод. Зато он был при царе. Его прозвали Петух.
Петя всю дорогу думал: "Ну, я влип. Кабы знать заранее, что ему в голову придет, дебилу этому… Ни за что бы не пошел. Ну, ничего. Что-нибудь придумаю. Выкручусь как-нибудь". Но идеи что-то не шли и не шли. "Может, сказать, что у него не встал на такую уродину? Да. Это на крайний случай".
Маша отскочила чуть в сторону, чтобы они ее не заметили. Компания вошла в ее подъезд! Зачем?! Ни из их класса, ни из параллельного в нем не жил никто, кроме Маши. Неприятная капелька-льдинка скатилась по позвоночнику. Она могла бы пойти к однокласснице. Зина неплохо относилась к ней, хотя при всех и давала понять, что Маше не стоит на нее рассчитывать, и держалась подальше. Но не выгонит же она ее! В конце концов, можно поехать к маме на работу. Но это далеко от города… Нет денег! Совсем. Ни копейки. Впрочем, ей их и не давали никогда. Но если войти в задний тамбур автобуса и затеряться в толпе, кондуктор может и не заметить… Пока заметит, пока выгонит. Остановки по деревням длинные… Можно просто переждать где-нибудь…
Как-то давно Валька болтала с ней:
– Ох, – вздыхала она томно, – учиться надоело! Сегодня лит-ра последняя. Все уходим. Уже договорились, – добавила гордо. – А ты пойдешь, надеюсь?
– Не знаю.
– Как это? Все уйдут, а ты доложишь, да?
– А что я буду делать, когда уйду?
– Ну, не знаю. Отдыхать. Гулять.
– Я не хочу.
– А чего же тебе надо-то?
– Хотела пойти на литературу.
– Я знала, что ты… Но не до такой же степени!
Помолчала. Потом зачем-то сказала:
– А мы во дворе вечером в бутылочку будем играть.
– Во что?
Валя расхохоталась. Марии очень нравилось, когда она смеялась. "Ей очень идет", – подумала она.
– Знаешь, когда я в бутылочку первый раз играла? Еще в младших классах. В лагере.
– А что за игра?…
Олег хотел закурить, но передумал. Ему вдруг представилось, как вскинет она глаза, когда увидит его здесь. И жар разлился в паху.
– А что мы будем делать? – бодренько спросил Петя.
– Это точно здесь? – не ответил на его вопрос Олег.
Петя затравленно кивнул. Олег достал ключ и начал писать на побелке подъезда: "Маша…"
Странное дело, если раньше, у школы, что-то держало ее, сейчас, наоборот, толкнуло идти. Зачем? Чтобы испытать судьбу? Глупо. Но как и в случае с Валей, когда она стояла и смотрела в глаза ее обидчику, Мария не владела собой сейчас. Она была как орудие в чьих-то невидимых руках. Все делала на каком-то инстинкте. Автоматически. Будто это была не она. Чужое тело. Чужие руки и ноги. Чужой мозг. Чужие мысли. Была чья-то неведомая страшная власть над ней, которая гнала ее к этой неизбежной опасности. Ей было страшно. Безумно страшно. Но свернуть она почему-то не могла. Лифт открылся на последнем, девятом этаже. Здесь она жила. Маша сделала несколько шагов и застыла. Этажом ниже раздавались голоса. Уверенный нахальный голос Олега, грубый – Игоря, подхалимский смех Вовы. Маша поняла – они ошиблись этажом.
Олег сказал:
– А мы ее сейчас разыграем. Кому первому достанется. Давайте в круг сели все. Сыграем в бутылочку.
Рыжему здоровенному Паше не нравилась эта затея. Он бы и рад был уйти, но знал: нельзя. И сила ему не поможет.
И вдруг Петю осенило: надо заставить его нервничать. Он сказал:
– А вдруг кто застанет? Это же срок.
Олег фыркнул:
– Ты за пять минут не успеешь?
Все заржали. Но как-то невесело.
Маша стремглав бросилась к своей двери. Как она ее открыла – не помнила. Захлопнула и сползла на пол.
"Они все думают, что я их сюда привел Машку насиловать. А зачем я здесь?… Напугаю дуру".
Мария все еще дрожала. Дыхание было таким затравленным, что ей казалось: оно должно быть слышно за дверью. Сердце прыгало. Тряслись руки и ноги. И отказывались двигаться.
Она не умела молиться. Долго плакала, стоя на коленях, уткнувшись лицом в сиденье дивана. Тихо и нудно ныло сердце. И вдруг оно распалось на мириады маленьких сердец – не больше точки. Все они болели сразу и по всему телу. То вспыхивая, то угасая. То в одном месте, то в другом. Как звезды. Слезы капля за каплей выжигали в ней все. Они вынимали ее душу. Ей было так плохо, что она с трудом понимала, что происходит. Как всегда после слез, душа была опустошена. Чиста и тиха, как вода в глухом пруду.
И вдруг Мария замерла. Было очень тихо. Она почувствовала чье-то присутствие за своей спиной. Ей стало так страшно, что повернуться не было сил. Она ведь знала – там никого нет! Там никого не может быть! По спине пробежал холодок снизу вверх, охватив плечи и шевельнувшиеся от ужаса волосы…. Ей очень хотелось повернуть шею, но она не могла.
Потому что знала – там кто-то есть.
И в это самое мгновение поняла, совершенно четко осознала, что у нее все будет хорошо. Невероятное спокойствие обняло ее, как теплым покрывалом накрыв ее всю, всю, всю – с головы до ног. Ей казалось, она пьяна, до такой степени ей стало хорошо. Ей казалось, она куда-то погружается. Куда-то глубоко. Все ниже, ниже. Но не до дна. Так она расслабилась. И слезы вновь хлынули из глаз. Но это были не те слезы, которые рвались из нее пять минут назад. Она плакала и понимала, что счастлива. Счастлива: ни с того, ни с сего. Маша подумала, что многое бы отдала, чтобы узнать, что же еще ее ждет. И вдруг пришел ответ!!! Она не услышала его, как слышат звуки. Просто это была информация, возникшая в мозгу. "Хуже этого ничего не будет". "А что будет?" Ответа не было. Тогда Мария силой воображения стала представлять себе тот или иной исход ситуации. И ответ приходил. Как правило, односложный: "Да" или "Нет". Но самое интересное, что она узнала в этот день, это то, что она ни на кого не похожа. И так далеко отстоит от своих сверстников и мучителей, как раньше и представить себе не могла. Раньше она равняла себя на них. А сегодня узнала, что это нелепо и неправильно. И сказала себе: "Это я. Я – белая ворона". Они сами выделили ее из своей среды. Выплюнули, как инородное тело. Так тому и быть.
Сейчас она понимала, что управляло ей, когда она не знала, что ею движет. Она и раньше владела этой силой. Но несознательно. Теперь Маша стала сильней.
Мария долго не хотела рассказывать ничего родителям. Она слишком хорошо понимала, что их "помощь", их вмешательство может оказаться для нее роковым. Дарованная ей из ниоткуда сила знать еще непроизошедшее давала ей уверенность, но эта уверенность была запрятана глубоко внутри. Внешне же ее ощущения были таковы, что сегодня она дошла до последней черты.
– Мама, – сказала она. – Я не пойду завтра в школу.
И она рассказала ей кое-что, сильно смягчая краски.
– Тебе нужно уйти из этого класса, – сказала мама. – Хочешь, переведем тебя в другой класс, в параллельный, или в другую школу?
– Лучше в другую школу.
Папа, выслушав ее, сказал:
– Коллектив не может быть неправ, дочка. Вообще, когда конфликтуют две стороны, виноваты обычно обе. Так что тебе нужно подумать о своем поведении. Скорее всего, в чем-то ты допустила ошибку.
Но Мария знала, в чем ее ошибка. Тут и думать было нечего. Она не хотела принимать правила игры Олега. Она не подчинилась ему. Потому что была не как все. И не хотела делать вид, будто такая же. Потому что теперь знала: она – белая ворона.
Уйти – значит признать, что они – сильнее. Но не значит подчиниться.
Ее перевели в параллельный класс. Солидный лысый директор очень уговаривал остаться в его школе. Как же, скандал на всю округу! Не дай бог.
Однажды Мария шла пешком вниз с девятого этажа, и на восьмом увидела крупную надпись на стене. След, оставленный компанией Олега в тот день, когда она услышала их голоса внизу:
"Маша – дура и девочка. Пора ее трахнуть".
Мария думала, что кошмар кончился. Его теперь не было. Но психика ее привыкла к стрессу. И подсознание нашло выход. Оно нашло, чего ей бояться. Мария часто испытывала боли. У нее болели нервы. Ее мучила тошнота. Теперь она решила, что эти симптомы – следствия самых тяжких заболеваний. Это превратилось у нее в навязчивую идею. Она опять часто плакала. Все казалось ей подтверждением ее идеи. Психоз – это когда ложное кажется истинным, невероятное – вероятным. И даже непременно существующим, по велению рока случившимся именно с тобой. Психоз – это обман сознания подсознанием. Когда последнее выходит на вольную волю. Жизнь Марии превратилась в ад. Если ад существует на земле, то это когда фантомы, придуманные тобой же, истязают тебя. Весь ужас в том, что они абсолютно реальны. Именно так. Абсолютно. Это как сон. Когда подсознание выходит из-под контроля. Кошмарный сон. А сон разума, как известно, рождает чудовищ. Иногда Мария выплывала из этого кошмара и пыталась взглянуть на себя со стороны. Поверить в то, что все это – лишь ее выдумки. Но это так тяжело! Самое страшное в этом состоянии, из-за чего из него так трудно выбраться, заключается в том, что страх с течением времени начинает возникать от все меньших и все более незначительных причин. Но чем меньше причина, тем мучительнее страх. С каждым днем он становится все сильнее, все навязчивее. Мария стояла в поликлинике в регистратуру. Рядом пожилая женщина брала талон к онкологу. И Мария вся похолодела. А вдруг это заразно? Не важно, что говорят врачи, они ничего не понимают. И само то, что она стояла рядом… Любая ерунда приводила ее в паническое состояние. Стоило какой-нибудь мысли прицепиться к ней, как Мария уже знала: она сулит ей много часов кошмара. Эта навязчивая мысль долбит и долбит сознание, не давая ему отвлекаться ни на что другое. Она цепкая. Она липкая. И что бы Маша не делала, симптомы этой мысли виделись ей во всем. Ее тошнило от гастрита и от того, что она теперь никогда не хотела есть, а она думала, что от радиации. И то, что у нее не было аппетита, было новым поводом для страданий. Она ходила к врачам. Но, слушая их объяснения, слышала только то, что желало слышать ее взбесившееся, распоясавшееся подсознание. Ей стало совсем плохо. Ни о чем, кроме владевшей ею идеи, она теперь думать не могла. Учебные задания выполняла кое-как. Лишь бы отвязаться от них. Они на девяносто процентов состояли из ошибок. Все, что не относилось к ее больным мыслям и бредовым идеям, стало ей до крайности безразличным. И никто и ничто не в состоянии было убедить ее в обратном. В том, что это – фантом. Что это неправда. Мария очень, очень хотела найти доказательства несостоятельности ее страхов. Она искала их везде. Она замучила родителей. Она надоела врачам. Но все напрасно. Все аргументы, которые она себе приводила, опровергались ею же в сторону худшего варианта. Она так и выискивала, со старанием, почти с наслаждением симптомы своих мнимых болезней. Смертельный вираж. Раздвоение личности. Когда одна часть твоего "я" – сознание – хочет выбраться из этого кошмара и отбросить страхи, найти аргументы, опровергающие навязчивую идею, а другая – подсознание – наоборот, все больше докапывается до плохого, все больше угнетается страхом, стремиться погрузиться в него, найти доказательства гибельного исхода. Пусть призрачные. Но для больного разума они реальнее реальности.
Об этом можно писать роман. Обо всех монстрах, которые рождает пораженный разум. Можно описывать долго и подробно. Если бы не надо было переживать все ощущения смертельного ужаса, в которых мечется больная душа…
Мария уже не могла есть. Ее всегда тошнило. Еда была ей глубоко отвратительна. Она видела в ней нечто инородное, что надо запихивать себе в рот. Зачем? Она ела и давилась. Очень осунулась. Но страшно от этого почему-то не было…
Страшно было совсем от других причин: ненастоящих, измышленных ее подсознанием демонов, пожирающих остатки ее разума, исполненных самой настоящей реальности для Марии…