Факс от Су-Линь
Одри!
Я пошла на ЖПЖ читать ПИСУ и меня заСТАНСили. Опять! Со времен Франкенштейна разъяренная толпа так не издевалась над бедным измученным существом. Я думала, что написала офигенно честную ПИСУ. Но все сказали, что в ней сплошная жалость к себе.
В свою защиту я сказала, что беременна, и поэтому Элджи меня повторно виктимизирует. Это было ошибкой. В ЖПЖ не признают повторной виктимизации: это означает, что мы позволяем себя виктимизировать, а следовательно, появляется новый насильник – мы сами – и повторной виктимизации формально не происходит.
Но я указала на то, что Элджи виктимизирует моего ребенка, так что есть новая жертва и прежний насильник. А они вообще сказали, что я сама виктимизирую ребенка. С этим я почти готова была согласиться, но потом кто-то заявил, что так как Элджи – отец ребенка, значит, я виктимизирую Элджи. Я взорвалась:
– И это называется группа поддержки?! Я вам скажу, кто тут жертва. Жертва – это я, а насильники – вы, садисты подвальные!
Я выбежала прочь, купила мороженое и расплакалась в машине.
Это была кульминация.
Вернувшись домой, я вспомнила, что сегодня – тот единственный день недели, когда Элджи приходит к нам ужинать.
Он уже пришел и помогал Линкольну и Александре с уроками. Я заранее приготовила лазанью, а дети ее разогрели и поставили на стол.
Сначала Элджи противился этим семейным ужинам, но теперь, похоже, они ему по-настоящему нравятся. Вообрази: Бернадетт не готовила, она только заказывала еду на дом. А когда они заканчивали есть, она не мыла посуду. Нет, у них в обеденном столе были выдвижные ящики, как в письменном, и Бернадетт гениально придумала: она выдвигала ящик, складывала туда грязные тарелки и вилки – и задвигала. А на следующий день прислуга вынимала посуду и мыла ее. Слыханное ли дело?
Когда я выкладывала зелень в салатницу, Элджи прошептал:
– Я переслал тебе рапорт капитана и письмо юриста. У тебя было время, чтобы прочесть их?
– А зачем ты меня спрашиваешь? Тебе же все равно, что я думаю. – Я грохнула на стол салат и бутылку с соусом.
Тут входная дверь распахнулась. В дом ворвался ураган Би, размахивая письмом мистера Хармсена и капитанским рапортом.
– Ты хочешь, чтобы мама умерла?!
– Би, откуда у тебя это? – спросил Элджи.
– По почте пришло. – Она топнула ногой и пнула стул Элджи. – Я все могу стерпеть! Но всем надо только одно – доказать, что мама умерла.
– Это писал не я, – сказал Элджи. – В переводе с адвокатского это значит, что они не хотят брать на себя ответственность.
– А что будет, когда мама вернется и увидит, что ты радостно ужинаешь с людьми, которых она ненавидит?
– Если это случится, сначала объясняться придется ей, – вмешалась я. Знаю, знаю, не надо было так говорить.
– Ах ты, мошкара! – Би взвилась и накинулась на меня. – Это ты хочешь, чтобы она была мертва – тогда ты выйдешь за папу и получишь его деньги!
– Прости ее, – сказал мне Элджи. – У нее горе.
– Конечно, горе: отец оказался козлом, – заявила Би. – И попался в сети Йоко Оно.
– Линкольн, Александра, идите посмотрите телевизор, – сказала я.
– Она не хотела этого говорить, – увещевал меня Элджи.
– Вот только не надо делать такое лицо, – прошипела мне Би.
Я расплакалась. Конечно, она не знает, что я беременна. Но все равно, Одри, меня по утрам так тошнит – я тебе писала. Почему-то дело не обходится просто французскими тостами. Вчера я проснулась от дикого желания полить их мороженым с соленой карамелью. Я купила пачку и приготовила сэндвичи из французских тостов с мороженым и соленой карамелью. И поверь – мне стоит их запатентовать и открыть бизнес. Доктор Вийяр вчера сказал, чтобы я себя сдерживала, а то родится ребенок из чистого сахара, как пряничный человечек. Ну как тут не плакать? Я убежала наверх и упала на кровать.
Через час пришел Элджи.
– Су-Линь, у тебя все хорошо?
– Нет! – прорыдала я.
– Прости. Мне жаль, что так получилось с Би. И с Бернадетт. И с ребенком.
– Тебе жаль, что получился ребенок! – это вызвало новый приступ рыданий.
– Я не это хотел сказать. Просто все так внезапно.
– Это внезапно только для тебя, потому что у Бернадетт всегда были выкидыши. Если здоровая женщина, такая как я, занимается с мужчиной любовью, она беременеет.
Повисло долгое молчание. Наконец Элджи произнес:
– Я сказал Би, что мы можем поехать в Антарктиду.
– Ты же знаешь, мне туда нельзя.
– Только она и я. Она считает, ей так будет легче. Поможет перевернуть страницу. Это ее идея.
– И ты, конечно же, поедешь.
– Она только так согласится подпустить меня к себе. Я по ней соскучился.
– Тогда, конечно, поезжай.
– Ты потрясающая женщина, Су-Линь.
– Вот спасибо.
– Я знаю, что ты хочешь услышать. Но подумай обо всем, что со мной произошло и еще происходит. Ты правда хочешь, чтобы я говорил тебе вещи, в которых не уверен?
– Да! – С моей гордостью было давно покончено.
– Последний круиз в этом сезоне отправляется через два дня, – сказал он наконец. – На корабле есть места. У нас внесены деньги, которые иначе сгорят. Много денег. И я в долгу перед Би. Она хорошая девочка, Су-Линь. Правда хорошая.
Вот так вот. Элджи и Би завтра отправляются в Антарктиду. Все это, по моему мнению, настоящая катастрофа. Но что я могу знать? Я всего лишь секретарша из Сиэтла.
Люблю тебя,
Су-Линь
Часть VI
Белый континент
Мы прибыли в Сантьяго в шесть утра. Я раньше никогда не летала первым классом и не знала, что каждое сиденье одним нажатием кнопки раскладывается в кровать. Как только кресло приняло полностью горизонтальное положение, стюардесса накрыла меня белоснежным одеялом. Наверное, я улыбнулась, потому что папа взглянул на меня со своего сиденья и сказал, чтобы я не слишком привыкала. Я улыбнулась ему, но потом вспомнила, что ненавижу его, и закрыла глаза специальной подушечкой. Они у них набиты льняным семенем и лавандой и подогреты в микроволновке. Тебе тепло и ты полностью расслабляешься. Я проспала десять часов.
В аэропорту на паспортный контроль стояла огромная очередь. Но пограничник помахал нам с папой и пропустил к окошку, предназначенному для семей с маленькими детьми. Сначала я разозлилась – мне же пятнадцать. Но потом подумала – отлично, пролезу без очереди.
Дядька в камуфляже возился с нашими паспортами целую вечность. Все смотрел то на меня, то в мой паспорт. Вверх-вниз, вверх-вниз. Я решила, это из-за моего дурацкого имени. Наконец он заговорил:
– Красивая шапочка, – и показал на бейсболку "Принстон тайгерс". Ее маме прислали, когда просили денег. – Принстон, – сказал он. – Это американский университет типа Гарварда.
– Только лучше, – сказала я.
– Мне нравятся тигры, – дядька накрыл наши паспорта ладонью. – И шапочка нравится.
– Мне тоже, – я оперлась подбородком на руку. – Поэтому я ее и ношу.
– Би, отдай ему шапку, – сказал папа.
– Что-о-о?
– Очень нравится шапка, – закивал дядька.
– Би, просто отдай и все. – Папа схватился за бейсболку, но она была пристегнута к моему хвостику.
– Она моя! – Я накрыла голову руками. – Мне ее мама дала.
– Она ее в мусор выкинула. Я тебе другую достану.
– Достаньте себе сами, – сказала я дядьке. – Они в интернете продаются.
– Мы вам закажем, – добавил папа.
– Нет, не закажем! Он взрослый человек, у него работа есть. И даже оружие. Сам справится.
Дядька отдал нам проштампованные паспорта и пожал плечами – дескать, попытка не пытка. Мы получили чемоданы и прошли в основное помещение аэропорта. Гид сразу опознал нас по бело-голубым ленточкам на багаже и попросил подождать, пока остальная группа не пройдет паспортный контроль. Это будет не скоро.
– Бесплатный сыр только в мышеловке, – сказал папа. Он был прав, но я сделала вид, что не расслышала.
Стали появляться другие люди с бело-голубыми ленточками – наши попутчики. В основном старые – лица в морщинах, а на одежде ни складочки. И с фотоаппаратами! Они кружили друг вокруг друга, как павлины, демонстрируя свои объективы и камеры. Иногда они доставали из запотевших пакетиков кусочки сухофруктов и клали их в рот. Иногда бросали на меня любопытные взгляды – наверное, потому, что я была самая младшая, – и дружелюбно улыбались. Один так долго на меня пялился, что я не удержалась:
– Сфотографируйте. Так я останусь с вами навеки.
– Би! – запыхтел папа.
Любопытная деталь: возле одной комнаты без окон висела табличка: стоящий на коленях человечек под остроконечной крышей. Это универсальное обозначение церкви. Чтобы уборщики, продавцы и таксисты могли зайти и помолиться.
Пора было садиться в автобус. Я дождалась, пока папа займет место, и села подальше от него. Шоссе в город тянулось вдоль реки, берега которой были завалены мусором: жестяными банками, пластиковыми бутылками, пакетами и объедками. Среди этого мусора дети пинали мячик, играли с шелудивыми собаками и даже стирали одежду. Смотреть было противно – что, нельзя мусор собрать, что ли?
Мы въехали в туннель. Гид встал возле водителя, включил микрофон и давай разливаться – когда этот туннель прокопали, кто получил контракт на строительство, сколько шла стройка, какой президент одобрил, сколько машин по нему проезжает каждый день и так далее. Я думала, он скажет, чем этот туннель так прекрасен – может, он самоочищающийся или сделан из переработанных бутылок. Но нет, просто туннель. Тем не менее нельзя было не порадоваться за гида: что бы ни случилось, с ним всегда останется его туннель.
Мы приехали в отель – он представлял собой закрученный бетонный столб. В специальном конференц-зале нас зарегистрировала австрийская леди.
– Проверьте, чтобы в нашей комнате было две кровати, – сказала я. Узнав, что нам с папой придется жить в одной комнате, я пришла в ужас.
– Да, у вас две кровати. Вот ваш фачер на экскурсию по городу и трансфер в аэропорт.
– Мой что?
– Ваш фачер.
– Что?
– Ваш фачер.
– Что такое фачер?
– Это ваучер, – сказал папа. – Не веди себя как маленькая стерва.
Я правда не поняла, что говорит эта леди. Но я то и дело вела себя как стерва, так что этот раунд я оставила за папой. Мы получили ключ и поднялись в номер.
– "Экскурсия по городу" звучит неплохо, – сказал папа. Он так отчаянно старался мне угодить и настолько нелепо выглядел в этих своих заклеенных очках, что во мне почти просыпалась жалость – но я тут же вспоминала, что все началось с того, что он пытался запереть маму в психушке.
– Да, – ответила я. – Ты хочешь поехать?
– Хочу, – кивнул он с надеждой.
– Желаю хорошо провести время.
Я схватила свой рюкзак и направилась к бассейну.
"Чот" был огромен и прекрасен. Старые здания, затянутые плющом, с вкраплениями современной архитектуры на огромных заснеженных лужайках, усыпанных цепочками следов. К самой школе никаких претензий. Но люди там странные. Моя соседка Сара Уайетт сразу меня невзлюбила. Думаю, потому, что до рождественских каникул она жила одна в двухместной комнате. А когда вернулась, у нее вдруг появилась соседка. В "Чоте" принято рассказывать, кто твой отец. Ее папа владеет недвижимостью в Нью-Йорке. Тут у каждого, я не шучу, у каждого ученика есть айфон, а у большинства еще и айпады, а все компьютеры – исключительно Маки. Когда я сказала, что мой папа работает в "Майкрософте", надо мной стали смеяться в открытую. У меня ПК, а музыку я слушаю на плеере Zune. "Что это?" – спрашивали меня таким тоном, как будто я только что на глазах у всех включила наушники в огромную вонючую какашку. Я сказала Саре, что моя мама – знаменитый архитектор и получила грант для гениев фонда Мак-Артура, а Сара ответила: "Не может быть". Я говорю: "А вот и может, сама посмотри в интернете". Но Сара Уайетт не стала смотреть – просто отмахнулась от моих слов, и все.
У Сары густые прямые волосы и куча дорогой одежды, о которой она без умолку трещала. Если я говорила, что никогда не была в таком-то или таком-то магазине, она презрительно фыркала. Ее лучшая подруга Марла жила этажом ниже. Марла – жуткая болтушка. Она даже забавная, но у нее ужасные прыщи, она курит и находится на испытательном сроке из-за неуспеваемости. Ее отец – телережиссер в Лос-Анджелесе, и она вечно хвастается, что дружит с детьми знаменитостей. Начнет, например, вещать, до чего крут Брюс Спрингстин, и все слушают разинув рты. А я сижу и думаю: "Разумеется, Брюс Спрингстин крутой, но я и без Марлы это знаю". В общем, хоть в "Галер-стрит" слегка воняло столовкой, там, по крайней мере, попадались нормальные люди.
Как-то раз, спустившись проверить почтовый ящик, я обнаружила в нем толстый конверт без обратного адреса. Надписан он был странными печатными буквами – ни мама, ни папа так не пишут. В конверте не было никакого письма с указанием, от кого это – только документы про маму. С того дня все пошло на лад, потому что я начала писать книгу.
Но в один прекрасный день я вернулась после занятий в свою комнату и сразу почуяла неладное. Мы жили в Хоумстеде – скрипучем старом корпусе в центре кампуса, в котором, как сообщает памятная доска, однажды ночевал Джордж Вашингтон. А, я забыла сказать, что от Сары как-то странно пахло, будто детской присыпкой, но только какой-то тошнотворной. Но точно не духами, и присыпки я у нее никогда не видела. Я до сих пор не знаю, что это было. В общем, не успеваю я открыть входную дверь, как слышу наверху торопливые шаги. Поднимаюсь – в нашей комнате никого, но по звукам понятно, что Сара в ванной. Сажусь за свой стол, открываю ноутбук и чувствую запах. Этот противный запах присыпки прямо висит над моим столом. Это показалось мне очень подозрительным, потому что именно Сара настояла на том, чтобы разделить комнату пополам, и строго-настрого запретила нарушать невидимую границу. Тут она метнулась за моей спиной через всю комнату к выходу и – бегом вниз по лестнице. Хлопнула дверь. Сара вышла на улицу и встала на углу, собираясь перейти улицу Вязов. Я подошла к окну и окликнула ее. Она подняла голову.
– Сара, ты куда? У тебя все в порядке? – Я забеспокоилась, вдруг что-то случилось с одним из зданий ее отца.
Она сделала вид, что не слышит, и пошла по Крисчен-стрит. Это было странно: я знала, что у нее в это время должна быть тренировка по сквошу. Она не свернула ни к Хилл-хаусу, ни к библиотеке. Единственное здание, которое находится дальше библиотеки, – Аркболд, там кабинеты деканов. Я пошла на танцы, а вернувшись, попыталась поговорить с Сарой, но она на меня даже не посмотрела. Ночевала она внизу у Марлы.
Через несколько дней на уроке английского мисс Райан велела мне срочно зайти в кабинет мистера Джессапа. Я инстинктивно обернулась на Сару, и та быстро опустила глаза. Я поняла: эта издающая странный запах нью-йоркская девица в штанах для йоги и бриллиантовых сережках меня заложила.
В кабинете мистера Джессапа был папа. Он тут же принялся уговаривать меня уехать из "Чота", потому что так для меня будет лучше. Это было уморительное зрелище: мистер Джессап и папа лезли из кожи вон, стараясь перещеголять друг друга, и без конца сыпали фразочками типа: "Я так переживаю за Би", "Би – незаурядный ребенок" или "Ради блага Би я готов на многое". Было решено, что я уеду из "Чота", а они официально подтвердят мои баллы, чтобы на будущий год я смогла поступить в "Лейксайд". (Если меня туда примут. Кто знает?)
Потом, в коридоре, когда мы остались наедине, если не считать бронзового бюста судьи Чота, папа потребовал, чтобы я показала ему книгу. Ни за что. Но я показала ему конверт.
– Откуда он пришел?
– От мамы. – Но почерк на конверте был не мамин, и он это видел.
– Зачем ей посылать это тебе?
– Чтобы я узнала.
– Что узнала?
– Правду. Ты же не собираешься ничего мне рассказывать.
Папа сделал глубокий вдох и сказал:
– Единственная правда состоит в том, что ты прочла то, что не способна понять в силу возраста.
Тогда я и приняла окончательное решение: я его ненавижу.