Потом Тамара подписала бумагу, что не возражает против развода, и старуха ушла… А про Юрика-то больше ни слова, - ну скажи?.. Когда Тамара, закрыв за ней, вернулась в комнату, смотрит - между сервантом и стеной засунута корзинка с клубникой. Ладно, леший с ней, пришлось бежать в бакалею за песком, варить варенье. Часть ягод, что посуше, отсыпала, отнесла назавтра в КБ, угостила своих. Заодно обсудили мамулин визит. Людка сказала: "Тома, ты - святая женщина, лично я своему Кольке никогда бы развода не дала, меня бы всю от ревности пожгло!" - "Глупая ты! - засмеялась Тамара. - Да он бы и без согласия обошелся, у нас разводы не запрещены - особенно если новый ребенок. И Мартьянов обошелся бы. Это он из трусости, понимает, что если - без согласия, я могу алименты потребовать. Назло. За все годы, понимаешь? А это сумма будь здоров!" - "Тут я с вами в корне не согласна, Тамарочка, - вмешалась Раиса. - Какая-то вы, извините, не от мира. Сумма всегда пригодится, вы не миллионерша. Мужиков надо наказывать! Они же сволочи! Причем все поголовно. Вот мой Вадим, сыночек. Я ему жизнь отдала. Десять раз могла выйти замуж, могла заниматься наукой - все бросила! У меня к нему привязанность какая-то животная, как у самки к детенышу, а как человека я его не люблю, он для меня объект для дела - сготовить, зашить. А как человек - нет! Танька и та лучше!"
Люда с Тамарой только посмотрели друг на друга, но промолчали. Со смеху помрешь с этой Раисой! Раздухарилась, всех мужиков проклинает, включая Валентина из Репино, только один ее покойный муж был, оказывается, святой. "Он умел красиво любить, вот что главное! Помню, раз в день моего рождения просыпаюсь от взрыва. Вскочила: "Ах! Что? Война?" А это он, можете себе представить? - ровно в четыре часа утра (я в четыре родилась, он знал!) откупорил у меня над головой бутылку шампанского! Он был человек гигантского сердца!"
Вечером, возвращаясь с работы, Тамара с Людой единогласно решили: все Раиса врет. И про шампанское, и про любовника Валентина. Вот про склоки с невесткой и сыном - тут все правда, суровая, как на войне, такое не выдумаешь.
"А знаешь, Том, - безо всякого перехода вдруг заявила Людмила, - тебе теперь, и верно, надо бы замуж. Разведешься и присматривай себе". - "Ну уж нет! - сказала Тамара. - Юрику - отчима?! Да какая же я мать после этого?" - "А я - какая? - вскинулась Людмила. - Мой к Наташке, хочешь знать, очень даже хорошо относится, а не родной". Тамара только отмахнулась. Знала, как "замечательно" относится Николай к Людкиной дочке, хоть и женились, когда Наташке месяца не было, и удочерил, дал свою фамилию, а толку? Ладно… В чужие дела соваться хуже нет!
…Что же касается Тамариной личной жизни, то, по правде говоря, привыкла она жить вдвоем с Юриком и ничуть этим не тяготилась. Ну… а чтобы совсем не забыть, что пока еще женщина, и так, для тонуса… Что ж… Когда Юрик уезжал на дачу с детсадом или в Калининскую область к деду-бабке, Тамара оформляла отпуск, брала в профкоме путевку тридцатипроцентную и отправлялась в дом отдыха. И там, если повезет и встретится приличный человек, проводила с ним время. Знакомилась, конечно, с умом, не кидалась, как бешеная, на кого попало.
Знакомились на танцах. Там, если понаблюдать за человеком, многое можно узнать за один вечер: не нахал ли, как следит за собой, потому что, например, неряха для Тамары не существует. Еще танца с ними не станцевав, слова не услышав, можно понять главное: холостые или женатые, но бабники (которых и за миллион не надо), на танцах так и шныряют туда-сюда, а порядочный человек стоит в сторонке, приглядывается, думает. Ведь в этот вечер для него все определится - проведет он двадцать четыре дня верным супругом или наоборот. Потому что уже завтра будет поздно; всех приличных женщин расхватают. Ну… и одеты семейные не так, как холостяки, скромнее, зато опрятнее.
Вот Тамара приглядит такого, дождется, когда объявят "белый танец", подойдет и пригласит. И почти всегда во время первого танца все и решалось: ясно ведь, понравились люди друг другу или нет. Если да, будет и следующий танец, и еще, а потом - прогулка в парке или вдоль моря, и тут кавалер наверняка робко попытается полезть с поцелуями. Но получит от ворот поворот: "Это за кого же вы меня принимаете? Полчаса знакомы и - уже?!" Будет просить прощения и с завтрашнего дня прилипнет, как смола, а еще через день можно и поцеловаться, а там уж и все остальное… Сезонные эти кавалеры влюблялись обычно в Тамару до сумасшествия. Комплименты говорили, заслушаешься: и красавица, интересней всех в доме отдыха, и умница, и человек. Но Тамара понимала: хоть и произносится это все искренне, от души, но самое главное, конечно, не в красоте и уме, а в том, что она ничего не хочет, ни на что не претендует. А еще умеет слушать. Мужики ведь только считается, что молчаливые да суровые, болтать любят не меньше баб. А то и больше. И все о себе. Чаще всего, Тамара заметила, бывают они двух видов: те, что хвастаются, и те, что жалуются. И Тамара слушала, вникала, давала советы, восхищалась, жалела. Только одного не терпела - когда ругают жен. Тут - сразу отпор. И строгий выговор: предательство, не терплю. За это они ее еще больше уважали.
О своей жизни, как правило, не рассказывала. Им неинтересно, а просто так душу выворачивать да унижаться?.. Тем более, скоро наступит день, и прости-прощай… Насовсем. И нечего давать лишнюю информацию. Она и адреса-то своего никогда не давала, предупреждала по-честному: все, что есть между нами, только до конца срока, а там - у тебя своя жизнь, у меня - своя. Разрушать семью - на это не пойду никогда, - ни свою, ни твою. Про себя, само собой, всегда говорила, что замужняя. И возлюбленных такая постановка вопроса вполне устраивала, хоть и случалось иногда, что в последний момент заест самолюбие: как так? - женщина навсегда прощается, и не с кем-либо, с ним! - а у самой улыбка до ушей и никакой печали. И вот накануне вел себя человек спокойно, вместе покупали на рынке фрукты для дома - для семьи, и вдруг, уже на вокзале: "Дай адрес, и все! Не могу так! Напишу! Приеду! У меня это серьезно! Большое чувство!" Тамара в ответ: "Писать ни к чему, а если и правда чувство, приезжай на будущий год сюда же, в то же время". Один раз - дура! - и сама поверила, ждала лета, дни считала, отпуск еле вырвала, путевку - с боем! А он не появился… И потом уж Тамара, даже если и договорится о новой встрече, равнодушно ехала в другое место - кому нужны эти игры? Да и забывались они, сезонные-то любови, пройдет месяц, два от силы, и будто не было ничего, приснилось или по телевизору видела. А по-настоящему есть только Юрик. Он один, для которого - всё! Чем дальше, тем больше понимала Тамара, как виновата перед сыном. Ведь не только в том дело, что не сумела, не захотела удержать Мартьянова, он, положим, подлецом оказался, променял сына на чужую бабу. Но именно его, такого, как есть, Тамара сама выбрала Юрику в папаши. И если Юрик унаследует его недостатки, тут ее вина, Тамарина, больше ничья! А недостатков у Мартьянова полно - расхлябанность, неприспособленность, под любое влияние может попасть. И Тамара поклялась себе великой клятвой - жизнь положить, а сына вырастить полной противоположностью.
Когда Юрик уже учился в школе, начала готовить его в военное училище, чтобы стал офицером. Армия - это армия, любые гены перешибет, там ни разгильдяйства, ни лени, ни - чтобы самого себя жалеть. Там - долг. Долг! Вот что главное в жизни. А склонность к мартьяновской расхлябанности уже и сейчас заметна: утром не поднимешь, так и норовит поспать лишнее. Вообще не активный, а ведь приучен - с постели под холодный душ, но сперва зарядка, да не какая попало, с эспандером, на снарядах; у Тамары поперек дверного проема приколочена перекладина (кто первый раз приходит, если высокий, обязательно стукнется лбом). На перекладине этой она и сама, вместе с Юркой, подтягивалась. Первое время - смех и грех - оба висели, как тряпки, к шестому классу Юрик мог до двадцати пяти раз. Но азарта, спортивной злости - нисколько! Отвернешься, он тут же: "Все! Отстрелялся!" - "Что значит - все? Сколько раз?.." - "…Двадцать… три…" А по времени ясно, там и пятнадцати нет. "Двадцать три, говоришь? Молодец. А ну, давай еще восемь!" Покраснеет, засопит, а слушается. Потому что мать для него не просто мать - товарищ, вместе телевизор смотрят про десантников, вместе ходят на стадион, на футбол. А еще Тамара придумала военную игру, такую, что сама готова в нее все вечера играть: берется лист ватмана, наносится рельеф местности, горы там, реки, населенные пункты, лес. И вот, на одной стороне, допустим, реки - наши, на другой - противник. У нас - самолеты, артиллерия, пехота, и у них тоже. Все это вырезано из картона в виде квадратов, ромбов, кругов и других фигур и обклеено разноцветной бумагой с условными обозначениями. Надо разработать стратегический план и тактические действия: куда послать разведку, как расположить орудия, когда начать артподготовку, в каком направлении потом пойдет техника, как переправится через реку и ударит царица полей. Ну и так далее. Иногда играли с Юркой друг против друга, иногда - оба и за наших, и за тех. Тамаре игра очень нравилась, Юрику, пока был помладше, тоже. Но в седьмом классе Тамара его, бывало, даже уговаривала: "Ну сына, давай в войну!" А он не хочет, ему интересней - во двор…
Выглядела Тамара всегда - залюбуешься. На работе прямо поражались, откуда силы берутся? И верно - до двух часов ночи просидит над костюмом для Раисы (той в голову ударило - на каждый день недели - новый наряд), утром глаз не разлепить, а надо встать, сделать вместе с сыном гимнастику, проследить, чтобы не увильнул от душа ("Не пудри мозги, не обливался ты, вон - кончики волос сухие, а ну, марш в ванную!"), а потом привести себя в порядок и - на работу. И там, пока Людмила чухается за соседним кульманом, доделывает вчерашний лист, у Тамары уж новый готов - чистенький, без единой ошибки. Вот так. Ей даже физическое удовольствие доставляло взять новый ватман, наколоть на доску, проверить рейсшиной, что все ровненько, а на столе, рядом - карандашики заточены, готовальня раскрыта, резинка мягкая, любимая - никому не давала пользоваться! - и тут же справочники, ГОСТы - и пошла работа! Что ни линия - блеск. Окружности могла так от руки провести, что лучше любого циркуля. О технической грамотности не говорим, Раиса Тамарины чертежи даже не проверяла, подписывала не глядя.
В обед успевала еще подхалтурить, чертила балбесам-заочникам дипломные проекты. Платили прилично. Лодырь, он что хочешь отдаст, лишь бы самому не делать. И еще в ногах поваляется: "Тамарочка Ивановна, ну выручите, полный зарез, только вы можете, ну дорогая!" Выручать Тамара выручала, но уж не могла не высказать, что думает: "Зачем получаешь специальность, которую не любишь? Вы же все надеетесь, что вкалывать не придется, в руководители стремитесь, руками водить, в начальники на чужом горбу!" Сама думала: а ведь и она спокойно могла закончить институт, хотя бы заочно, села бы на Раисино место, когда та уйдет на пенсию… Но тогда пришлось бы отнимать время у Юрика, а он с каждым годом требовал его все больше. Была бы дочка, может, и проще бы, а с парнем… Легко ли без отцовской руки вырастить настоящего мужчину? А надо. Долг. Чтобы вырос сильным, честным, не вруном, не исподтишником! А для этого должен привыкнуть: скрыть ничего никогда не удастся. Когда Юрик был еще маленьким, знал - есть у Тамары такой особый глаз, которым она все видит, где бы он ни был. Придет с гулянья, мать сразу: "Зачем ел снег?" Скажет так, наугад, и Юрик, если правда ел, тут же и признается. Ну, а не ел - обидится: "Не ел я, чего ты?" Тамара: "Как - "чего"?! Да! Сегодня не ел, но… хотел ведь?.." Ну что ты будешь делать? Верно, хотел… кажется… Но как же она-то узнала?!
А уж сообразить, что опять брал на руки помойную кошку или катался с горки на животе - и вообще проще простого: на рукаве-то кошачья шерсть или снег забился под пуговицы - чистил пальтишко перед тем, как домой идти, а про пуговицы и не догадался.
Когда стал побольше, в колдовской глаз уже не верил, зато прозвал мать Шерлоком Холмсом: "От тебя ничего не скроешь, тебе бы в милиции работать". Ох, и резануло это тогда Тамару! Вот точно таким тоном Мартьянов как-то сказал: "Надзиратель!"
Но так или иначе, а до поры до времени за сына Тамара была спокойна - особо безобразничать не будет, ее побоится, а это уже кое-что. А Юрик, верно, боялся матери. Потому, конечно, боялся, что уважал. Руки на мальчишку, слава Богу, не подняла ни разу. Да строго-то говоря, и не за что было. А это вот, как ни смешно, Тамару иногда беспокоило: все-таки парень растет, должен хотя бы слегка похулиганить, подраться. Нет! Осталось в нем что-то от Мартьянова, вялость какая-то, никак не вытравить! И учителя, бывало, говорят: на уроке как сонная тетеря, вызовешь - не с первого раза и услышит. Все делает будто нехотя, странный мальчик.
Правда, учился Юрик прилично, в первых классах и вообще был отличником, но опять не потому, что стремился чего-то добиться, а потому, что мать часами рядом высиживала и чуть что заставляла переписывать с самого начала. Кряхтит, слез полные глаза, а делает. В шестом-седьмом классах такого контроля обеспечить уже не могла, многого, чему их теперь учат, сама не знала, восьмилетку кончала дома, в деревне… да и когда это было! Но все равно тетрадки просматривала, и уж чего-чего, а грязи там не водилось. И все же сполз на четверочки да троечки. Говорят, возраст такой, вон и Людкина Наталья еле тянет, но там - дело другое, там интернат, а родители - хоть и считается, что оба есть, на самом деле отец, как ни говори, не родной, а мамаша… Да и вообще, с детьми что главное? Учет и контроль. А какой в интернате может быть контроль?
При помощи контроля, то есть наблюдая из окна кухни, как ее тринадцатилетний Юрик гоняет с ребятами во дворе, Тамара установила: в возникающих по ходу дела драках ее сын участия не принимает, стоит себе в сторонке и ждет, пока "победит дружба". Заметив это впервые, выводов делать не стала, решила: может, единичный случай. Тем более, раньше, маленьким, Юрик давал отпор, если у него, к примеру, пытались отнять игрушку. Но там и драки были другие, вырвал игрушку - и в сторону, а чтобы здоровый лоб, который ежедневно подтягивается на турнике, стоял руки - в брюки, пока бьют его товарищей?.. Через неделю повторилось то же самое. На этот раз сцепились уже не кучей, дрались один на один Славка Шестопалов из седьмой квартиры, главный Юркин дружок, и амбал-переросток Ухов. Ухов подмял Славку, колотит - страх смотреть, а наш фон-барон хоть бы хны. Отошел, будто не его дело, даже смотрит в другую сторону.
Когда Юрик вернулся домой, Тамара все ему высказала. И про трусов, которые умирают тысячу раз, и в особенности - про предателей, и - что сам погибай, а товарища выручай. Весь скривился, засопел и сказал, что выручать надо, когда человек прав, а они - из-за ерунды, лишь бы кулаками махать, и Шестопал сам, первый полез, любит драться, ну и схлопотал! Но Тамара, разволновавшись, ничего уже не слушала, крикнула, что когда бьют своего, нечего разбираться, кто прав, кто не прав. "Увижу еще раз - все, ты не мужчина и мне не сын! Живо отправлю на Васильевский к папаше Мартьянову!" Про папашу Мартьянова Юрик слышал уже не впервые и, конечно, заревел, как ясельный: "Мамочка, не буду, мамочка, не отправляй!" А тут шла Тамара как-то с работы через двор, видит: мальчишки опять дерутся, прямо куча мала, кто кого - не поймешь. Наш принц - в сторонке, притворяется, будто разглядывает голубей. Заметил мать, и пулей туда, в драку, в самую гущу. Через полчаса явился - новый свитер в грязи, под носом кровь, на скуле синяк, сам зареванный. Тамара промолчала - не хвалить же, нормальное дело. Но и ругать за свитер тоже не стала. А он весь вечер посматривал, видно, ждал чего-то. Неужто ордена?
Еще одно беспокоило: подвержен влияниям. Закадычный этот Шестопалов из них двоих явно был главным. Юрик чуть что: "А Славка сказал… А Славка считает…" Тамара: "Ну, а своя-то голова у тебя есть? А если Славка тебе скажет - в люк вонючий залезть и крышкой закрыться?"
Но Славка - ладно, хуже другое: Виктор, сосед, с недавних пор больше не плавал, списали за что-то. Устроился в соседний гастроном грузчиком, опустился, каждый вечер поддатый. Хулиганства в квартире, правда, себе не позволял, Тамара пригрозила - если что, вылетишь из Ленинграда на сто первый километр, я буду не я. Верил и вел себя тихо. Но что опасно? Юрик вдруг стал к нему тянуться. Мать весь день на работе, а у этого алкаша при магазине свободное расписание. Как-то забежала днем; сидят с Юркой на кухне, чаи распивают. На столе батон, сыр, колбаса полукопченая, Юрик наворачивает за милую душу, ему без разницы, куплена эта колбаса на честные деньги или, может, украдена. Тамара увидела, в глазах потемнело. Допрыгалась! Парень без отца - с алкоголиком, с ворюгой связался! Сегодня краденую колбасу кушает, завтра выпивать начнет с этим бандитом! Дала обоим звону. Витьке отдельно: "Ты что, поганец, к ребенку прилип? Компания он тебе? Не трогай мальчишку, не то загремишь отсюда к чертовой матери! Сегодня же схожу куда надо!" Вдруг слышит сзади Юрик всхлипывает: "Мамочка, зачем ты? Дядя Витя хороший, мы же ничего такого…" А Витька встал, да так зло, сквозь зубы: "Ну и зараза же ты, Тамарка! Никому от тебя жизни нет, родного сына затравить готова. Эсэсовка!"
С тех пор Тамара ни разу больше не заставала сына с Виктором. Но видела: плохое влияние на мальчика тот все равно оказал, потому что Юрик стал грубить. Не то что словами, за слова Тамара ему показала бы, - тоном. Даже не объяснишь, в чем хамство, а есть. Спросишь: "Как в школе?" Он: "Нормально". Но так ответит, что слышишь: "Ну, чего тебе? Отвяжись". Но вообще-то он теперь больше молчал, прямо как папаша Мартьянов. За вечер: "Дай поесть", "Спасибо", "Я пошел". Все разговоры.
Тамара очень расстраивалась, плакала даже. Бабы на работе утешали каждая по-своему. Людка: "Переходный возраст, не бери в голову, подумаешь - молчит! Лишь бы не хулиганил!"
У нее другие мерки, ее Наталья уже и покуривает, и по-матерному запросто - интернатская, но ведь Тамара-то в Юрку душу вложила!