Султан с братьями, тем временем, решили, что пора и самим заняться похищениями людей ради выкупа. На примере своих сородичей они видели, какие деньги приносит торговля рабами. Неуёмная алчность точила их червём. И братья начали подыскивать себе жертву. Понятно, что в Чечне об этом нечего было и думать. Их род был малочислен и слаб. Поэтому любая попытка захватить в плен какого-нибудь богатого чеченца была для них равносильна смерти.
Тогда взор Султана обратился на Город Ветров. Там через разных посредников ему удалось наметить одного армянина - сына хозяина кафе. Деньги у него были, и на выкуп в тридцать-сорок тысяч долларов он вполне мог раскошелиться. К тому же, влиятельной родни армяне там не имели, поэтому мести можно было не опасаться.
Местные бандиты-горцы, получив аванс от Садаева, полторы недели "пасли" Ашота. На всякий случай они через день меняли машины, попеременно ездя за ним по пятам то на "Джипе" с тонированными стёклами, то на "Мерседесе". Но парень оказался на редкость беспечным. Он в упор не замечал "хвоста". Осмелев, бандиты сделались наглее, почти перестав шифроваться.
Отследив все его городские маршруты, горцы решили схватить Ашота рано утром, прямо у дома, когда тот пойдёт на занятия. Один из них даже заглянул накануне на юридический факультет и старательно перекатал его расписание, чтобы точно прикинуть, когда тот выйдет на улицу. О том, что в этот день парень будет без машины, бандиты знали.
Двор Ашота ранним утром всегда бывал пуст. Выехав через переулок на широкую оживлённую улицу можно было быстро затеряться в шумном потоке машин. В то утро даже погода им благоволила: в жуткий ледяной ветер прохожих не было вообще.
Появление Николая оказалось для их неожиданным, и пару минут, что тот топтался посреди двора, дожидаясь забывшего тетрадь армянина, они оживлённо совещались в машине, как теперь поступить.
Поначалу бандиты хотели просто пристрелить Николая на месте как ненужного свидетеля. Но старший - командовавший всем рыжий Гамзат - рассудил иначе. Он подумал, что убивать просто так невыгодно, и решил всучить Николая Султану в довесок к первому пленнику.
- Отвечаю, возьмёт - куда он денется, - заявил он уверенно.
В Чечню их привезли закованными в наручники и с мешками на головах. Чтобы машины не проверяли на блокпостах, в них, вместе с ними ехали милицейские офицеры, которые тоже были в доле с работорговцами.
Поначалу Идрис Садаев, который встречал их на границе, брать второго невольника не соглашался. Он долго отнекивался и тряс головой, повторяя:
- Мы так не договаривались.
Но тогда Гамзат выхватил из-за пояса пистолет и решительно приставил его к голове обмершего Николая:
- Если не возьмёшь - пристрелю, отвечаю. Мне он на хрен не нужен.
- Брат этого русского не заказывал.
- Да возьми, да! За "штуку" баксов отдаю - даром, считай.
В итоге, поторговавшись, сошлись на восьмистах. Идрис вспомнил, что у брата шла стройка, и пленный солдат работал слишком медленно.
V
Станислав осторожно ссыпал в корыто сухой цемент, плеснул из грязного заляпанного ведра водой и тщательно перемешал лопаткой чавкающую жижу. Потом взял в руки мастерок и принялся класть кирпичи, неторопливо промазывая раствором щели между ними. Гаджимурад то и дело выглядывал из дома и, видя, что раб трудится усердно, радостно скалил зубы.
День тянулся долго. И когда на двор легли длинные вечерние тени, жутко уставший, мучимый голодом Станислав всё ещё работал, продолжая месить раствор своими изъеденными цементом руками. Но они, задубевшие, с растрескавшейся на ладонях кожей, слушались всё хуже. Его изодранная солдатская куртка, промокшая от пота, висела рядом, на сучке дерева.
Солдат усердствовал с умыслом. Этим он хотел усыпить бдительность Гаджимурада, который поначалу глаз с него не спускал. Сидел целый день на корточках у дома, плевал под ноги длинной противной слюной да покрикивал на раба, подгоняя палкой. Теперь же этот надсмотрщик, в котором Станислав сразу разглядел хоть и бдительного, но тупого цербера, подрасслабился. Убедившись, что рабы, надёжно скованные, работают хорошо и не отлынивают, он уходил в дом или надолго отправлялся к соседям. Это радовало солдата, и надежды на удачный побег вспыхивали в нём с новой силой.
В станице пахло весной. От влажных, разогретых солнцем комьев чёрной перекопанной земли тихими ясными вечерами валил пар. Где-то за домами нёс свои мутные воды Терек.
"Ну и благодать же здесь, - вздыхал невольник - И всё этим гадам досталось. У нас-то под Новгородом ещё зима небось, снег лежит повсюду. Ну, или на крайняк грязь под ногами хлюпает. А тут уж деревья не сегодня-завтра зацветут".
И он со щемящей тоской посмотрел на набухшие почки какого-то странного, невысокого, изящного и ветвистого дерева. Такие в его краях не росли.
Вспомнил, как позапрошлой весной, когда его дивизия только входила в Чечню, один солдат из кубанской станицы показал ему эти деревья в садах и сказал, что это персики.
- Видал, Стас? - хохотнул тот. - Гляди, пока жив. А то всё ж на юга попал. У вас там, небось, ничего, кроме картошки, и не растёт?
У кубанца был странный, забавлявший Станислава говор. Он "хэкал", то есть, произносил "г" мягко, протяжно. Так и говорил: "хляди" вместо "гляди". Позже ему объяснили, что на Кубани почти все так говорят.
- Крыжовник растёт, малина, яблоки, - отвечал он.
- Крыжовник? Тоже мне, фрукт! Не фрукт, а кислая сопля в кожуре.
- Сам ты сопля!
Они, сидя на броне БТРа, проезжали через какое-то село. Их глаза напряжённо шарили по сторонам, а указательные пальцы лежали на спусковых крючках автоматов.
Кубанец говорил, что персики очень вкусные, и размером они с яблоко, только мягкие, сочные и сладкие, с бороздками по бокам и твёрдой крупной косточкой в сердцевине. Потом, на рынке Грозного они купили целое ведро персиков и объелись ими до отвала…
Тем временем ко двору с шумом подкатили машины. Зафырчали моторы, захлопали дверцы, послышались зычные голоса. Гаджимурад тут же выскочил из дома и торопливо распахнул ворота.
Во двор въехали две иномарки. Из передней неспешно вылез Идрис Садаев, невысокий, полноватый, в тёмных очках. Снял их аккуратно, заправив дужку в карман модного кожаного пиджака. Султан вышел ему навстречу. Братья приобнялись, коснувшись друг друга щеками. И радостно заговорили разом, скалясь в самодовольных улыбках.
Тем временем из машин вытащили двух человек. Грубо бросили наземь, перед хозяином, сорвали мешки с голов. Станислав, возившийся у пристройки, хорошо разглядел пленников: в измятой одежде, с нечёсаными, спутавшимися волосами, они ошалело озирались по сторонам, часто и испуганно моргая. Солдат сразу догадался, что привезли новых рабов.
Султан сиял. Его толстые губы растягивались в довольной улыбке, а округлый, вываливающийся из штанов живот весь колыхался от радостного гогота. Он деловито оглядел обоих пленников, ощупал их плечи, руки своими толстыми крупными пальцами. Особенно внимательно рассматривал темноволосого и полноватого парня в перепачканных глиной джинсах и разорванной по шву куртке. Тот испуганно сжался и низко опустил голову. Султан грубо схватил его за волосы, рванул на себя и что-то сказал по-русски. До Станислава долетело: ".отец богатый….пусть заплатит."
Темноволосый захлопал короткими чёрными ресницами и всхлипнул. Чеченец ощерился и с силой хлестнул его тыльной стороной ладони по щеке. Парень заскулил жалобно.
"Ну, ясно. Этот толстый - сынок богатых родителей. За него выкуп потребуют", - сразу сообразил Станислав.
Второго - долговязого, безобразно-худого белобрысого парня - Султан осмотрел придирчиво. Прощупал жидкие немощные бицепсы, грубо скрутил ухо, ткнул кулаком в живот. Затем недовольно, с сомнением покачал головой. Сказал что-то на своём языке брату.
- Работать будешь. Понял? - бросил тот по-русски.
- По… понял, - запинаясь, приглушённо ответил долговязый, мелко подрагивая всем телом и уперев взор в землю.
Гаджимурад быстро и деловито заключил ноги обоих новых невольников в кандалы - старые, дедовские, кованые ещё кузнецом. Затем их пинками погнали к зиндану, и цепи заскрежетали громко и противно. Рабы, потупив взоры, затрусили неуклюже, с трудом подволакивая ещё непривыкшие к цепям ноги.
"Посмотрим, что за люди", - решил Станислав.
Он даже обрадовался их появлению - хоть поговорить будет с кем. Ведь оторванный от мира уже почти год, он совсем не знал, что в нём происходит. Как там сейчас, в России? Не пошлют ли войска сюда вновь? А-то чеченцы-хозяева вон, ухмыляясь, говорят ему без конца:
- Нет больше твоей Русни, схавали мы её. Москва давно под нами. По Красной площади ваших с петлями на шее водим.
"Москва под нами"! Ах, вы, мрази! Ну, погодите, дайте только вырваться отсюда. На новую войну он теперь сам пойдёт, добровольцем. Чтобы жестоко отомстить за каждый день своей неволи, за каждого замученного здесь русского.
Иногда он заводил с Сосланом разговоры о побеге, в те редкие минуты, когда они оказывались вдруг наедине, с глазу на глаз. Осторожные, тихие, прерывистые. Когда рядом кто-нибудь появлялся, они сразу же замолкали, опускали глаза.
Старику солдат всё же не доверял до конца и при нём помалкивал, держа ухо востро. Он опасался, что тот, будучи уже не в силах бежать сам, может из страха или просто по злобе - чтоб не мучиться одному - выдать хозяину их намерения. И это вселяло в него тревогу.
"Если за этого жирного действительно могут дать выкуп, то он в побег вряд ли пойдёт, побоится. "Коммерческие" - они все такие. Сидят тихо, ждут, когда за них заплатят, - продолжал размышлять солдат. - А вот второй - посмотрим. Он, кажется, русский, а раз так, то платить некому. Надо будет поговорить, прощупать его, посмотреть, что да как. Правда, на вид дохляк совсем. Но, может, с душком"?
Приехавшие чеченцы, меж тем, отправились в дом к Султану. Через окно доносился их радостный гогот.
Братья решали, какую сумму они запросят за Ашота. В итоге сошлись на шестидесяти тысячах долларов. А чтобы его родители были сговорчивее, они устроят "этому армянину настоящий ад": будут его ежедневно бить, издеваться и морить голодом. Умелыми пытками они заставят жалко дрожать каждую жилку его толстого нескладного тела. А когда в насмерть перепуганном, почти помешавшемся от непрерывных страданий армянине угаснет последняя надежда, и он совсем падёт духом, они назовут цену выкупа и запишут на видеокассету его слезливое обращение к отцу с неистовой мольбой "забрать его отсюда и сделать всё, что они хотят". Кассету отправят родителям в Город Ветров. Хотя уже сейчас там надёжные люди распускают повсюду слухи, что сын хозяина кафе в Чечне, сидит в зиндане, и за него ждут выкуп. Морально готовят, так сказать.
Султан довольно скалился:
- Это будет очень выгодное дело, Идрис. Мы хорошо заработаем.
- Думаю, нам не придётся долго ждать. Но если они сразу платить не захотят, то мы отрежем этому Ашоту ухо или отрубим палец. Это надо будет снять на видео и тоже послать его родителям. Я проверял - они действительно богатые люди. А ещё у них валом родственников: в Москве, в Сочи, в Краснодаре. Магазины, кафе-мафе там всякие держат. Торгаши, короче.
- Армяне - все торгаши. Пусть только попробуют не заплатить!
Молодые чеченцы, приехавшие с Идрисом, были их дальними родственниками. Они сидели в углу комнаты, за отдельным столиком и пили чай молча, не вмешиваясь в разговор старших. Но по их сверкающим глазам, по разгорячённым и алчным взглядам было понятно, что вопрос скорого получения выкупа занимает их не меньше.
VI
- Здорово, пацаны! - Станислав бодро приветствовал новых невольников, едва только спустился вечером в сумрачную глубь ямы.
Они вскинули на него насторожённые, запавшие глаза.
- Привет, - глухо буркнул Ашот.
Николай промолчал. Оба они привалились спинами к стенке зиндана, и сидели так, съёжившись, приткнув колени к подбородкам. Облизывали разбитые, вспухшие губы.
- Кто такие? Откуда? - с живым интересом спросил солдат.
- Из Города Ветров, - чуть помедлив, ответил Ашот. - Нас прямо на улице схватили и в машину затолкали. Возле дома моего. Кто, чего - мы не знали. Мы с ним шли как раз, - и он кивнул в сторону Николая. - А тут из машины эти выскочили и нас туда затащили. Сюда везли в наручниках и с мешками на головах.
И, громко шмыгнув носом, добавил:
- А это чё за село?
- Не село, а станица, - поправил старик Богдан. - Станица Внезапная называется. Только вы им, - и он указал пальцем на железную решётку над ямой, грубо сваренную из ребристых арматурин. - Не показывайте виду, будто знаете, где находитесь. Поняли?
- Да, хозяин спалит - вам же хуже будет, - подтвердил Сослан.
- А что будет? - спросил Николай, и его голос жалко вздрогнул.
- Да что угодно, что им по кайфу. Могут, к примеру, палец отрезать, а могут и ухо.
Губы Николая дрогнули и лицо скривилось в предслёзной гримасе.
- Чё, правда? - пролепетал он.
- Ну ты так уж не трясись, - подбодрил его Станислав. - У тебя как: папа, мама есть?
- Е… есть.
- Ну, так если они денег им отбашляют, то тебя отпустят.
- Чё, в натуре отпустят? - сразу оживился Ашот.
- Конечно, отпустят. Сам ты им на хрен не нужен. Им деньги за тебя нужны.
- Про деньги они ничего пока не говорили, - и он шевельнулся с беспокойством.
- Скажут ещё, погоди. Просто ждут пока, чтоб родаки там твои совсем на нервяках были. А потом ещё пытать начнут - чтобы ты домой письмо написал и выкуп за себя заплатить просил, - этот увалень не понравился Станиславу, показался ему рыхлым и нестойким.
- Пытать?
- Ну, а ты как думал? Их хлебом не корми - только дай над человеком поизмываться.
Услыхав такое, Ашот отшатнулся испуганно.
- Чё, в натуре?
Но ему никто не ответил, и армянин сжался, поник. Помолчали. Затем Станислав спросил:
- Тебя звать как?
- Ашот.
- А тебя? - и он толкнул в плечо Николая.
- А? Что? - словно очнувшись, вздрогнул тот. Его глаза были отрешёнными, пустыми.
- Звать как, спрашиваю?
- Николай. Коля.
- Стас, - солдат сам нащупал его ладонь, раскрыл, стиснул в своей и несколько раз повторил своё имя:
- Станислав меня звать. Стас. Понял, нет? Стас я с Новгородской области.
Ладонь Николая была влажной, вялой, и тут же безвольно опустилась вниз.
- Вы давно здесь? - не поднимая головы, тихо спросил Ашот.
- Да кто как. Я - с год. Сос вон лет пять уж у чехов сидит. А дед Богдан и сам небось не помнит сколько.
Станислав устало прилёг на гнилое, грязное тряпьё и неторопливо вытянул скованные ноги. Кандалы негромко звякнули.
- Я на войне в плен попал, прошлым летом. В горах, в Аргунском ущелье. Раненый был, контуженый. Вначале чехи меня на обмен держали, хотели на кого-то из своих обменять. Да потом того чёрт дёрнул в побег пойти. Ну, его наши и вальнули. Так я в горах до весны и просидел, а потом меня сюда продали, чтоб хоть что-нибудь получить.
Сослан запустил руку в открытую пачку макарон, набрал их целую горсть и принялся грызть.
- Короче, пацаны, - продолжил Станислав. - Я вам так скажу: выжить здесь можно. Вон на деда Богдана гляньте - уж тридцать лет как у чехов по ямам сидит, а всё живой.
- Сплюнь, - проворчал Сослан.
- Живой-живой. Только вот ухо за побег отрезали.
- Чё, в натуре? - и глаза Ашота, вперившиеся в старика, округлились.
Воцарилось тягостное молчание.
- Да уж, с тех пор я больше не бегал, - тихо проговорил, наконец, старик, проведя рукой по нелепо оттопыренному остатку уха. - Меня в горах всё держали. Оттуда хрен убежишь. А когда сюда, на равнину попал, то уж стар слишком был, сил не было. Сегодня вон лопату взял хлев разгребать, так руки чуть не отвалились - куда уж тут бежать, - и, помолчав, прибавил с тяжким грудным вздохом. - Нет. Со мной кончено.
- Поняли? - многозначительно протянул солдат. - Так что думайте, как вам быть.
Он приподнялся, придвинулся к осетину и тоже загрёб горсть макарон. Толкнул вбок Николая:
- На, поешь, - и отсыпал тому половину в машинально раскрывшуюся ладонь. - Другим здесь всё равно не кормят.
Николай начал вяло совать их по одной в рот, долго посасывая, прежде чем проглотить. Во дворе погасили фонарь, и в яме сделалось совсем темно.
Наконец он сказал:
- Меня не выкупят. Родители бедные, откуда у нас деньги. Меня, наверное, вообще случайно похитили, по ошибке.
Ашот глянул на него пристально, но промолчал.
- Может, и по ошибке, - пожал плечами солдат.
- И чего, я так и буду сидеть здесь?
- Если платить некому, то труба дело, - Станислав покачал головой. - Так просто они в жизни не отпустят.
- А если снова война начнётся, если войска сюда придут?
- Тогда чехи будут перевозить нас из аула в аул. Хотя, бывало, если наши их крепко давили, то они просто зинданы гранатами закидали. Им свидетели не нужны.
Руки Николая дрогнули, и из разжавшейся ладони макароны посыпались на землю. По худому, туго обтянутому кожей лицу заструились слёзы.
- Гады! С-суки! - вскричал он. - Суки!! - и хлопнул кулаком по дну ямы.
- Ты потише, слышь? Чехи услышать могут.
Но Николай повалился наземь и забился, выкрикивая визгливо:
- Суки! Суки!
Он раскидал тряпьё в стороны, и его тонкие пальцы заскребли влажную податливую землю.
- Э, да успокойся ты! Хорош!
- Гады!!! Ненавижу!!!
Старик Богдан замер в страхе, боясь, что хозяева услышат крики.
- Суки!!!!
- Сос, держи его! Сос! - и Станислав навалился на Николая сверху, в темноте наощупь зажимая ему руками рот.
- Сууууууккиииии! - отбрыкиваясь, выл тот.
Сослан навалился с другой стороны, схватил за ноги.
- Тише ты! Тише, - зашипел он. - Не ори - услышат.
Николай хрипел, мычал и продолжал рваться с яростью, суча скованными ногами по земле.
- Да заткнись ты, псих! - рявкнул ему в ухо Станислав. - Пристрелят ведь тебя.
И он с силой ткнул его кулаком по рёбрам, хлопнул ладонью по лицу:
- Заткнись!
- Тихо, тихо, - бормотал сквозь зубы Сослан, прижимая его ноги к земле.
Наконец, Николай затих, обездвиженный, обмякший.
- Всё, всё, - повторял солдат. - Нормально всё. Спокойно.
Он держал его крепко, ощущая под пропотевшей насквозь одеждой тощее, жалко подрагивающее тело.
- Спокойно.
Потом он разжал руки и привстал. Николай не шевелился, лёжа неподвижно, отвернувшись лицом к стене. Станислав не спеша набросил на него сверху большую, извазюканную в земле дерюгу - остаток одеяла.
- Накройся. Холодно здесь по ночам, - сказал он.
Невольники разлеглись вдоль стен и, навалив на себя кучу грязного тряпья, зарывшись в него с головами, заснули. Ашот приткнулся к осетину сбоку, свернув калачиком своё толстое тело.