Чеченец сразу ухмыльнулся, торжествующе и злорадно:
- Давай всё. Потом снимай бушлат и шапку.
- Щас, щас. Вот деньги, вот, - торопливо пояснил Алексей, наклоняясь и расстёгивая карман.
Бесконечно долго его правая рука тянулась к ножу. Легла на него, уверенно, властно. Твёрдая отполированная рукоять приятно захоло-дила ладонь.
- Чего ты копаешься, ишак! Резко давай, - глаза бандита жадно сверкали. - Время - деньги, - и чеченец, подмигнув лейтенанту, самодовольно заржал, чуть опустив пистолет.
Алексей моментально выхватил нож и коротким рывком бросился вперёд. Левой он схватил руку, держащую пистолет, за запястье и резко рванул её в сторону, а правую выбросил прямо. Раздался короткий глухой звук - лезвие пробило одежду и, разрезая волокна мышц, проникало всё глубже в упругую чужую плоть. Лейтенант несколько промахнулся и, вместо округлого живота, всадил нож чеченцу в пах по самую рукоятку.
Тот взревел так, что офицер, оставив оружие в ране, инстинктивно отскочил к вагону. Убивать человека ему приходилось впервые.
Выронив пистолет, бандит схватился обеими руками за промежность и, воя по-звериному, рухнул на перрон. Из раны фонтаном забила кровь, растекаясь вокруг тёмной густой лужей. Очевидно, лезвие задело паховую артерию. Чеченец перекатывался по асфальту и истошно орал, визжал, выл, не переставая. Его глаза исступлённо лезли из орбит, из перекошенного в нечеловеческом крике рта обильно вырывалась слюна.
Именно этот вопль и услыхал Ахмед - как раз в этот момент "гвардейцы" вели его в комендатуру.
Похолодев от жути, Алексей старался не смотреть на чеченца. Он шагнул вперёд, нагнулся и поднял пистолет. Оказалось, что он не был даже снят с предохранителя.
- Что, не ожидал, гад? - зло буркнул лейтенант.
Со стороны вокзала раздались возбуждённые крики, громкий, быстро приближающийся топот.
Лейтенант сунул пистолет в карман бушлата, вскочил в вагон, пробежал мимо перепуганного проводника и остановился только тогда, когда одним духом промчался через полсостава. Осмотрелся, прислушался. Поезд уже набирал ход - он отправился точно по расписанию. На станции не сразу поняли, что именно произошло. Алексея не видели, а раненый, истекающий кровью бандит, конечно, не мог им ничего объяснить.
Отерев рукавом пот со лба, Скворцов быстро пошёл через вагоны в конец состава. Чувствуя ещё жившее в его руке ощущение резкого удара ножом и короткого, упругого сопротивления человеческой плоти, вспоминая искажённое дикой гримасой лицо врага, он усмехался ошарашено, ошалело. С удивлением заметил, что держит в левой руке даже пакет с бутылкой и консервами, который он, вытаскивая нож, поставил на асфальт, а потом, машинально подобрал.
Едва только он добрался до своего вагона, как его сразу же кольнуло недоброе предчувствие. Большинство дверей в купе были здесь распахнуты настежь, и люди бестолково толпились в тамбуре, озираясь по сторонам растерянно и жалко. Слышались надрывные женские рыдания.
Алексей быстро вошёл в своё купе, щёлкнул выключателем - лампа вспыхнула тускло, едва-едва. И выругался громко, матерно.
Под ногами было скользко, противно - кровь смешалась с мочой, и подошвы его ботинок вязли в этой жиже. По всему столику была разбросана скудная еда, а на полу, прямо в луже валялся его пакет.
С нижней койки раздался хриплый стон, и лейтенант различил в полутьме лежащего ничком Сергея. Больше никого не было.
Его попутчик вдруг приподнялся на локте и, поддерживая рукой разбитую голову, слабым, сбивающимся голосом произнёс:
- Живой. А нас ограбили. Ты ушёл, и мы дверь…не закрыли. Думали, ты скоро вернёшься.
Сразу поняв, что произошло, лейтенант крепко выругался.
- Б..! И чего я вас не послушал!?
Он бормотал ещё что-то, но оправдания - глупые и лишние теперь - клокотали где-то внутри, вырываясь наружу лишь пустыми нелепыми словами.
Алексей замолчал и стоял так посреди залитого кровью купе, бестолково переминаясь с ноги на ногу.
- Ахмеда высадили. Увели куда-то. Вроде, в комендатуру. Меня вот оставили - я идти не мог. Забрали все деньги и вещи. Твои, вроде, тоже. Пистолетами по головам долбили, - тяжело дыша, говорил Сергей.
Лейтенант принёс горячей воды, выпросил у проводника йод и бинты, промыл раны Сергея и перевязал. Голова была рассечена в нескольких местах, но самой опасной казалась глубокая, сочащаяся сукровицей, вмятина в темени.
- Ты погоди, всё нормально будет, Серёга, - бормотал лейтенант. - Я сейчас, я мигом. Вот так.
Сергей стонал, когда офицер обрабатывал йодом голову.
- Терпи, терпи. Кости, слава богу, целы, - подбадривал он, хоть совсем и не был в этом уверен. - У меня, блин, и хуже бывало. Знаешь, моложе был - дрался часто. И дома у себя, и потом в училище. Там знаешь, у нас какие "махачи" бывали - с кастетами, с цепями, с арматурой.
Потом он тщательно вымыл пол в купе. Ещё раз сокрушённо покачал головой, выслушав подробный рассказ чуть оклемавшегося Сергея, громко изругал себя, пообещал доехать с ним до Москвы и там собственноручно дотащить его до больницы и только потом уже отправляться по своим служебным делам в Тулу.
- А ты-то как, покурил? - грустно улыбнувшись, спросил Сергей. - У тебя-то нормально всё?
- Покурил. Нормально, - буркнул Скворцов, отведя взгляд в сторону.
И ничего рассказывать не стал.
За окнами простиралась всё та же степь. Поезд продолжал свой путь через "свободную Ичкерию". Временами мрак озарялся пламенем костров, горевших вдоль железной дороги. В их багровом отблеске были видны десятки людей с баулами, тачками, велосипедами, мотоциклами, прицепами и даже грузовиками. Они ждали прохода товарных составов, чтобы остановить их и выпотрошить дочиста.
В Наурской Алексей сам запер дверь и сидел, готовый ко всему, держа снятый с предохранителя пистолет наготове. Загодя, зайдя в туалет, он вытащил обойму, тщательно её осмотрел, убедившись, что все патроны на месте и, вставляя обратно, удовлетворённо клацнул затвором.
- Ладно, с-суки. Суньтесь только, - скрипнул зубами он.
Никто не сунулся. В Наурской стояли спокойно.
В дороге выяснилось, что в Гудермесе чеченцы ограбили полпоезда. Пожилую русскую тётку, не желавшую снимать золотую цепочку и обручальное кольцо, со злым и весёлым гоготом расстреляли из автомата. Двоих молодых парней сняли с поезда под предлогом установления личностей в комендатуре и проверки на причастность к "российским спецслужбам". Впрочем, до комендатуры их так и не довели..
Алексей был задумчив и мрачен. Он старательно менял повязки на голове Сергея и выходил на станциях покупать ему лекарств. Когда на вторую ночь поезд, набрав бешеную скорость, нёсся к Москве, Алексей долго сидел на своей койке в темноте, смотрел на мелькавшие за окном едва различимые силуэты елей и берёз и, вспоминая произошедшее, зло матерился вполголоса.
Был ноябрь 1992-го года.
Санкт-Петербург, октябрь - ноябрь 2005 г.
Исправлено и дополнено в мае, декабре 2009 г.
Закованные в цепи
(повесть)
I
Злой мартовский ветер бесновался вовсю. Ураганной силы норд-ост поднялся под утро, вырвавшись как всегда, внезапно, точно из мешка. Он пригибал к земле деревья, повалив иные совсем, крутил в воздухе сухие листья, куски картона, целлофановые пакеты и прочий мусор.
Люди на улицах прятали носы в воротники курток, нагибали головы, сутулились. Ветер яростно бил им в лицо.
В это утро Николай вышел из дома и быстро направился к уличному перекрёстку. Он был молодым человеком 25 лет, высоким, худощавым, тонкокостным, с белесой кожей лица и широкими, глубоко сидящими серыми глазами. Ветер неприятно трепал волосы, бил внахлёст по лицу, заставляя прижимать подбородок к груди и болезненно щуриться. Поёживаясь от холода, подняв плечи и утопив ладони в рукавах, он шагал быстрой подпрыгивающей походкой через дворы.
Они были пустынны. Обитатели этих серых двух- и трёхэтажных ветхих построек либо уже разошлись по своим делам, либо, испугавшись урагана, предпочитали отсиживаться в квартирах. Даже свора здешних собак, вечно рыскающих по всей округе, куда-то исчезла.
Чтобы срезать угол и выйти к перекрёстку напрямик, Николай быстро прошмыгнул через пару дворов, но вдруг остановился. Поперёк дороги, преграждая путь, лежал молодой пирамидальный тополь, поваленный ураганом. Его вывороченные из земли корявые корни с налипшими на них комьями безобразно торчали во все стороны. Их трепал ветер.
Николай, поглядев пару секунд на поваленное дерево, тихо вздохнул и обошёл его аккуратно. Он вспомнил с тоской, как лет пять назад в этом дворе сажали молодые тополя. Но в первое же лето почти всех их - тогда ещё тонкие, хилые деревца - переломали местные подростки, и этот, упавший сегодня, был последним, уцелевшим до сих пор каким-то чудом. Совершенно облысевший двор теперь выглядел пустым, пыльным.
Для того, чтобы выйти к оживлённому перекрёстку, Николаю надо было миновать ещё один двор. Он с детства не любил его. В нём вечно собирались целыми табунами молодые, пышущие силой горцы - его сверстники. Николай, выглядевший на их фоне слабосильным и хилым, старался здесь не появляться. Те громко гоготали, потешаясь над его беспомощностью, корчили рожи, давали обидные прозвища: "Косточка" или "Глист". Он жалостливо втягивал голову в плечи, убегал. Но те всё равно подлавливали его у дома - крепкие, темноволосые, с уже пробивающимся чёрным пушком на подбородках. Давали пинки, отвешивали звонкие оплеухи, замахивались крепкими литыми кулаками.
Потом они подросли и начали требовать с него денег - по сто рублей в неделю. И он вообще перестал появляться на улице. Только лишь с утра прошмыгнёт тенью в институт, а после обеда назад. И всё.
Николай вырос запуганным. Когда к нему цеплялись во дворе или на учёбе, он боязливо съёживался, втягивая голову в плечи, и молчал, не в силах ничего выдавить из себя. В серых, затравленно смотрящих глазах, сквозила растерянность, мученическая тоска. В такие моменты его охватывало чувство гадливости, отвращения к самому себе. Он видел себя со стороны ничтожным, жалким. Единственный русский парень во всём квартале - он жил тихо, незаметно, боясь почти всего.
Но сегодня этот двор был пуст. Один из главных его мучителей в юности - низкий и плотный Руслан, по толстым губам которого вечно блуждала наглая и самодовольная улыбка - несколько лет назад отправился в армию, и, прослужив менее года, внезапно вернулся домой комиссованным. "Деды" погранотряда где-то на Дальнем Востоке не устрашились его накаченного торса, покрытых густым курчавым волосом мощных рук, и, набросившись скопом, переломали ему ноги и отбили почки, когда тот, вызывающе хохотнув, наотрез отказался мыть полы в казарме. Теперь Руслан по большей части сидел дома, изредка ковыляя с палочкой через двор. Другого местного "быка" Ислама с год назад прямо на улице застрелил из пистолета какой-то парень-студент, у которого он вздумал вымогать деньги.
Николай ещё раз огляделся, тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, и решительными шагами направился прямо. Выйдя на перекрёсток, ему почти сразу же удалось поймать маршрутку. Он радостно втиснул своё продрогшее тело в обшарпанный салон "РАФика", наступил кому-то на ноги и извинился с испуганной поспешностью, едва заслышав недовольное ворчание. Вместе с ним внутрь ворвался порыв ледяного ветра, обдавший всех облаком мелкой колючей пыли. Высокая и стройная девица, сидевшая сразу же за спиной водителя, недовольно фыркнула и, достав из сумки зеркальце, принялась сосредоточенно поправлять растрёпанные ветром волосы.
Маршрутка катила к центру города, поминутно подпрыгивая на колдобинах дороги. Её чинили и асфальтировали много раз, однако срыть все бугорки и заровнять ямки никак не удавалось. Вот и теперь: рабочие возились почти всю зиму, нарыли таких котлованов, будто собирались хоронить радиоактивные отходы, а результат был прежним - корпус "РАФика" нещадно трясся из стороны в сторону. Зло чертыхался под нос водитель.
Николай поглядывал в окно, нервно теребя пальцами обшивку салона. Он спешил к своему товарищу Ашоту, который жил в другом конце Города Ветров, возле моря. Посмотрев на часы, он понял, что опаздывает. Сейчас без десяти восемь. Ашот будет дома максимум до восьми утра, а потом потопает в свой институт. Если он не успеет перехватить его дома или во дворе, то, чего доброго, придётся тащиться к институту и вылавливать его уже там. Что было крайне нежелательно, ибо в таком случае он бы точно опоздал на работу.
Уже два месяца Николай был должен этому молодому армянину тысячу рублей. Его младшая сестра Инна, которую с третьей попытки за немалую взятку впихнули-таки прошлым летом на экономический факультет местного университета, проваливала сессию. Ленивая, самоуверенная, она как и многие ограниченные люди обладала упрямым и склочным характером. В школе без конца ругалась с учителями. Дерзила с ожесточением, когда те пытались её одёрнуть. Перед родителями вечно ныла и жаловалась на окружающих, а брата своего презирала за слабость и часто кричала на него со злостью:
- Тряпка! "Шестёрка" всего двора!
Лет в шестнадцать вокруг неё стали виться первые поклонники: диковатые, нахрапистые горцы. Инна этим гордилась. Теперь даже со своими подругами она стала держаться надменно, свысока. Гуляя в сопровождении какого-нибудь кургузого нескладного парня в спортивном костюме, кроссовках и вязаной шапке она иногда встречала некоторых из них. И тогда сперва окидывала их взглядом, полным самодовольства, а потом растягивала густо напомаженные губы в снисходительной улыбке:
- А-а. Привет-привет!
Однако всё это закончилось быстро. Плотоядному горцу прогулки быстро наскучили, и он захотел большего.
- Ишь чего! Но-но, - прикрикнула она, строго погрозив пальчиком. - Я - не такая.
Молодой парень со сплющенными в бесформенные пельмени ушами (таких называли "борцухами"), две недели не отступавший от неё ни на шаг, выругался и порывисто схватил за плечи, притянув к себе вплотную и, дыша горячо, отрывисто, гавкнул:
- Какая - не такая? Такая! Чего ломаешься?
Из его рта шёл резкий, горьковатый запах жареных семечек. Инна закричала, рванувшись назад и оставляя в его цепких пальцах клочья фальшивого меха, оторачивавшего капюшон. Парень изругался снова и ударил её кулаком в лицо. Тёплая кровь хлынула разом, залив губы и капая на куртку. От горячего солёного привкуса во рту ей сделалось жутко. Инна со всех ног бросилась бежать по парку, громко ревя от обиды. А парень догонял её с гортанным хохотом, грубо и сально хватал за волосы, за руки, за бёдра, за грудь.
- Э, дура, куда ломишься? Сюда иди, э! - кричал он.
Девушку отбили оказавшиеся рядом ППСники.
Через день о случившемся знала вся округа. Стоило Инне выйти из дому, старательно пряча в воротник распухший нос, как она тут же слышала за спиной наглые смешки. До боли стиснув зубы и потупив в землю злые глаза, она быстр шла через дворы, чувствуя, как её фигуру ощупывает полтора десятка нахальных пытливых глаз. Смешки по мере её удаления превращались в громкий гогот.
После этого случая Инна сделалась скрытной. Дома врала, что добросовестно учится в университете, хотя на самом деле вместо лекций и семинаров таскалась с однокурсницами по паркам и кафе. И потому неудивительно, что на первом же экзамене ей влепили заслуженную "двойку".
- Да эти уроды просто денег с меня хотят! Там вообще своими силами учиться невозможно. Все платят, - оправдываясь со злостью, говорила Инна родителям.
Говорила громко, страстно, и её возмущение казалось искренним, неподдельным.
- Да у нас староста списки составляет к каждому экзамену - кто сколько дал, - напирала она. - Кто не платит, тот не учится.
Инне поверили.
Однако скудных родительских денег не хватило, чтобы удовлетворить аппетиты всех преподавателей, с которыми за эти несколько месяцев Инна успела настолько испортить отношения, что те, тянули теперь взятку скорее даже из вредности, из желания её проучить. Потому-то она и насела на брата, настырно выпрашивая у него тысячу рублей.
- Ну, ты же работаешь, у тебя должны быть деньги, - канючила она. - Мне всего тысяча нужна. Ведь правда отчислить могут.
- Да мне до зарплаты ещё две недели, - вздыхал Николай. - Где я тебе сейчас её возьму?
- Ну как - где? Ведь должно же быть хоть что-то. Не может быть, чтобы "штуки" у тебя не было!
Николай вздыхал ещё тягостнее.
- Вот у них, - под словом "них" Инна подразумевала горцев. - Брат бы достал деньги. По-любому бы достал! Ведь сестре же надо - не чужому дядьке, - громко восклицала она.
Николай был человеком податливым, потому, в конце концов, сдался. Его скромной зарплаты электрика - а он, не в силах никуда устроиться после окончания вуза, вынужден был пойти работать простым электриком - действительно не хватало, поэтому пришлось занимать у Ашота - сына владельцев кафе, которого он знал с детства. Армянин денег дал, однако настойчиво просил вернуть долг в течение месяца.
Инна, "толкнув" экзамены, сессию, наконец, закрыла. И моментально сделалась с братом прежней: холодной, насмешливой, чёрствой.
Время шло, Николая обманули с зарплатой, выдав почти вдвое меньшую сумму даже из тех грошей, что ему полагались. Поэтому рассчитаться вовремя он не смог.
Вчера, позвонив по телефону, Ашот бросил жёстко:
- Э, короче: запарил ты уже. Мне "лапа" нужна.
- Да я как раз. я хотел как раз, - забормотал Николай в ответ.
- Бабу хотеть будешь, - перебил его Ашот. - А мне "лапа" конкретно нужна. Завтра нужна. Понял?
Николая грызло ощущение вины. К тому же он вспомнил, как одного его знакомого дворовые "быки" избили недавно до полусмерти за давнишний долг в шестьсот рублей. Всего в шестьсот - даже не тысячу. И поёжился боязливо.
Остановив маршрутку на повороте, он долго возился в кармане брюк, выковыривая пальцами мелочь. И мысленно клял себя за то, что не догадался расплатился с водителем заранее. На часах было без двух минут восемь.
Выбравшись, наконец, наружу, Николай проворно нырнул во двор и проскочил мимо "Джипа", стоявшего прямо посреди единственного, ведущего туда с улицы прохода. Тёмное тонированное стекло на правой передней дверце опустилось до половины, и оттуда по его сутулой спине скользнул цепкий, внимательный взгляд. Но Николай ничего этого, естественно, не заметил.