Годков эдак через пять, ну, может, шесть, не больше, парень облысеет. Он их, лысых, сразу видит. У этого патлы собраны в длинный хвост, но надо лбом-то волосенки реденькие, как деревья в лесу после пожара. И уши огромные, как баранки, левое более оттопыренное. И словно специально, чтобы подчеркнуть уродство, с мочки этого уха свисали пять серебряных колец. Панк, похоже, считал, что похож на Боба Марли или еще какую-нибудь обдолбанную рок-звезду, но похож он был скорее на Вальтера Кьяри, наряженного волшебником Цурли.
Потаскушка с синими волосами глядела прямо перед собой, скривив рот. В ушах у нее торчали наушники. Она была вполне ничего. Без железяк на лице и краски на волосах вполне сошла бы. Ничего особенного, конечно, но для минета или перепихона в темноте по-быстрому сойдет.
Мьеле заглянул в салон:
- Добрый вечер. Документы, пожалуйста.
Запах, сильный и совершенно особенный, как запах коровьего навоза, стимулировал его рецепторы, создавая ионный поток, по нервам добравшийся до мозга, где задействовал нейроны центра памяти. И Бруно Мьеле вспомнил.
Ему было шестнадцать, он сидел на пляже в Кастроне и распевал "Blowin' in the wind" в компании нескольких ребят из "Общности и освобождения" в Альбано, у них был лагерь неподалеку. И вдруг пришли какие-то четыре ушлепка, которые стали крутить папиросы. Ему предложили одну, и он, чтобы произвести впечатление на одну брюнетку, взял. После первой затяжки он закашлялся, из глаз полились слезы, а когда он спросил, что это, четыре придурка заржали. Потом ему кто-то объяснил, что это была сигарета с наркотой. Он неделю провел в ужасе, уверенный, что стал наркоманом.
В этом "мерседесе" пахло так же.
Гашиш.
Дым. Наркотики.
Вальтер Кьяри и Прекрасные Локоны обкурились. Он направил фонарик на пепельницу.
Опаньки. А этот кретин Баччи хотел их отпустить!..
Не просто окурки, куча окурков. Торчат из пепельницы. Даже не потрудились их спрятать. Эти двое или совсем идиоты, или уже обкурились так, что и этого сделать не в состоянии.
Вальтер Кьяри открыл бардачок и протянул ему техпаспорт и страховку.
- Права?
Тот достал из кармана бумажник и вытащил права.
Вальтера Кьяри на самом деле звали Массимилиано Францини. Родился 25 июля 1975 года, проживал в Риме, улица Монти Париоли, 128.
Права были в порядке.
- Чья машина?
- Моего отца.
Он заглянул в техпаспорт. Машина была оформлена на Мариано Францини, проживающего на улице Монти Париоли, 128.
- И отец тебе разрешил взять такую машину?
- Да.
Мьеле протянул руку и коснулся фонариком бедра девушки.
- Сними наушники. Документы.
Прекрасные Локоны вытащила наушники, скривилась, словно съела дохлую мышь, и извлекла из рюкзачка удостоверение и протянула ему с видимым неудовольствием.
Ее звали Мартина Тревизан. Тоже римлянка, проживает на улице Паленко, 34. Мьеле не сильно разбирался в столичных улицах, но ему казалось, что улица Паленко где-то рядом с площадью Эвклида Париоли.
Он вернул документы и поглядел на обоих.
Двое засранцев из района Париоли, косящих под панков.
Они даже хуже, чем воры. Намного хуже. Воры, по крайней мере, хоть чего-то боятся. Эти нет. Это мажоры, прикинувшиеся хулиганьем. Катаются как сыр в масле, выросли на отцовских денежках, а родители им внушили, что они хозяева жизни, что жизнь - это веселая прогулка, что если они хотят, могут курить траву, если им нравится, могут одеваться как бомжи.
Мьеле расплылся в блаженной улыбке, показывая желтые зубы.
Эта буква А - анархия, - нарисованная ручкой на джинсах, обижает тех, кто не жалея сил вкалывает под дождем ради поддержания порядка, эти окурки, торчащие из пепельницы, оскорбление для того, кто сделал всего одну затяжку по неведению и потом неделю терзался, не стал ли он наркоманом, эти банки из-под кока-колы, нагло разбросанные по сиденьям машины, на которую нормальный человек себе за всю жизнь денег не накопит, плевок в лицо обладателю "Альфы 33 твин спарк", моющему ее по воскресеньям в фонтане и отыскивающему б/у запчасти. Эти двое с головы до ног были живой насмешкой над ним лично и всей полицией.
Эти сукины дети над ним издеваются.
- Твой отец знает, что ты взял машину?
- Да.
Закончив проверять страховку, Мьеле заговорил неофициальным тоном:
- Любите курить? - Подняв взгляд, он увидел, что Вальтер Кьяри чуть в обморок не упал.
И это придало ему позитивный заряд, и он обнаглел.
Он уже не ощущал холода. И дождя тоже. Он прекрасно себя чувствовал. Уверенно.
Быть полицейским в сто раз лучше, чем футболистом.
Они у него в руках.
- Любите курить? - повторил он тем же тоном.
- Простите, не понял, - пролепетал Вальтер Кьяри.
- Любите курить?
- Да.
- Что?
- Как - что?
- Что любите курить?
- "Честерфилд".
- А травку любите?
- Нет.
А голосок-то у Вальтера Кьяри дрожал как струна.
- Не-е-ет? А чего тогда трясешься?
- Я не трясусь.
- Ладно. Не трясешься, извини. - Он довольно улыбнулся и посветил фонариком в лицо Прекрасным Локонам. - Молодой человек говорит, что вы не любите травку. Так?
Мартина, заслоняя глаза рукой, кивнула.
- Что такое, ты даже говорить не в состоянии?
- Даже если мы выкурили пару косяков, что такого? - ответила Прекрасные Локоны резким и пронзительным, как скрип ногтя по стеклу, голосом.
"Э, да ты нахалка! Не то что этот ссыкун лопоухий".
- Что такого? Может, ты забыла, но в Италии это считается преступлением.
- Это для личного употребления, - возразила девка хозяйским тоном.
- Ах, для личного употребления. Что ж, посмотрим. Посмотрим, что получится.
Макс очутился в воде.
На животе.
Он не успел сообразить, защититься, ничего не успел.
Дверца распахнулась, и ублюдок схватил его за хвост обеими руками и выкинул из машины. На секунду Макс испугался, что он хочет ему выдрать все волосы, но сукин сын просто швырнул его на обочину, как мешок за веревку. И Макс полетел вперед, вниз головой, и упал лицом в грязь.
Он не дышал.
Приподнявшись, он встал на четвереньки. От удара грудью об асфальт легкие не работали. Он открыл рот и стал издавать гортанные звуки. Пытался вздохнуть, но воздух не поступал. Он задыхался, валяясь под дождем, а все вокруг затуманивалось и темнело. Черное и желтое. Перед глазами вспыхивали желтые пятна. В ушах стоял глухой звон и шум, похожий на далекий гул танкера.
"Я умираю. Умираю. Умираю. Черт, я умираю".
Но потом, когда он уже был уверен, что отдаст богу душу, что-то внутри него разблокировалось, открылся какой-то клапан, и поток воздуха хлынул в жаждущие легкие. Макс вдохнул. И еще, и еще. Лицо его стало из багрового красным. Потом он начал кашлять и отплевываться и вновь ощутил, как дождь течет по шее и мочит волосы.
- Вставай. Поднимайся.
Чья-то рука схватила его за ворот. Он снова стоял на ногах.
- Ты в порядке?
Макс отрицательно покачал головой.
- Да все с тобой в порядке. Я из тебя весь сон вытряс. Спорить могу, с тобой все в порядке.
Макс поднял взгляд.
Мерзавец стоял между машинами, совершенно промокший, разводя руками, как одержимый предсказатель или что-то типа того. Лица в темноте было не видно.
И Мартина. Стояла. Раздвинув ноги. Положив руки на дверцу "мерседеса".
- Если то, что вы выкурили, как верно заметила девушка, было для личного употребления, то надо убедиться, что у вас где-нибудь не припрятаны еще наркотики, а это уже гораздо серьезнее, намного серьезнее. Знаете почему? Потому что это называется нелегальное хранение наркотических веществ с целью сбыта.
- Макс, ты как? Все нормально? - спросила безнадежно Мартина, не поворачиваясь.
- Да. А ты?
- Все хорошо… - Ее голос дрожал. Она была готова заплакать.
- Чудесно. Я тоже прекрасно себя чувствую. Нам всем троим замечательно. Теперь можно заняться и серьезными вещами, - произнес полицейский, стоявший между машинами.
"Он сумасшедший. На всю голову больной", - подумал Макс.
Может, это вовсе и не полицейский, а какой-нибудь буйных псих, переодетый полицейским? Как в фильме "Маньяк-полицейский". А тот, другой полицейский, которого они видели раньше, - где он? Он его убил? В полицейской машине горел свет, но из-за стекавшего по стеклам дождя было не разглядеть, что внутри.
Фонарик полицейского ослепил его.
- Где вы это спрятали?
- Что? Нет ниче… го.
"Черт, я сейчас тоже зареву", - подумал Макс. Он чувствовал, как рыдания подступают к горлу, сотрясая кадык. Непроизвольная дрожь колотила все тело.
- Раздевайся! - приказал полицейский.
- Как это - раздевайся?
- Раздевайся. Я должен тебя обыскать.
- У меня с собой ничего нет.
- Докажи, - повысил голос полицейский. Он терял терпение.
- Но…
- Никаких "но". Ты обязан подчиняться. Я представитель конституционного порядка, а ты пойман на явном правонарушении, и если я тебе приказываю раздеться, ты обязан раздеться, понял? Или мне достать пистолет и приставить к твоей шее? Ты этого хочешь? - Он говорил спокойным тоном - таким, который обычно предвещает беду и насилие.
Макс снял клетчатую рубашку и положил на землю. Потом свитер и майку. Полицейский наблюдал, скрестив руки. Жестом велел продолжать. Макс расстегнул ремень, и штаны, бывшие на три размера больше нужного, свалились с него, как рваная занавеска, он остался в трусах. Ноги у него были безволосые, белые и тонкие, как прутики.
- Все снимай. Ты можешь прятать это…
- Вот! Вот здесь! Не у него. У меня! - заорала Мартина, все еще стоявшая положив руки на машину. Макс не мог видеть ее лица.
- Что у тебя? - Полицейский подошел к ней.
- Вот. Смотрите. - Мартина открыла рюкзачок и достала пакетик травы. Немного. Всего пару граммов. - Вот.
Это все, что у нее было.
Всего полчаса назад, на планете, находящейся за много световых лет отсюда, на планете с обогревом, музыкой группы "REM" и кожаными сиденьями, Мартина говорила: "Я хотела купить еще немного. Позвонила Пиноккио (Макс при этом подумал, что у дилеров всегда такие идиотские клички), но его не нашла. Тут немного, ну и ладно. Нам хватит, а то, если мы совсем обкуримся, не сможем заниматься…"
- Дай сюда. - Полицейский взял пакетик с гашишем и сунул себе под нос. - Не смешите меня. Это ошметки, остальное где? В машине? Или при вас?
- Честное слово, богом клянусь, это все. Больше нет. Правда. Иди ты к черту. Сукин сын. Прав… - Мартина смолкла и заплакала.
Когда она плакала, то казалась маленькой девочкой. Сопли текли из носа, под глазами растекся карандаш, синий ежик на голове опал, и прядки прилипли ко лбу. Пятнадцатилетняя девчушка, трясущаяся от рыданий.
- А в машине? Говори, что прячете в машине!
- Поди посмотри, скотина! Там ни хрена нет! - заорала Мартина и кинулась на него, сжав кулаки.
Полицейский схватил ее за запястья, Мартина рычала и плакала, а полицейский орал:
- Ты что вытворяешь? Что вытворяешь? Не усугубляй свое положение! - и он заломил ей руку за спину, она завопила от боли, а он защелкнул на ее запястье наручник, а второй пристегнул к дверце.
Макс в спущенных штанах смотрел, как терзают его однокашницу и будущую девушку, и ничего не делал.
Голос полицейского не позволял ему вмешиваться. Слишком спокойный. Словно для него это самое обычное дело - хватать человека за волосы и швырять на землю, а потом избивать девушку.
"Он полоумный". Осознав это, Макс, однако, не запаниковал, а наоборот, успокоился.
Полицейский сошел с ума. Вот почему не следует ничего предпринимать.
Некоторым людям доводилось умирать, а потом их оживляли. Всего на несколько секунд, когда легкие не работают, электрокардиограмма ровная и признаки жизни отсутствуют. Клиническая смерть. А потом усилиями врачей, при помощи адреналина, электрических разрядов и массажа сердца удается снова запустить сердце, и счастливчики возвращаются к жизни.
Придя в себя, если правильно так это назвать, некоторые из них рассказывают, что, пока они лежали мертвые, у них было чувство, будто они отделились от тела и видели себя на операционном столе, а вокруг - врачей и медсестер. Они смотрели на все сверху, словно телекамера, заключенная в их бренную оболочку (душа, как считают некоторые), освободилась и отъехала назад и вверх.
Что-то похожее в этот момент испытывал и Макс.
Он наблюдал за происходящим издалека. Словно это был фильм или даже съемочная площадка фильма. Жестокого фильма. Голубой огонек полицейской машины. Фары "мерседеса", освещавшие лужи. Темная дымка дождя. Машины, сталкивающиеся на дороге. Далекий звон колокола.
"А я его раньше и не слышал", - подумал Макс.
И этот ненастоящий полицейский, и худенькая девушка на коленях…
"с которой я познакомился сегодня утром"
…плакавшая и пристегнутая наручниками к дверце машины. А еще там был он, в трусах, дрожавший и стучавший зубами, не в состоянии ничего понять.
Идеальная сцена. Хоть снимай.
И самое абсурдное заключалось в том, что это происходило на самом деле и с ним, с ним, обожавшим фильмы экшн, с ним, сто раз смотревшим "Поединок", два раза - "Избавление" и как минимум дважды - "Попутчика", с ним, сидевшим во втором ряду кинотеатра "Эмбасси" с пакетом попкорна и так любившим грубые сцены. Он наслаждался натурализмом. Той необычайной жестокостью, которую смог показать режиссер. Как странно, теперь он тут, в центре действия, именно он, именно он, который так восхищался…
Юноша ничего не делает и ни в чем не принимает участия.
Сколько раз ему в табеле писали эту фигню?
- ОСТАВЬ ЕЕ! - во все горло заорал он, чуть не сорвав связки. - ОСТАВЬ ЕЕ!
Он тяжело, как раненый зверь, ринулся на этого долбаного-сукина-хренова ублюдка, но упал, едва сделав шаг.
Запутался в штанах.
И зарыдал, сидя в холодной темноте.
"Может, я слегка перебарщиваю?"
Жалкое зрелище Вальтера Кьяри, который запутался в штанах и упал в лужу, визжа словно резаная свинья, породило этот вопрос морального порядка в сознании полицейского Бруно Мьеле.
А ведь это была комичнейшая сцена а-ля Фантоцци: этот бедолага в спущенных штанах, попытавшийся на него наброситься и упавший, однако от этого зрелища улыбка сползла с его губ. Ему вдруг стало немного жаль беднягу. Двадцатилетний парень, хныкающий, как сопляк, и не способный взять на себя ответственность. Однажды он смотрел фильм "Медведь", и в тот момент, когда охотники убили медведицу и медвежонок понял, что вся Земля - это большая задница, населенная выродками, и ему надо выживать самому, он, Бруно Мьеле, испытал нечто подобное. Ком в горле и невольное сокращение лицевых мышц.
"Что на тебя нашло?"
"Что на меня нашло?! Ничего!"
Девчонку ему было не жалко.
Наоборот. Она его ударила. И так достала своим истерическим голоском, похожим на жужжание электропилы, что он бы ее и трахать не стал. А вот побил бы с удовольствием. А несчастный парень должен немедленно прекратить нытье, а то он сам заплачет.
Он присел рядом с Валь… Как его зовут? Массимилиано Францини. И обратился к нему голосом сладким, как сицилийский пирог:
- Вставай. Не плачь. Давай поднимайся, на земле простудишься.
Тот не реагировал.
Он, казалось, не слышал, но хотя бы хныкать перестал. Мьеле подхватил его под руку и попытался поднять, но безуспешно.
- Слышь, прекрати. Сейчас я проверю машину, и, если ничего не найду, я вас отпущу. Ты доволен?
Он сказал это, чтобы поднять парня. В том, что он их так просто отпустит, он сильно сомневался. Траву-то они все равно курили. Кроме того, ему нужно было запросить центральный пост, чтобы их проверили, составить протокол. Кучу всего еще надо.
- Вставай, не зли меня.
Ушастый наконец поднял голову. Вся физиономия в грязи, а на лбу появился второй рот, и этот рот блевал кровью. В глазах, светлых и усталых, появилась какая-то странная решимость. Он оскалился.
- Зачем?
- Затем. Не сиди на земле.
- Почему?
- Насморк заработаешь.
- Почему? Почему ты так поступаешь?
- Как?
- Почему ты так себя ведешь?
Мьеле отступил на два шага.
Словно перед ним на земле лежал не Вальтер Кьяри, а ядовитая кобра, раздувавшая капюшон.
- Вставай. Вопросы тут задаю я. Вста…
("Объясни ему, почему ты так себя ведешь".)
- … вай, - промямлил он.
("Расскажи ему".)
"Что?"
("Расскажи ему правду. Ну же, объясни ему. И не надо врать. Объясни это заодно и нам. Чтобы мы поняли. Ну же, расскажи ему, чего ждешь?")
Мьеле отошел. Он стал похож на манекен. Форменные штаны промокли до колен, куртка в мокрых пятнах - на спине и на плечах.