- Джейн всегда знала, что ей нужен Оливер. Только все остальные не могли этого понять. - Он приподнимается на локте. - Сэм, ты бы видел этого мужа! Типичный ученый червь, понимаешь? Целый день проводит как в тумане, а потом видит собственную дочь и хорошо, если вспомнит, как ее зовут. Все разговоры только об этих чертовых кассетах, на которые он записал песни китов.
- Джоли, если бы я плохо тебя знал, то решил бы, что ты ревнуешь.
Он поднимает с земли лежащий рядом чертополох.
- Возможно, так и есть, - вздыхает он. - Понимаешь, она удивительный человек. А Оливер заставляет ее подстраиваться под себя. Ему плевать, если уж на то пошло, какой она замечательный человек. Если бы она осталась со мной - я понимаю, что это невозможно, но теоретически, - она была бы совершенно другим человеком. Она осталась бы такой, как раньше. Во-первых, она не боялась бы собственной тени. - Он опять ложится на спину. - Если говорить на понятном тебе языке: раньше она была "астраханом", а стала дичкой.
Я улыбаюсь Джоли. Дичка кислая, ее невозможно есть, разве только в варенье. А "астрахан"… Что ж, этот сорт всегда сладкий - и в варенье, и свежий.
Я хочу сменить тему разговора. Я чувствую себя неловко, когда мы ведем подобные беседы. Одно дело, когда мы говорим о саде или обо мне. Но он старше меня, и когда я об этом вспоминаю, мне неловко давать ему советы. Единственное, что остается, - слушать.
- Ну, ты намерен рассказать, что вчера произошло? - спрашивает Джоли, избавив меня от смущения.
- Ты же слышал. - Я сажусь и обхватываю колени, вытирая с джинсов пятна от травы. - Джоелен выходит замуж. Она сообщает об этом и тут же набрасывается на меня.
- Шутишь?
- Я когда-нибудь шутил такими вещами?
Я хотел, чтобы это прозвучало беззаботно, но Джоли пристально вглядывается мне в лицо, как будто оценивает меня, прежде чем принять решение.
- Не стану спрашивать, что произошло, - смеется он.
- Тебе ответ не понравится.
- Правда?
Я, ухмыляясь, качаю головой. Выплеснув все, признавшись на просторе этой великой равнины, моей собственной земли, я чувствую, что поступил правильно. Признавшись, я могу об этом забыть. Я поворачиваюсь к Джоли.
- А с тобой подобное дерьмо случалось? Или это происходит только со мной?
Он со смехом встает и опирается о дерево, которое недавно привил.
- Я в жизни влюблялся один раз, - признается он, - поэтому не специалист по этим вопросам.
- Вот ты и ответил.
Он протягивает руку и помогает мне встать. Мы берем шланг и распылитель и направляемся вглубь той половины, где выращиваем яблоки на продажу. Я прохожу вперед и останавливаюсь на гребне холма, оглядывая все четыре стороны своего сада. Впереди рабочие обрезают молодые деревца, и там, куда мы направляемся, я замечаю Хадли, который следит за тем, как распыляют триодан. Стоит июль, деревья уже отцвели, а листья вылезли и тянутся к небу, словно пальцы.
Джоли протягивает мне упавшую ветку, которую поднял раньше, - кандидата на позднюю прививку отростком.
- Не вешай нос, Сэм, - успокаивает он. - Если повезет, я познакомлю тебя со своей старшей сестрой.
19
Ребекка
22 июля 1990 года
Пока мы стоим в очереди за мороженым, мама заговаривает о Сэме.
- Ну и что скажешь? Только честно, - просит она.
Должна признаться, что чего-то подобного я и ожидала. Они за целый день ни разу не поругались, почти все утро я видела мать в компании Сэма, когда они прогуливались по южной части сада, а на закате они вместе лущили бобы на крыльце или просто разговаривали. О чем они могут разговаривать? Сэм ничего не смыслит в расстройствах речи, а моя мама практически не разбирается в сельском хозяйстве. Я думаю, они беседуют о дяде Джоли - это единственная общая для них тема. Пару раз я воображала, что они говорят обо мне.
- Я его плохо знаю, - призналась я. - На вид он довольно милый.
Мама становится прямо передо мной, чтобы я не могла отвернуться.
- Довольно милый для чего?
Что она ожидает от меня услышать? Она так пристально смотрит на меня, что я понимаю: она ждет ответа, правильного ответа, а я понятия не имею, что сказать.
- Если ты спрашиваешь: "Можно ли с ним переспать?" - мой ответ: если хочешь, то переспи.
- Ребекка!
Мама произносит это так громко, что стоящие впереди нас женщина, Хадли, Джоли и Сэм оборачиваются. Она улыбается и отмахивается от них: мол, ничего-ничего.
- Не знаю, что на тебя нашло, но иногда мне кажется, что ты уже не та девочка, которую я привезла с востока.
Мне хочется закричать: "Уже не та, я безумно влюбилась!" Но я не признаюсь маме, особенно сейчас, когда она сама неожиданно подружилась с парнем, который, так уж вышло, одного возраста с тем, кого люблю я. Мама поворачивается к дяде Джоли.
- Она хочет маленькую порцию шоколада. Я буду шоколадное "Джаваберри". Закажешь нам, а мы пока прогуляемся.
Я вырываю руку.
- Не хочу я шоколада, - говорю я дяде, хотя именно его и собиралась заказать. - Она не знает, чего мне хочется. - Я бросаю взгляд на маму. - Замороженный сок.
- Замороженный сок? Ты же терпеть не можешь замороженный сок! В прошлом году ты уверяла меня, что он напоминает тебе детский аспирин.
- Замороженный сок, - настойчиво повторяю я. - Вот что я буду.
Чтобы не устраивать сцену, я иду с матерью. Когда мы выходим, Хадли с Сэмом рассматривают велосипед повышенной проходимости.
- В чем дело? - интересуюсь я, решив, что если признаюсь сейчас, то все будет кончено. Я понимаю, что речь пойдет о Хадли, о том, сколько времени мы проводим вместе. Откуда мне знать - может быть, она узнала, что мы были на сеновале?
Все это я прокрутила у себя в голове - результат нескольких бессонных ночей, когда я лежала, скучая по звукам Калифорнии. Здесь не слышно гула проезжающих автомобилей, многотонных грузовиков на тротуарах и шума прибоя. Вместо этого слышны цикады (квакши, как называет их Хадли), свист гуляющего меж ветвями ветра и блеяние овец. Могу поклясться, тут слышны даже фары автомобиля. Из своей комнаты мне дорогу не видно, но по крайней мере трижды я подбегала к окну в конце коридора на втором этаже и видела внизу машины - я считала их, проверяла, не приехал ли отец. Еще меньше, чем беседовать с глазу на глаз с мамой о Хадли, мне хотелось оправдываться перед ним за путешествие.
Вот это я и намереваюсь сказать маме: знаю, что ты считаешь меня маленькой. Но я уже достаточно взрослая, чтобы приехать сюда с тобой. И я уже достаточно взрослая, чтобы понять, что происходит у вас с папой и что в будущем лучше для нас. Поэтому не говори мне, что я не знаю, что делаю. В конце концов, сколько тебе было лет, когда ты начала встречаться с папой?
Но мама говорит:
- Я знаю, ты думаешь, что я предаю твоего отца.
Я изумленно таращусь на нее. Речь совсем не обо мне. Она даже не замечает меня и Хадли.
- Я понимаю, что все еще замужняя женщина. Неужели ты думаешь, что я каждое утро, видя тебя, не думаю о том, что оставила в Калифорнии? Целую жизнь, Ребекка, я оставила там целую жизнь. Бросила мужчину, который, по крайней мере, в каком-то смысле, зависит от меня. Именно поэтому я иногда задаюсь вопросом, что я здесь делаю, на этой богом забытой ферме… - она машет рукой, - с этим…
Когда она замолкает, я влезаю с вопросом.
- С кем этим?
- С этим совершенно невероятным мужчиной, - отвечает она.
Совершенно невероятным мужчиной?
Мама останавливается.
- Ты злишься на меня.
- Нет.
- Я же вижу.
- Нет. Честно.
- Не нужно обманывать…
- Мама, - повышаю я голос, - я не обманываю.
Неужели? Я поворачиваюсь к ней лицом и упираю руки в бока. И думаю: кто из нас ребенок?
- Как бы там ни было, что происходит между тобой и Сэмом?
Мама заливается краской. Заливается краской, моя собственная мать!
- Ничего, - признается она, - но у меня блуждают безумные мыслишки. Между нами ничего нет. Абсолютно.
Моя собственная мать. Кто бы мог подумать!
- Не думала, что вы двое сможете поладить.
- Я тоже, - отвечает она. - Но мне кажется, сейчас речь не о совместимости характеров.
Она смотрит в сторону Хадли и Сэма, которые стоят с дядей Джоли в начале очереди за мороженым. Это кафе совсем не похоже на то, где мы были вчера, еще когда мама с Сэмом недолюбливали друг друга. Здесь делают собственное мороженое. Тут только семь сортов, но Сэм уверяет, что в этом кафе всегда много посетителей.
- Нужно возвращаться, - говорит мама, но в ее голосе не слышно уверенности.
Когда мы только приехали сюда, Сэм не желал иметь ничего общего с моей мамой. После того фиаско со стрижкой овец - отвратительное первое впечатление - он сказал Хадли, что моя мама из тех городских штучек, которым нужно еще многому учиться у реальной жизни. И когда Хадли рассказал об этом мне, а я маме, она фыркнула и ответила, что яблочная ферма у черта на куличках не есть настоящая жизнь.
А со вчерашнего дня они стали всюду появляться вместе. Когда я увидела их первый раз - поверить не могла: я решила, что мама считает Сэма настоящим мужланом и хочет сама в этом убедиться. Если честно, я не обратила на него особого внимания. Я была с Хадли - мы с ним сразу поладили, но потом, после вчерашнего вечера, кто знает, что из этого выйдет. Хадли был таким обаятельным. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь занимался тем, чем занимался Хадли: выращивал саженцы, из необработанной древесины выстругивал доску, строил вещи, которые простоят века. Он был потрясающим.
Просто невероятно! Все это время, осознанно или нет, моя мама влюблялась.
- Мне кажется, тебя влечет к Сэму, - озвучиваю я свои мысли вслух.
- Да брось ты! Я же замужем, забыла?
Я недоуменно смотрю на маму.
- А ты еще помнишь?
Я не стала бы винить ее, если бы она даже и забыла. Я с трудом могу вспомнить лицо отца, а у меня намного меньше причин сбежать от него. Когда я напрягаюсь и пытаюсь его припомнить, вижу только широко распахнутые глаза - голубые и невероятно уставшие. Его глаза и морщинки вокруг рта (но не сам рот) и пальцы, сжимающие ручку. Вот и все - все воспоминания за пятнадцать лет.
- Разумеется, я не забыла, - раздраженно бросает мама. - Мы с твоим отцом женаты уже пятнадцать лет. Разве замуж выходишь не по любви?
- Это ты мне ответь.
При этих словах мама останавливается как вкопанная.
- Конечно, по любви. - Она произносит это очень медленно. Такое впечатление, что она пытается себя в этом убедить. - Сэм для меня просто друг. - Она машет рукой, словно отмахиваясь от всего, что сказала. - Мой друг, - повторяет она, а потом смотрит на меня с таким смущением, что мне кажется: она напрочь забыла, что разговаривает с дочерью. - Я всего лишь хотела, чтобы ты знала, как обстоят дела.
- Что ж, ценю твою откровенность, - отвечаю я, пытаясь не рассмеяться. Представить не могу, что она хочет от меня услышать! - Мороженое сейчас растает.
Она хватает меня за руку и тянет к кассе. Я сбрасываю ее руку, потому что на нас смотрит Хадли.
- Мама, пожалуйста, мне же не три года.
Я подхожу к Хадли и предлагаю ему попробовать свое мороженое. Он улыбается и усаживает меня к себе на колени, а сам проводит языком вдоль края конуса подтаявшего сока. Заканчивается все тем, что мы меняемся стаканчиками, потому что я, как ни крути, не люблю замороженный сок.
Мама стоит практически по диагонали от нас. Она кормит Сэма из своего стаканчика, а Сэм ее - из своего. Он не рассчитывает расстояние и тычет ванильным мороженым маме в нос. Она хохочет и пачкает Сэму подбородок. Глядя на них, невозможно сдержать улыбку. По-моему, она ведет себя как ребенок. Ведет себя, как я.
К Щучьему пруду мы с дядей Джоли и Хадли едем на заднем сиденье пикапа. На этом пруду - всего в нескольких километрах от сада - Сэм в детстве учился плавать. "В пятидесятых годах, - кричит он из кабинки водителя, - это был единственный пруд в округе". Именно там можно было увидеть заросли кувшинок, в которых кишит рыба. Но потом местные жители вырыли рядом с прудом огромную дыру, засыпали дно песком и построили пирсы. Летом можно приезжать сюда всей семьей и за определенную плату плавать, где захочется.
Стоит отличный воскресный день. Металл в кузове от солнца облупился, и мы сидим на своих футболках. Ветра почти нет, но если постараться, то можно уловить легкое движение воздуха. В нем витает запах удачи.
- Мне кажется, тебе понравится это место! - Хадли пытается перекричать визг шин. - Никаких тебе подводных течений.
Может быть, даже мама искупается. Я всегда считала, что она не купается из-за океанического течения. Откровенно говоря, она пришла в восторг от идеи устроить пикник. Сама собрала поесть и постоянно твердила о том, как хорошо будет немного освежиться.
Солнце припекает мне макушку. Я на минуту приподнимаю голову и щурюсь от солнца.
- Волосы горячие, как огонь, - говорю я Хадли и заставляю его прикоснуться к своей макушке.
Дядя Джоли, который взял с собой укулеле, пытается наиграть первые аккорды "Звездного пути на небеса". Ему удалось подобрать правильные ноты, но звук напоминает тоскливые гавайские напевы. Как по мне, это мало похоже на колыбельную, но Хадли под нее засыпает. Его голова лежит у меня на коленях. Всю дорогу дядя Джоли фальшиво наигрывает "С днем рождения", основную тему к мультфильму о Микки-Маусе, "Синий бархат", "Повернись и кричи".
Сэм сворачивает куда-то в заросли, и перед нами сначала открывается грязная тропинка, а дальше - настоящая дорога. Заканчивается она железными воротами с ржавыми петлями.
- Пару лет пытались запирать ворота на ночь, - кричит нам Сэм, - но ребятишки постоянно перелазили через забор и устраивали вечеринки на пляже. Когда ворота прекратили запирать, они перестали приходить.
Проснувшийся Хадли замечает:
- Потому что перестало быть весело. Хочется хулиганить там, где нельзя.
Сэм высовывает голову из окна, пытаясь разглядеть лицо Хадли.
- Ты раньше тоже сюда бегал? - смеется он. - Похоже на то.
Сэм с мамой несут емкость с водой в пруд для охлаждения, а я беру полотенца, "Тетрис" и желтый мяч для игры в баскетбол. Дядя Джоли несет укулеле. У зеленого столба Сэм пишет свою фамилию на дощечке.
Пруд намного больше, чем я себе представляла. Он практически идеальной квадратной формы, но с другой стороны - это дело рук человеческих. Бок о бок с искусственным водоемом находится настоящий пруд, Щучий, и он настолько огромен, что я не вижу противоположного берега. У большого пруда стоят два катера "Санфишер", заляпанная грязью лодка с веслами и железная гребная шлюпка. На всех маркировка АЩП - ассоциация Щучьего пруда.
Сзади ко мне подходит Сэм.
- Можно взять одну из лодок, если они не заняты. - Он поворачивается к маме и указывает на места, где двадцать лет спустя после создания искусственного водоема уже ничего не осталось. - Там раньше была вышка для прыжков с трамплина. И посмотри туда. Второй пирс не всегда подходил к берегу. Раньше, если нужно было на него попасть, приходилось добираться вплавь. А маленьким детям каждое лето надо было сдавать экзамен, чтобы получить разрешение заплывать за буйки.
Хадли и дядя Джоли, по всей видимости, сговорившись, забирают у меня полотенца и мяч. Потом хватают меня, лягающуюся и орущую, и бросают на счет три с первого пирса. Издали на нас кричит толстый спасатель: "Не бросайте в воду! Не с пирса!"
Хадли прыгает следом, хватает меня за лодыжку и тянет вниз. Вода темная, подкрашенная какой-то синей краской, в некоторых местах прохладнее, чем в других. Я ступаю по дну, пытаясь найти местечко потеплее, с которого Хадли не смог бы утащить меня.
Дядя Джоли, который только что разговаривал со спасателем, с разбегу ласточкой ныряет в пруд, а вынырнув, продолжает:
- Из-за химикатов это место похоже на гигантскую синюю чашу. Они подсинивают воду, чтобы не так быстро разрастались водоросли.
- Водоросли… - повторяю я. - Какая гадость!
Я не сомневаюсь, что водоросли, или еще чего похуже, растут и на пляжах Сан-Диего, но, отдыхая там, ты уверен, что их смывает течением.
Мама тоже находит себе занятие: она расстилает полотенца на небольшом клочке пляжа. Смешно, это вообще-то сложно и пляжем назвать. Больше похоже на пару куч песка, насыпанного бульдозером, а потом аккуратно разровненного. "Живут же люди, - думаю я. - Мы могли бы их кое-чему научить".
Мама создает колонию из полотенец. Она укладывает полосатое рядом с розовым, полотенце с логотипом "Отверженные" рядом с полотенцем от Ральфа Лорена. В торце всех четырех она раскладывает большое клетчатое одеяло. Интересно, кто будет на них ложиться? Она совершенно не обращает внимания на то, где находится солнце.
- Эй! - окликает она Сэма, но он ее не слышит.
Если уж говорить точно, именно в тот момент, когда она его окликает, тело Сэма ударяется о воду, совершая двойной кульбит. Для человека, прыгающего без трамплина, он чрезвычайно высоко и красиво взлетел. Мы все, уже находившиеся в воде, зааплодировали. Сэм подтягивается, вылезает на второй пирс и отвешивает поклон.
У него, в отличие от Хадли, сбитое тело. На груди растут темные волосы в форме сердечка. Как ни удивительно, но волосы на ногах не такие густые. У Сэма широкие плечи и узкая талия, сильные руки (еще бы, столько поднимать!) и мускулистые ноги. Я вспоминаю, что за ужином был разговор о том, что для него трудно подобрать джинсы - в бедрах они узки, в талии широки, ну, или что-то в этом роде.
- Давай наперегонки, - предлагает Хадли, подплывая сзади.
Он энергичным кролем пересекает пруд и едва не сталкивается с дядей Джоли, который лениво плывет на спине, что-то напевая на иностранном языке. Я вспоминаю, что плавание для дяди Джоли сродни религии. Мама говорит, что она понятия не имеет, откуда это у него.
Я догоняю Хадли уже на противоположном берегу пруда.
- Это потому, что ты на десять лет моложе.
- Да ладно тебе! - смеюсь я. - Ты просто ищешь оправдание.
- Неужели? - отвечает он, хватает меня за волосы и удерживает под водой.
Когда он отпускает меня, я проплываю между его ног, касаясь пальцами внутренней стороны бедер.
- Так нечестно! - возмущается он.
Мы плывем к берегу, где, набирая в ведерки мокрый песок, возится группа ребятишек. Мы с Хадли садимся на мелководье, вода плещется у наших рук.
- Раньше я только этим и занималась. Строила замки из песка.
- Ты выросла на берегу океана. Должно быть, у тебя получалось это очень красиво, - говорит Хадли.
- Я ненавидела их строить. Только начнешь гордиться плодами двухчасовых трудов, как все смывает волной.
- Поэтому ты решила не ходить на пляж? Объявила детский бойкот?
Я в изумлении поворачиваюсь к нему.
- А ты откуда знаешь? Я действительно отказалась ходить на пляж. Я каждые выходные устраивала истерики, как только родители начинали загружать машину снаряжением для плавания, полотенцами и бутылками с холодной водой.
Хадли смеется.
- Угадал. Похоже, ты была своенравной маленькой девочкой.