Ее отец был крупным, загорелым властным мужчиной с глазами-щелочками. Откровенно говоря, его глаза - угольно-черные - вызывали во мне беспокойство. Я не мог различить, где заканчивается зрачок и начинается радужная оболочка. Он был одет для игры в гольф. Отец подошел к Джейн и приобнял ее.
- Не знаем, что делать с нашей Джейн, - сказал он.
Дочь вывернулась из его объятий и пробормотала что-то насчет лимонада. Ну где он там? Джейн так тихо открыла дверь, что та даже не качнулась на петлях, и оставила меня на улице наедине со своим отцом.
- Послушай меня, Джонс, - сказал Александр Липтон, и его лицо стало удивительным образом похоже на лицо бескомпромиссного адвоката по уголовным делам, который не намерен уступать ни на йоту. - Когда Джейн исполнилось пятнадцать, я разрешил ей встречаться с теми, с кем она хочет. Если ты ей нравишься - ее дело. Но если ты обидишь мою дочь, клянусь, я подвешу тебя за яйца в Старой Северной епископальной церкви. Знаю я таких, как ты, сам учился в Гарварде! А если до того, как ей исполнится семнадцать, ты хоть пальцем ее тронешь… Скажу просто: я превращу твою жизнь в ад!
Я тогда подумал: "Этот человек - псих". Он меня даже не знал. Но потом, как будто гроза прошла, лицо Александра Липтона смягчилось и превратилось в лицо состоятельного мужчины средних лет.
- Жена говорила, ты морской биолог.
И прежде чем я успел ответить, в дверях появились Джейн с матерью, которые несли поднос со стаканами и запотевший кувшин лимонада. Джейн наливала, а миссис Липтон передавала стаканы каждому из нас. Александр Липтон залпом выпил свой лимонад, и Мэри тут же подскочила к мужу, чтобы забрать стакан. Он извинился и ушел, она последовала за ним.
Я наблюдал, как пьет Джейн. Она, как ребенок, держала стакан двумя руками. Я дождался, пока она все выпьет, и сказал, что мне пора идти.
Джейн проводила меня до машины. Мы мгновение постояли перед старым "бьюиком". Солнце припекало голову. Джейн повернулась ко мне.
- Я специально бросила сумочку в воду.
- Знаю, - признался я.
Прежде чем сесть в машину, я спросил, можно ли поцеловать ее на прощание. Когда она молча согласилась, я обхватил ее лицо руками - я впервые к ней прикоснулся. От моего прикосновения ее кожа, немного жирная от лосьона для загара, пружинила. Джейн закрыла глаза и в ожидании склонила голову набок. От нее пахло какао-маслом и пóтом. Больше всего на свете мне хотелось поцеловать ее в губы, но в ушах стоял голос ее отца. Я улыбнулся своей удаче и, решив, что у меня впереди целая вечность, прижался губами ко лбу Джейн.
45
Джейн
Милый Джоли!
Если бы меня сейчас видел папа! Утро мы сРебеккой провели на скоростной автомагистрали вИндианаполисе, вмузее автомобилей, забитом машинами - участницами гонок на серийных автомобилях идругими атрибутами соревнований. Помнишь, как вдетстве мы сним каждый год смотрели гонку на пятьсот кругов? Яникогда не понимала, чем ему так нравится авторалли, - сам он никогда не пытался заняться этим видом спорта. Когда яповзрослела, отец сказал мне, что его манит быстрота происходящего. Я, как иты, любила смотреть, как машины сталкиваются. Ялюбила, когда на треке раздавался взрыв ивалил черный дым, аостальные машины, не сворачивая сдороги, продолжали ехать прямо на кувыркающийся автомобиль, вэтот импровизированный черный ящик, ивыезжали оттуда целыми иневредимыми.
Мне чуть ли не силком пришлось тащить Ребекку вавтобус, который провез нас непосредственно по трассе. Язакрыла глаза ипопыталась представить, чем скорость так привлекала отца. Очень непросто тащиться со скоростью шестьдесят километров вчас по трассе, рассчитанной на триста. Когда мы вышли из автобуса, каждому дали подписанную президентом ассоциации открытку: "Сим удостоверяю, что владелец этого билета совершил один круг по скоростной автостраде "500" вИндианаполисе". Язасмеялась. Подумаешь, круг! Но папа обязательно повесил бы открытку над своим рабочим столом, на календарь Ассоциации инженеров автомобилестроения, который мама постоянно пыталась убрать.
После того как мы получили открытки, язадумалась, что сней делать. Разумеется, яне стану вешать ее на холодильник, даже не хочу класть вкошелек. Ярешила отвезти ее на могилу отца, когда приеду вМассачусетс. Итолько япришла кэтой мысли, как мои пальцы разжались, открытка выпала, как будто стала уже собственностью другого человека, иветер понес ее коблакам. Сегодня был отличный день - висели такие большие тучные облака сровными основаниями, что казалось, будто смотришь на них из-под стеклянного стола. Открытка поднималась все выше ивыше, ксамому солнцу, ияулыбнулась, когда поняла, что больше ее не увижу.
Не знаю, почему ярешила, что важно тебе об этом рассказать. Наверное, это письмо - отчасти извинение за то, что янакричала на тебя, когда вчера звонила. Иногда яведу себя так, как будто это ты виноват втом, что папа никогда тебя не бил, амне пришлось столько мучиться. Возможно, япытаюсь найти этому объяснение.
Есть вещи, окоторых яникогда тебе не рассказывала, - по крайней мере, подробно, - но окоторых, яуверена, ты позже догадался сам. Именно поэтому яине говорила тебе ничего. Когда он начал заходить ко мне вспальню по ночам, пусть ираз вмесяц, мне стало казаться, что ясхожу сума. Папа при этом проделывал все достаточно нежно. Он снова иснова повторял, какая яхорошая девочка, ияверила ему. Тем не менее, когда он поворачивал ручку двери, мои пальцы впивались вкрай матраса, акровь застывала. Дошло до того, что ямогла позволять ему делать то, что он делал, лишь притворившись, что это вообще не я, акто-то другой. Япритворялась, что нахожусь вдругой части комнаты, например вуглу или вплатяном шкафу, инаблюдаю. Явидела все, что происходило, ноэто было уже не так противно.
Однажды утром ясказалась больной, чтобы не ходить вшколу. Пока мама готовила обед, ярассказала ей, что папа ходит ко мне вспальню по ночам, иона уронила на пол банку стунцом.
- Наверное, тебе приснился плохой сон, Джейн, - успокоила она меня.
Потом мы вместе ползали по линолеуму, вытирая растекшееся масло исобирая кусочки рыбы.
Я сказала, что это случалось не один раз ичто это мне не нравится. Ярасплакалась, аона обнимала меня, оставляя жирные отпечатки на моей ночной сорочке, иобещала, что этого больше не повторится.
Той ночью папа ко мне вкомнату не пришел. Он пошел всвою спальню, где уних смамой разгорелся страшный скандал. Мы слышали грохот игромкие крики. Вразгар ссоры ты прокрался ко мне вкомнату изалез под одеяло. На следующее утро умамы была перевязана рука, арама их сосновой кровати оказалась треснувшей.
Когда папа вследующий раз зашел ко мне вспальню, то сказал, что нам нужно серьезно поговорить.
- Я стараюсь, провожу стобой время, - сказал он, - ичто получаю вблагодарность? Ты бежишь кмамочке ижалуешься, что тебе это не нравится!
Он сказал, что язаслуживаю наказания за то, что сделала. Он решил меня отшлепать, но заставил прежде снять трусики. Он ударил меня ивелел никогда никому ничего не рассказывать. Он сказал, что не хочет, чтобы кто-то пострадал. Ни мама, ни Джоли - никто.
Оглядываясь назад, японимаю, что мне еще повезло. От социальных работников вшколах Сан-Диего яслышала истории отом, что дети еще младше, чем была я, подвергались более жестокому сексуальному насилию. Уотца дальше прикосновений дело не заходило, ипродолжалось это только два года. Когда мне исполнилось одиннадцать, все прекратилось так же неожиданно, как иначалось.
Яхочу, чтобы ты знал, почему яникогда не рассказывала тебе отом, очем, яуверена, ты исам догадался. Наверное, я надеялась, что тогда папа не сможет тебя обидеть.
Пожалуйста, не злись на меня. Пожалуйста, не…
Я перечитываю написанное. Ребекка включает в душе воду и начинает петь во весь голос. Хорошенько подумав, я рву письмо. Рву так остервенело, что на каждом клочке остается не больше одного слова. И выбрасываю его в урну. А потом беру спички, оставленные горничной у кровати, и поджигаю обрывки. Мусорная корзина пластмассовая, и пламя обжигает ее бока. "Она уже никогда не станет кораллового цвета", - думаю я. Скорее всего, она безвозвратно испорчена.
46
Джоли
Милая Джейн!
Когда тебе было двенадцать, утебя был кролик по кличке Фицджеральд - ты увидела эту фамилию на полках школьной библиотеки, итебе понравилось слово. Сам кролик был не так интересен, как обстоятельства его появления: папа сломал маме два ребра, ее отправили вбольницу, ты так расстроилась, что отказывалась есть, спать итак далее. Вобщем, папа вывел тебя из ступора, когда принес домой этого полосатого, как печенье "Орео", кролика, укоторого даже уши еще толком не стояли.
К сожалению, стоял февраль, ивместо того чтобы построить кролику домик, ты настояла на том, чтобы он жил втепле вдоме. Мы достали счердака столитровый аквариум, поставили его на пол вгостиной, наполнили опилками, пахнувшими деревом, ипосадили туда Фицджеральда. Он бегал кругами иприжимался носом кстеклу. Он лапкой пошарил вчистом углу. По большому счету он оказался довольно противным: погрыз телефонные провода, носки икрай кресла-качалки. Он кусал меня.
Ты любила этого дьявольского кролика. Наряжала его вкукольную одежду снарисованными яблочками, прятала его всвоей блестящей сумочке, скоторой ходила вцерковь, ипела ему песни "Битлз". Однажды утром, когда кролик улегся на бок (и мы обнаружили, что он мальчик), ты решила, что такая поза - дурной знак. Ты заставила меня засунуть руку вклетку, акогда Фицджеральд не стал меня кусать, поняла, что он заболел. Мама отказалась везти его кветеринару - она иблизко не собиралась подходить ккролику, не то что куда-то его везти. Она воззвала ктвоему благоразумию ивелела собираться вшколу.
Ты сопротивлялась иплакала, даже разорвала обивку диванчика, но вшколу все-таки пошла. Втот день, словно вмешалось само провидение, поднялся северо-восточный ветер. Когда повалил такой сильный снег, что из окон класса невозможно стало разглядеть игровую площадку, нас распустили по домам. Когда мы вернулись, Фицджеральд уже умер.
Как ни странно, мы, хотя раньше никогда не сталкивались со смертью, довольно безразлично кней отнеслись. Мы понимали, что кролик мертв, изнали, что нужно что-то делать. Иоба постарались. Ядостал из папиного шкафа обувную коробку (единственную, которая оказалась достаточно большой, чтобы кролик туда поместился), аты стащила умамы серебряные ложки изасунула их вкарман своего зимнего комбинезона. Мы надели свитера исапоги, но надо было еще положить тельце кролика вкоробку.
- Я не могу, - призналась ты, поэтому яобмотал холодные лапки Фицджеральда кухонным полотенцем иподнял его.
Когда мы вышли из дома, на улице уже было семь сантиметров снега. Ты повела меня на школьный двор - кместу, куда выходили окна твоего класса, кместу, где ты могла бы целый день наблюдать за могилкой. Вытащив ложку из кармана, ты стала тыкать ею вмерзлую землю. Ты имне дала ложку. Через час, когда коричневая земля открылась, как чей-то неопрятный рот, мы похоронили Фицджеральда. Прочитали "Отче наш", потому что это была единственная молитва, которую мы помнили. Выложили на снегу крест из камней изаплакали. Было настолько холодно, что слезы замерзали унас на щеках…
По шоссе 70 доедешь до шоссе 2, потом до шоссе 40. Конечная точка твоей поездки - Балтимор. Если доберешься туда до пяти, сможешь посетить медицинский музей университета Джонса Хопкинса - мой любимый.
В конце концов ты стала отрицать, что утебя вообще был кролик. Но вот что больше всего мне запомнилось: когда мы шли домой, впервые не ты меня, аятебя вел за руку.
С любовью,
Джоли.
47
Джейн
В музее кроме нас никого нет, за исключением двадцати подростков в футболках, на которых отражены их интересы. Футболки гласят: "Будущие медики". На них набросок размытого черного скелета - "На будущее подучи физиологию". По всей видимости, это отряд бойскаутов, посвятивших себя изучению медицины.
Если это правда и эти исполненные лучших побуждений мальчишки собираются стать докторами, я бы никогда не привела их в этот музей. Здание располагается чуть в стороне от университета, как будто находится на карантине, и внутри еще мрачнее, чем снаружи. Среди пыльных полок и тускло освещенных экспонатов можно заблудиться, как в лабиринте.
Ко мне подбегает дочь:
- Это место мне совершенно не нравится. Думаю, дядя Джоли перепутал его с каким-то другим музеем.
Но, судя по увиденному, я бы сказала, что это как раз по части Джоли. Тщательная сохранность, крайняя странность коллекции. Джоли собирает факты, и это извечная тема разговоров на вечеринках.
- Нет, - возражаю я, - уверена, что Джоли не ошибся.
- Не могу поверить, что кому-то интересно собирать все это!
Она отводит меня за угол, к группке будущих медиков, которые склонились над маленькой застекленной витриной. Внутри огромная крыса-переросток - жирная и пятнистая, ее стеклянные глаза смотрят на север. Табличка гласит, что крыса являлась частью эксперимента и умерла от укола кортизона. Перед смертью она весила десять килограммов - практически как пудель.
Я таращилась на опухшую морду крысы несколько минут, пока Ребекка не окликнула меня из противоположного конца комнаты. Она помахала рукой, чтобы я подошла к длинной, во всю стену выставке желудков, которые в свое время законсервировали. Аномалии плавают в больших емкостях с формальдегидом. Тут же выставлены клубки волос, обнаруженные в желудках кошек и человека. Наибольшее отвращение вызывает сосуд с желудком, в котором находится скелет какого-то мелкого животного. "Только представьте! - гласит надпись. - Миссис Долорес Генс из Петерсборо, штат Флорида, проглотила своего котенка".
"Какой ужас!" - думаю я. Неужели она не понимала, что делает?
Вдоль следующей стены располагаются полки с эмбрионами животных: теленка, собаки, свиньи… Ребекка заявила, что в следующем году на уроке биологии сделает об этом доклад. Зародыш человека на разных стадиях развития: три недели, три месяца, семь месяцев. Кто захочет привести детей в такой музей? Где сейчас матери этих зародышей?
Ребекка стоит перед эмбрионами человека и указательным пальцем тычет в трехнедельный эмбрион. Он даже не похож на человека, скорее на мультяшное ухо, розовая амеба. Красная точка, как шторм на Юпитере, - это глаз. Эмбрион размером всего лишь с ноготь на мизинце Ребекки.
- Неужели он такой маленький? - задает она риторический вопрос, и я улыбаюсь.
К тому времени, как эмбрион достигает трехмесячного возраста, можно уже разглядеть ребенка. Слишком большая полупрозрачная голова с тоненькими кровеносными сосудиками, идущими к черным набрякшим глазам. Ручки-палочки и перепончатые пальцы, торчащие из тела, - едва ли больше, чем просто позвоночник, - и скрещенные по-турецки ножки.
- А когда уже заметен живот? - спрашивает Ребекка.
- У каждой по-разному, - отвечаю я дочери, - и еще, думаю, зависит от того, кого носишь - девочку или мальчика. У меня до трех месяцев ничего не было видно.
- Но он такой крошечный. Как его может быть видно?
- Детей сопровождает лишний груз. Когда я ходила беременная тобой, я проходила практику в начальной школе, чтобы получить диплом магистра по специальности "патология речи". В те годы нельзя было преподавать, будучи беременной. Но мне разрешили как исключение, ведь женщина явно не сможет работать, когда родит. Я становилась все больше и больше. И чтобы скрыть свое положение, носила ужасные халаты-"варенки" под пояс. На факультете мне постоянно говорили: "Джейн, знаешь, ты располнела", а я отвечала: "Да, не знаю, что с этим делать". Я сбегала с заседаний кафедры и студенческих консультаций, потому что меня тошнило, и говорила всем, что у меня различные штаммы гриппа.
Ребекка оборачивается, зачарованная историей о себе самой.
- И что потом?
- Занятия закончились, - пожимаю я плечами. - Я родила тебя в июле, через две недели. Осенью у меня еще были полугодовые занятия с учениками, поэтому о тебе заботился отец. А потом я сидела с тобой дома, пока ты не пошла в детский сад. Тогда я продолжила занятия и получила диплом.
- Папа сидел со мной полгода? - удивляется она. - Один? - Я киваю. - Я не знала.
- Если честно, и я уже забыла.
- И мы ладили? Я к тому, что он знал, как сменить подгузник и все такое?
Я смеюсь.
- Он умеет менять подгузники. А еще он носил тебя "столбиком", чтобы ты отрыгнула, купал и держал вниз головой за ножки.
- И как ты такое позволяла?
- Только так ты переставала плакать.
Ребекка робко улыбается.
- Правда?
- Правда.
Она указывает на семимесячный эмбрион с крошечными пальчиками на ножках, с носиком и зачатком пениса.
- Теперь это ребенок, - говорит она. - Вот так дети и должны выглядеть.
- Они становятся больше. Думаю, естественный отбор мог бы найти более простой путь для репродукции. Родить ребенка - это все равно что пытаться протащить пианино через ноздрю.
- Вот поэтому у меня нет ни брата, ни сестры? - спрашивает Ребекка.