Мы никогда это не обсуждали. Она никогда не спрашивала, а мы сами не затрагивали эту тему. Нет объективных причин, мешавших нам завести других детей. Может, нас напугала авиакатастрофа. А может, мы были слишком заняты.
- Нам не нужны другие дети, - отвечаю я. - У нас с первого раза получилось совершенство.
Ребекка улыбается, в полумраке становясь до боли похожей на Оливера.
- Ты просто так говоришь.
- Да, на самом деле мы с папой уже завещали тебя этой выставке. За большие деньги. Трехнедельную - трехмесячную - семимесячную - пятнадцатилетнюю!
Ребекка бросается мне в объятия, и я чувствую, как ее подбородок - такой же формы, как и мой, - давит мне в плечо.
- Я люблю тебя, - просто говорит она.
Когда Ребекка первый раз сказала, что любит меня, я разрыдалась. Ей было четыре, я только что насухо вытерла ее полотенцем после веселой возни в снегу. Она сказала это очень буднично. Уверена, она этого не помнит, но я помню, что на ней был красный комбинезон "Ошкош", в ее ресницах застряли шестиугольные снежинки, а носочки сбились в сапогах.
Разве не поэтому я стала матерью, не поэтому? И неважно, сколько придется ждать, пока она поймет, откуда берутся дети, неважно, сколько приступов аппендицита или швов придется пережить, неважно, сколько раз будешь чувствовать, что теряешь ее, - это того стоит. Поверх плеча Ребекки я вижу обезьяньи мозги и козьи глаза. В стеклянном цилиндре плавает жирная коричневая печень. И ряд сердец, выстроенных по величине: мышиное, морской свинки, кошки, овцы, сенбернара, коровы. Думаю, человеческое затерялось где-то посредине.
48
Оливер
В "Голубой закусочной" в Бостоне всего две кассеты - "Мит Паппетс" и Дон Хенли, и их ставят по очереди все двадцать четыре часа, когда здесь открыто. Мне об этом известно, потому что я просидел там целые сутки. Я почти все песни выучил наизусть. Должен признать, что я раньше не слышал ни одного, ни другого исполнителя. Интересно, а Ребекка их знает?
- Дон Хенли. - Рашин, официантка, налила мне чашку кофе. - Ну, знаете, из "Иглз". Не припоминаете?
Я пожимаю плечами, подпевая исполнителю.
- У вас получается, - смеется Рашин.
Стоящий у жирного гриля Хьюго, мастер блюд быстрого приготовления, у которого не хватает большого пальца на руке, кричит мне:
- Браво!
- А у вас приятный голос, Оливер! Знаете об этом?
- Да уж. - Я размешиваю в чашке пакетик сахара. - Я известен своими песнями.
- Ни фига себе! - восклицает Рашин. - Стойте, дайте-ка я угадаю. Вспомнила. Блюз! Вы один из тех белобородых трубачей, которые считают себя Уинтоном Марсалисом.
- Вы меня раскусили. От вас ничего не утаишь.
Я уже так долго сижу на стуле в "Голубой закусочной" на Книленд, что не уверен, что смогу устоять на ногах. Я мог бы, разумеется, снять номер в "Четырех сезонах" или "Парк-Плаза", но мне совершенно не хочется спать. На самом деле я не спал с тех пор, как покинул Айову, три с половиной дня назад, и поехал в Бостон. Я бы мог поехать сразу в Стоу, но если честно - боюсь. И проблема во мне самом. Хотя легче всего обвинить Джейн. Я так долго во всем винил ее, что это первое, что приходит в голову.
Обслуживающий персонал "Голубой закусочной" отнесся ко мне благожелательно - они не стали доносить в полицию, что я слоняюсь без дела. Наверное, по измятому пиджаку и кругам под глазами видно, что я глубоко несчастный человек. Наверное, они видят это и по тому, как я ем: трижды в день фирменные блюда в геометрической прогрессии растут у меня на столе, пока Рашин, или Лола, или красотка Таллула, решив, что еда остыла, не уносят ее назад в кухню. Когда есть слушатели, я рассказываю о Джейн. Если никто не обращает на меня внимания, я все равно говорю, надеясь, что мои слова найдут своего слушателя.
Рашин уже пора идти домой, а это означает, что на работу выйдет Мика (сокращенное от Моники). Я начал угадывать время по появлению на работе и уходу домой официанток из "Голубой закусочной". Мика работает ночью, а днем учится на стоматолога. Она единственная, кто задает мне вопросы. Когда я рассказывал ей об отъезде Джейн, она поставила локти на запятнанную белую стойку бара и опустила голову на руки, подперев щеки ладонями.
- Оливер, мне пора, - говорит Рашин, надевая защитного цвета куртку. - Увидимся завтра.
Она как раз выходит из двери, как в закусочную с кипой газет, в розовой униформе и пальто из кожзаменителя врывается Мика.
- Оливер! - удивленно восклицает она. - Я думала, ты уже ушел. Не спалось вчера ночью?
Я качаю головой.
- Даже не пытался заснуть.
Мика машет Хьюго, который, похоже, тоже не спит. Пока я сижу в закусочной, он всегда в кухне.
Официантка подтягивает ко мне стул и берет из-под поцарапанной пластмассовой крышки пирожное из слоеного теста.
- Знаешь, я сегодня на лекциях думала о тебе. Мне кажется, Джейн была бы удивлена… Судя по твоим рассказам, ты очень изменился.
- Хотелось бы верить, - отвечаю я. - К сожалению, у меня нет твоей уверенности.
- Только послушайте, как он говорит, - произносит Мика, ни к кому отдельно не обращаясь. - Ты говоришь, как настоящий англичанин или кто-то там.
- Или кто-то там… - повторяю я.
Несмотря на все ее расспросы, я отказываюсь говорить о себе за исключением того, что я приехал из Сан-Диего. Мне почему-то кажется, что признание в том, что я выпускник Гарварда, все детство проведший в Кейпе, разрушит завесу таинственности.
- Не удивительно, что Джейн запала на тебя. - Мика перегибается через стойку, чтобы налить себе кофе. - Ты такой шутник.
После свадебной церемонии священник проводил нас в библиотеку в доме родителей Джейн. Он сказал, что мы можем несколько минут побыть наедине - единственные минуты покоя и уединения за весь день. Милый жест с его стороны, но у меня не было нужды о чем-то безотлагательно поговорить с Джейн, поэтому это казалось пустой тратой времени. Не поймите меня неправильно: я любил Джейн, но свадьба мало меня беспокоила. Для меня свадьба означала конец. Для Джейн - начало чего-то нового.
Когда Джейн произносила слова клятвы, она явно вкладывала в них огромный смысл, чего я не мог сказать о себе. И в эти несколько минут в кабинете говорила именно она. Призналась, что она самая счастливая девушка на земле. Кто бы мог подумать, что из всех женщин я выберу именно ее, чтобы прожить вместе до самой старости?
Она произнесла это так легко, но я думаю, что ей понадобилось несколько месяцев, чтобы понять значение этих слов. Джейн легко окунулась в домашние заботы: носила рубашки в химчистку, записалась на курсы в государственный университет Сан-Диего, ходила по магазинам, оплачивала телефонные счета. Должен признать, она была просто создана для брака - она сделала мою жизнь намного комфортнее, чем я ожидал. Каждое утро, когда я уходил на работу, она целовала меня на прощание и протягивала обед в коричневом бумажном пакете. Каждый вечер я возвращался домой, где уже ждал ужин, и она расспрашивала меня о том, как прошел день. Ей так нравилась роль жены, что она растворилась в ней, и я стал вести себя как любящий муж. Я на цыпочках заходил в душ, когда она мыла голову, и обнимал ее сзади. Когда она садилась в машину, я проверял, пристегнулась ли она. Мы жили очень бедно, но казалось, что Джейн этого не замечает или ей просто наплевать. Однажды вечером, звякнув вилкой с ножом о край тарелки, она улыбнулась с полным ртом спагетти.
- Разве жизнь не прекрасна? - сказала она. - Неужели мы не спим?
Ночью я проснулся от крика. Я подскочил в темноте и принялся ощупью искать ее на кровати.
- Мне приснилось, что ты умер, - объяснила она. - Утонул из-за неполадок с кислородными баллонами в снаряжении. И я осталась одна.
- Глупости какие! - сказал я первое, что пришло в голову. - Мы всегда проверяем оборудование.
- Не в этом дело, Оливер. А что, если один из нас умрет? Что будет потом?
Я протянул руку и включил свет - на часах было двадцать минут четвертого.
- Наверное, ты еще раз выйдешь замуж, а я женюсь.
- Вот так легко! - взорвалась Джейн. Она села на кровати и отвернулась от меня. - Нельзя просто взять жену с полки.
- Нет, разумеется. Я хотел сказать: если так случится, что я умру молодым, то хочу, чтобы ты была счастлива.
- Как я могу быть счастлива без тебя? Когда выходишь замуж, принимаешь самое важное решение в жизни; клянешься, что целую вечность проведешь с одним-единственным человеком. А что делать, если этот человек умирает? Что делать другому, если он уже связал себя обязательствами?
- А как ты хотела, чтобы я поступил? - спросил я.
Джейн посмотрела на меня и ответила:
- Я хочу, чтобы ты жил вечно.
Я знаю, что должен был воскликнуть "Я тоже хочу, чтобы ты жила вечно!" или, по крайней мере, так подумать. Но я спрятался под безопасное одеяло научного исследования. Я сказал:
- Джейн, "вечно" зависит от временного градиента. Это относительное понятие.
Той ночью она спала на диване, укрывшись еще одним одеялом…
На этом месте Мика перебивает меня:
- Моего дядю отправили в больницу с разбитым сердцем. Клянусь Всевышним. После того как мою тетушку Норин сбил грузовик, через два дня у дяди начались приступы.
- Строго говоря, это была остановка сердца, - произношу я.
- Так я и сказала, - вела свое Мика, - разбитое сердце. - Она изогнула бровь, как бы говоря "Ну, что я сказала!". - А что было потом?
- Ничего, - отвечаю я. - Джейн встала, приготовила мне обед и поцеловала на прощание как ни в чем не бывало. И поскольку оба мы живы, никому не пришлось проверить теорию на практике.
- Послушай, ты думаешь, что можно влюбиться несколько раз? - удивляется Мика.
- Конечно.
Любовь всегда казалась мне таким эфемерным понятием, что ее нельзя привязать к единичным обстоятельствам.
- Ты думаешь, что влюбиться можно по-разному?
- Конечно, - снова повторяю я. - Я не хочу об этом говорить. Мне не нравятся разговоры на такие темы.
- Вот в этом и кроется твоя проблема, Оливер, - настаивает Мика. - Если ты и дальше станешь об этом думать, так и будешь сидеть в этой дурацкой закусочной и рыдать над своим кофе.
"Откуда она знает?" - думаю я. Она всего лишь чертова официантка. Насмотрелась всяких мелодрам. Мика заходит за стойку и оказывается со мной лицом к лицу.
- Расскажи, как выглядит дом после ее отъезда.
- Если честно, хорошо. У меня появилось много свободного времени, и мне не приходится сетовать на то, что что-то мешает моей работе.
- "Что-то" - это что?
- Всякие семейные штучки. Такие, например, как день рождения Ребекки. - Я делаю глоток кофе. - Нет, откровенно говоря, я совсем по ним не скучал.
Разумеется, я и работать не мог, потому что сходил с ума от тревоги. Перед глазами постоянно стояла Джейн. Я не поехал в важную исследовательскую экспедицию - только бы вернуть своих женщин домой.
Мика подается вперед, ее губы едва ли не касаются моих.
- Врешь. - Она надевает фартук и направляется к Хьюго. - Не хочу слушать лгунов.
Но я ведь прождал целый день! Я ждал Мику, чтобы она меня выслушала.
- Ты не можешь вот так уйти.
Она поворачивается на каблуках.
- Терпеть не можешь, когда бросают дважды, да?
- Хочешь знать, как было без нее? Я до сих пор чувствую ее присутствие в доме. Как и сейчас. И не сплю я потому, что иногда просыпаюсь среди ночи и ощущаю ее. Иногда, когда я один, мне кажется, что она стоит за спиной и смотрит на меня. Такое впечатление, что она никуда не уходила. Что все как раньше.
Ох, Джейн… Я прижимаюсь щекой к прохладной стойке.
- Пятнадцать лет я целовал ее при встрече и на прощание и не придавал этому значения. Это стало привычкой. Я даже не замечал, когда это делал. Если меня спросить, я не мог бы сказать, какая на ощупь ее кожа. Я даже не мог бы сказать, каково это - держать ее за руку.
Неожиданно я начинаю плакать - я с детства не плакал.
- Я ничего из таких важных мелочей не помню.
Когда мне вновь удается сфокусировать взгляд, Мика разговаривает с Хьюго, надевая пальто из искусственной кожи.
- Идем, - зовет она, - ко мне. Это в Сауте, придется пройтись пешком, но у тебя получится.
Мика обхватывает меня за талию, она с меня ростом, а я опираюсь на нее, чтобы встать со стула. Мы доходим туда за пятнадцать минут, и всю дорогу - представляю, как глупо я выгляжу! - я не могу удержаться от слез.
Мика открывает дверь квартиры и извиняется за беспорядок. По полу разбросаны пустые картонные коробки из-под пиццы и учебники. Она заводит меня в боковую комнату не больше гардеробной, где лежит матрас и на полу стоит лампа. Она ослабляет мне узел галстука.
- Не прими это за намек, - говорит она.
Я позволяю ей стащить с меня туфли и практически падаю на низкий матрас. Мика берет салфетку и графин с водой, кладет мою голову себе на колени и потирает мне виски.
- Просто расслабься. Тебе нужно поспать.
- Не уходи.
- Оливер, - укоряет меня Мика, - мне нужно на работу. Но я обязательно вернусь. Обещаю. - Она наклоняется ближе. - У меня хорошее предчувствие.
Она ждет, пока я усну, а потом убирает мою голову с коленей и выскальзывает из комнаты. Я делаю вид, что сплю, потому что знаю: ей нужно возвращаться в закусочную. Ей нужны деньги. Она выключает свет и закрывает за собой входную дверь. Я собираюсь встать и осмотреться, но неожиданно мое тело наливается свинцовой тяжестью.
Я закрываю глаза и чувствую ее присутствие.
- Джейн! - шепчу я.
Наверное, вот так все и было бы, если бы ты умерла. Наверное, я бы плакал и молил о еще одной минутке рядом с тобой. Наверное, истратил бы все деньги и время на медиумов, которые могут общаться с потусторонним миром, в надежде отыскать тебя, чтобы иметь возможность сказать тебе то, что не успел сказать. Наверное, я стал бы задерживаться у витрин магазинов и зеркал в надежде опять увидеть твое лицо. Наверное, я бы лежал, как сейчас, в постели, стискивая кулаки и пытаясь убедить себя, что ты стоишь рядом - из плоти и крови. Но, если бы ты умерла, у меня не было бы такой возможности. Я так и не сказал бы тебе того, что должен был бы повторять каждый день: я люблю тебя.
49
Джейн
С пластикой профессионального танцора мужчина переворачивает барана на бок, зажав одной ногой его ляжку и покачиваясь, - нечто среднее между па-де-де и приемом нельсон. Баран дышит ровно, мужчина состригает с него шерсть. Она падает одним непрерывным потоком. Оборотная сторона белая и чистая.
Когда он заканчивает, то швыряет бритву на землю, ставит барана на ноги и ведет его за холку к воротам в заборе. Шлепает его по заду, и голое животное убегает прочь.
- Прошу прощения, - обращаюсь я к незнакомцу, - вы здесь работаете?
Мужчина улыбается.
- Думаю, можно сказать и так.
Я делаю несколько шагов вперед, следя за тем, чтобы мокрое сено не прилипало к моим все еще белым кроссовкам.
- Вы не знаете Джоли Липтона? - спрашиваю я. - Он тоже работает здесь.
Мужчина кивает.
- Если хотите, через минутку отведу вас к нему. Мне осталось остричь одну овцу.
- Ладно, - вздыхаю я.
Он просит помочь, чтобы дело пошло быстрее. Кивает на дверь в сарай. Я поворачиваюсь к Ребекке, одними губами говорю: "Поверить не могу" - и иду за ним в сарай.
- Привет, красотка, - шепчет мужчина, - привет, мой ягненочек! Сейчас я подойду поближе. Подойду поближе… - Он произносит это, аккуратно продвигаясь вперед чуть ли не ползком, а потом с криком хватается руками за шерсть у овцы на шее. - Хватайте с этой стороны! Она еще молодая и быстрая, может убежать.
Я делаю, как он говорит, нагибаюсь и цепляюсь пальцами за шерсть. Мы выходим на коричневый коврик.
- И куда ее? - спрашиваю я, задумываясь над тем, а не пойти ли мне самой поискать Джоли. Одному Господу известно, сколько все это займет времени.
- Давайте сюда, - отвечает мужчина, кивая подбородком на место в метре от нас. Он отпускает овцу со своей стороны, а я, следуя его примеру, со своей. Животное бросает на меня быстрый взгляд и убегает.
- Что ты делаешь! Лови ее! - орет мужчина.
Ребекка кидается на овцу, но та стремительно бросается в противоположную сторону. Мужчина скептически смотрит на меня.
- Я думала, она будет стоять смирно, - оправдываюсь я.
Самое меньшее, что я могу сделать в данной ситуации, - это поймать чертову овцу. Я бегу в угол загона и стараюсь ухватиться за шерстяную холку, но теряю равновесие и, несмотря на то что пытаюсь удержаться одной рукой за забор, а второй за Ребекку, хватаюсь за воздух. С глухим стуком я падаю на землю и едва не блюю от отвращения.
- Ребекка, - задыхаясь, говорю я, - лезь сюда.
Вдалеке смеется незнакомец. Он ловит овцу, как будто это совершенно плевое дело, и водружает на коричневый коврик. За секунду остригает ее, пока я пытаюсь стряхнуть навоз со своих ног. От запаха я избавиться не могу.
- Не повезло, так не повезло, - смеется незнакомец, подходя к нам.
Довольно с меня уже этого козла!
- Уверена, что подобное поведение неприемлемо даже для того, кто работает в поле, - говорю я на безукоризненном английском - умение, полученное благодаря вечеринкам, где приходится перекрикивать друг друга и вести множество разговоров одновременно. - Когда я пожалуюсь Джоли, он обязательно расскажет об этом происшествии тому, кто всем здесь заправляет.
Мужчина протягивает мне руку, но тут же отдергивает ее, когда замечает, в чем у меня пальцы.
- Меня этим не испугаешь, - отвечает он. - Я Сэм Хансен, а вы, должно быть, сестра Джоли.
"И этим идиотом, - думаю я, - этим дураком, который перешел все границы, пытаясь меня унизить, этим умником восхищается Джоли?"
Я отворачиваюсь в замешательстве или приступе полнейшего негодования и шепчу Ребекке:
- Я хочу умыться.
Сэм ведет нас в Большой дом, как он его называет, - скромный особняк, который выходит на десятки гектаров яблоневого сада. Он перечисляет даты и факты, которые, как я понимаю, должны произвести на нас впечатление: дом был построен в девятнадцатом веке и в нем полно антикварных вещей, и так далее и тому подобное. Он ведет меня по винтовой лестнице на второй этаж во вторую комнату справа.
- Ваши вещи остались в машине? - спрашивает он таким тоном, как будто это тоже мой недосмотр. - Это спальня моих родителей. Думаю, мамины вещи будут вам впору. Посмотрите в шкафу.
Он выходит и закрывает за собой дверь. Красивая комната с большой кроватью с пологом на четырех столбиках. Прикроватная тумбочка, заставленная витыми мраморными шкатулочками, занавески и стеганое ватное одеяло в бело-синюю широкую полоску. В комнате нет ни комода с зеркалом, ни бюро, ни ящиков. Я прислоняюсь к стене и удивляюсь: где же родители Сэма хранили свою одежду? Но когда я отстраняюсь от стены, она вдруг открывается - потайная дверь ведет в гардеробную размером с комнату.