- Так пойдем к нам! Я давно уже зову! И Андрей Васильевич про тебя все время спрашивает… Прости его, Люсь… И мама приглашает…
- Нет, отца я пока видеть не хочу. И маму твою тоже. У меня еще сроки для прощения не наступили.
- Какие сроки?
- А у каждого на обиду есть свои сроки. Ты не знал? Кто–то сразу, с ходу умеет прощать, вот как ты, например. Кому–то месяц нужен, кому–то год, а некоторые люди всю жизнь в себе обиду носят , как мешок с дерьмом… А мне уже немного осталось. Вот еще месяца два пообижаюсь – и все, и больше не буду.
- Это хорошо… - засмеялся Илья, - это ты сейчас просто здорово сказала… А приходи завтра! Завтра же суббота, мама с твоим отцом за город собираются поехать, в гости к кому–то. Мы с бабкой одни будем. Придешь?
- Приду.
- Тогда мы тебя ждем к обеду. Я сам что–нибудь вкусное приготовлю.
- Давай… Слушай, Молодец–Гришковец, а мы с тобой не загулялись сегодня? Домой ведь пора. А так не хочется, так хорошо весной пахнет! Люся соскочила со скамейки, попрыгала, раскинув руки, с шумом втянула носом воздух:
- Весна холодным арбузом пахнет… Чувствуешь?
- Да. А еще – талой землей и прошлогодними листьями. А осень? Осень чем пахнет? - глядя на нее и улыбаясь, спросил Илья.
- А осень пахнет дымом и снегом…И мокрым деревом…
- А лето?
- Теплой водой из фонтана и нагретой травой! И клейким тополем! И первым яблоком!
- А зима?
- А зима ничем не пахнет. У меня всю зиму почти насморк не проходит. Пойдем домой. Ты Шурочке обещал фен отремонтировать… Фрам! Домой! – закричала она в сторону темных деревьев.
Пес нехотя вынырнул из темноты, встал боком в сторонке, укоризненно виляя хвостом. " Я до весны дожил, слава богу, это в моем–то возрасте! А ты
меня домой загоняешь!", - ясно слышался упрек в его тихом просящем поскуливании, – " Итак целыми днями дома один сижу…"
- Пошли, Фрамушка, пошли, дружочек! – уговаривала его Люся . – Там ведь у нас Шурочка дома одна, и не накормлена толком, и поговорить ей не с кем, на судьбу пожаловаться… Сейчас Илья с ней будет активно общаться, а я буду ужин готовить… Пойдем, Фрамушка…
Надев поводок на покорившегося своей собачьей судьбе Фрама, они медленно пошли в сторону дома.
- Тебя Шурочка–то еще не совсем достала? – с сочувствием глядя снизу вверх на Илью, спросила Люся.
- Да нет. Нормально.
- Я слышала, она там соперницу свою в черных красках расписывает.
То бишь, получается, мать твою. Она ж не знает, чей ты сын…И откуда у нее столько жутких фантазий берется, от обиды, что ли? Прямо на ходу чернуху сочиняет, как садистка какая!
- Да погоди, Люсь. Мне кажется, и Шурочкино время когда–нибудь придет. Я верю. Она ведь, знаешь, тоже очень добрая…
- Только не знает об этом? – слабо усмехнулась Люся.
- Ага…
- Ну–ну… Как бы не так, – тихо сказала Люся, нажимая на кнопку звонка. - Сейчас как начнет опять гадости говорить про мать твою – мало не покажется. Прямо добрейшей души человек…
Дверь тут же с шумом распахнулась, будто Шурочка стояла и ждала их в прихожей. На лице у нее толстой бугристой коркой красовалась маска из овсяных хлопьев с мукой и медом – ее личное произведение и предмет ее гордости. Илья тут же издал громкий звук, похожий на сильный приступ икоты, и шарахнулся испуганно назад, чуть не сбив с ног Люсю и наступив на лапу взвывшему от боли бедному Фраму. Люся не удержалась и хихикнула звонко, и тут же зажала свой рот ладошкой, взглянув виновато и испуганно на Илью – как же она его в этот момент понимала, господи…
- Ну, и где вы так долго ходите? Илья! Ты мне обещал фен отремонтировать! - запричитала Шурочка, с мольбой протягивая к нему руки. – Я же завтра из дому не смогу выйти без прически!
- Завтра же суббота, мам… Тебе ж не на службу… - попыталась успокоить ее Люся, присев на скамеечку в прихожей и протирая мокрой тряпкой Фрамовы лапы.
- Я записалась в группу по фитнесс–йоге. У меня утром первое занятие! Говорят, это жутко полезно для нервной системы. Хочешь, пойдем со мной?
- Нет, спасибо, что–то не хочется. – Вежливо отказалась Люся. – Давай уж как–то без меня…
- Вот так всегда, Илья, - начала жаловаться Шурочка. Что бы я ей ни советовала, все в штыки!
- А эти занятия твои… Как там их называют, забыла … Они очень дорогие?
- Ну как тебе не стыдно, Люся! – чуть не заплакала Шурочка. - Неужели на здоровье и красоте можно экономить?
"Можно, еще как можно…", - с тоской подумала Люся, прикидывая в уме, сколько денег унесет из их скромного бюджета это новомодное Шурочкино увлечение. Зарплата–то у нее секретарская, маленькая и скромная, да и той, похоже, скоро не будет. Наверняка новый молодой начальник захочет себе секретаршу поменять…
- Делай, что хочешь, мам, - вслух произнесла она, расшнуровывая ботинки. – Сейчас мы чаю выпьем, и Илья отремонтирует твой фен.
- Нет–нет, чай – это надолго. Знаю я, как вы чай пьете - часами можете разговаривать! Сначала фен!
- Пойдемте, я посмотрю, - с готовностью отозвался Илья, идя следом за ней в комнату. Он так и не решился ни разу назвать ее Сашей, как требовала Шурочка, просто старательно обходил те моменты, когда надо было как–то обратиться…
- Вы знаете, Илюша, я сегодня снова видела эту ужасную женщину, к которой ушел мой муж… - начала привычно и увлеченно врать Шурочка. – Она была так безвкусно одета, вы бы видели, боже мой! И так грубо, вульгарно накрашена! Как он может смотреть каждый день на все это, не понимаю… А какая у нее ужасная фигура, вы бы видели. Ничего, вот ничего более безобразного я в жизни своей не наблюдала! И вы знаете, у меня сложилось впечатление, что она злоупотребляет алкоголем… У нее ужасный, ужасный цвет лица! Я думаю, она работает где–нибудь в овощной палатке, или продавцом на вещевом рынке. Очень вульгарная особа. Как с такой можно жить, не понимаю… Вот вы бы смогли?
- Что? – Илья поднял голову от разобранного на части фена, уставился рассеянно на Шурочку.
- Я говорю, вот вы бы смогли общаться с такой женщиной? – повторила свой вопрос Шурочка.
- Я?! Я нет… Не знаю… Нет, конечно же, нет… - Илья снова низко опустил голову, с преувеличенным вниманием начал рассматривать лежащие перед ним детали.
- Это ужасно, что он натворил, ужасно… Можно было б еще понять, если б она была лучше и моложе меня, а так… Вы не представляете, Илья, как сильно он меня любил раньше…
Шурочка надолго удалилась в воспоминания о своей прекрасной молодости, о неземной своей красоте и огромном количестве достойнейших кавалеров, добивавшихся в муках ее руки и сердца, с каждым из которых она могла бы гораздо более ярко и счастливо прожить свою супружескую жизнь. Говорила она о них с таким искренним, свежим, просто–таки сегодняшним сожалением, будто кавалеры эти самые только того и ждали все прошедшие годы, как бы оказаться побыстрее у ног ее…Илья слушал вполуха – можно сказать, и вообще не слушал, только изредка кивал головой вежливо. Забыл, что обмануть таким образом Шурочку вовсе нельзя. От громкого ее возгласа–возмущения он тут же и очнулся, вздрогнул и уставился на нее испуганно своими ярко–карими глазами.
- Я говорю, а вы не слушаете меня совсем! – бушевала обиженная Шурочка. – Я с вами о таких серьезных вещах, а вы…
- Чего вы тут ссоритесь, ребята? – заглянула в комнату встревоженная Люся. – Тебе, мам, пора маску смывать, она уже очень сильно подсохла. Раздражение же может быть…
- Ой! – Шурочка испуганно прикоснулась пальчиками к лицу, резво понеслась в ванную.
- Что, достала? – сочувственно обратилась к Илье Люся.
- Да ничего, сегодня еще терпимо.
- Вот и терпи, раз терпимо! Сам напросился. Ужинать будешь?
- Я пойду, поздно уже. Мне еще с ребенком погулять надо…
- С каким ребенком? – удивленно уставилась на него Люся.
- Да девчонка одна из нашей группы родила недавно. Мужа нет, квартиру снимает… А от ребенка не стала избавляться. Я ей и помогаю, как могу. Часа два сейчас погуляю с коляской, а она позанимается пока. Ну, и продуктов ей кое–каких прикуплю. Понимаешь, трудно ей очень…
- Да ладно! Чего ты оправдываешься, как будто я жена тебе? Иди уже…
Так завтра мы с бабкой ждем тебя к обеду?
- Да. Я приду.
- До завтра…
- Пока…
11
Анна села напротив Петрова, перекинула кухонное полотенце через плечо. Поставив локти на стол, положила подбородок совсем по–бабьи на сложенные ковшиком ладони, стала смотреть, как голодный ее муж жадно поглощает поджаренную до хрустящей корочки картошку.
- М–м–м…Как вкусно! Самое вкусное блюдо на свете – жареная картошка с соленым огурцом вприкуску. Правда, Ань?
- Слушай, Мить, сдается мне, что Вовка–то наш влюбился! Задумчивый такой стал, мягкий. И максимализма в нем поубавилось, знаешь… А вчера у меня ключи от дачи попросил. С девушкой, наверное, туда рванет на выходные. Сейчас там хорошо, в Голубицкой нашей. Весна, солнышко… Спасибо Ульяне твоей, радость нам всем такую устроила.
- Ну вот и хорошо. А то я как–то за него уж переживать начал, знаешь.
- Да за Вовку–то ладно. Ты, я вижу, совсем по другому поводу маешься, Петров…
- Это ты о чем?
- Сам знаешь, о чем. Я тебя, между прочим, серьезно спрашиваю. Хочешь в Екатеринбург поехать?
Петров вздрогнул от ее неожиданного, заставшего его врасплох вопроса – ну что за женщина такая, эта его жена… Прямо насквозь его, как рентгеном, просвечивает. А может, и не просвечивает, может, просто знает его слишком уж хорошо. Не зря же четверть века рядом с собой его терпит.
- Так денег же нет, Ань, - произнес он виновато и буднично, словно речь шла о покупке нового телевизора.
- А я не про деньги спрашиваю. Так хочешь?
- Ань, ну зачем ты…
- А мне знать надо. Может, у меня тут свой интерес имеется. Или, может, покаяться хочу…
- Да? Интересно… Ну, рассказывай давай, чего уж!
- Мить, это ведь я тогда, двадцать лет назад, Таню Гришковец отсюда выгнала! Она совсем и не собиралась уезжать, это я ее чуть не силой вытолкала. Обвинила ее в том, что она нам жизнь испортила… А что было делать, Петров? Так уж получилось. Но про беременность ее я тоже не знала. Честное слово…
- Ань, да к чему теперь все это? Ну, было и было… Двадцать лет прошло…
Петров скромно опустил глаза в тарелку, снова принялся есть с преувеличенным нарочито аппетитом. Анна усмехнулась понимающе и замолчала. Подумалось ей – да и ладно… И в самом деле, зачем ему знать, как примчалась она тогда к Тане на квартиру, как начала молча ее вещи в сумку сбрасывать, все подряд, без разбору. Как Таня стояла в сторонке, наблюдала спокойненько так… А потом вдруг и говорит:
" Зря психуешь–то, Ань. Никуда от тебя твой Петров не денется. Это тебе надо научиться принимать его таким вот. Смириться надо с тем, что он мужчина для всех женщин, а не для тебя одной. И не важно, что он именно на тебе женат. Все равно он – для всех." Ох уж и покричала она на нее от души… Такими оскорблениями засыпала – вспоминать страшно. Так и не поняла сгоряча, что она хотела ей тогда сказать, да и не пыталась даже. Вот сейчас они с ней по–другому бы поговорили…
- А ты все–таки поезжай, Петров, - тихо произнесла она вслух – Отпускаю я тебя. И Тане там от меня привет передавай. И еще ей скажи – права она тогда оказалась. Она поймет… Да приглашай мальчика на каникулы! Или сразу сюда привози, пусть поживет с нами, попривыкнет… Если она отпустит, конечно. Хороший мальчик, понравился он мне. Что–то от тебя в нем есть неуловимое. В походке, в улыбке… Только он другой. Необычный какой–то. А взгляд – точно твой! Смотришь ему в глаза, и будто греешься. Чудной взгляд, и не человеческий вовсе, - марсианский будто…
Анна задумалась, вспомнив, как провожала Таниного сына на зимой вокзал, вспомнила его мальчишеское совсем, отчаянно–грустное лицо. Видела она тогда, как сильно хотелось ему заплакать, как сдерживался он из самых последних сил. А в поезде все–таки плакал, наверное. Задумалась она и о судьбе своей странной и нелегкой, и о муже своем Мите, тоже странном и бесконечно ею любимом. Нелегко быть женой Петрова, конечно. Но не быть женой Петрова еще хуже – такое и на минуту представить даже страшно…
- Марсианский, говоришь? – задумчиво поднял на нее глаза Петров и улыбнулся едва заметно, потеплел глазами.
- Ну да… Да ты сам увидишь! Он очень занятный. У тебя ведь простых детей не получается, сам знаешь.
- Ань!
- Ну что – Ань? Что есть, то и есть, чего уж…Мне вот Вовка недавно рассказал, как их теперь во дворе дразнят!
- И как?
- Представители новой людской общности – называется "Дети Петрова".
- Ну и не смешно. Дети как дети! Чушь какая…
- Не сердись, Митя. Ладно, проехали. Ну что, собирать мне тебя в дорогу? Трое суток ведь на поезде ехать, надо еду какую–то придумывать.
- Слушай, так у меня ведь отпуск в сентябре только! Кто меня раньше–то отпустит?
- Да ладно… Я сама схожу к главврачу, договорюсь. Он мне не откажет. Выпрошу тебе недельку в счет отпуска.
- А деньги?
- А что деньги? Займем! Первый раз, что ли? Одним долгом меньше, одним больше…Зато более тяжелый долг с души сбросишь! Отцовский! Все, решено, поезжай! И сюда его привози, если поедет…
- Господи, Аня… Как же мне с тобой повезло…
- Да ну… Это мне с тобой повезло, Петров. По крайней мере, скучать ты мне точно не даешь. Только знаешь, у меня к тебе все же одна просьба есть…
- Какая, Ань?
- Ты больше детей не рожай, ладно? А то ведь смех смехом, а и в самом деле скоро создашь новое уникальное сообщество уникальных людей…
Петров ничего не ответил. Промолчал скромненько. Потому что вчера в больницу ему позвонила Оля. И голос ее звенел колокольчиком от радости, и захлебывался периодически счастьем от переполнявшей всю ее новости: тест на беременность дал таки положительный результат…
12
Боже, какое ж это все–таки удовольствие - просыпаться в своей постели поздним субботним утром, когда за окном уже ярко светит солнце, и можно свободно потянуться, обхватить руками подушку, подставить теплым лучам затылок и, плотно зажмурив глаза, разрешить себе побарахтаться в зыбком состоянии нежной дремы, когда прерванный сон еще будто продолжается, и хочется его досмотреть, или просто дофантазировать , поймав краешком подсознания за ускользающий хвост…
Снился Люсе Глеб. Он уплывал от нее на большом корабле, все дальше и дальше в море, и почему–то протягивал к ней руки, и становился все меньше и меньше… " Вот совсем уплывет, исчезнет с глаз моих, тогда и проснусь!" – подумала она, еще плотнее сжимая веки. – " Давай–давай, уплывай быстрее…С глаз долой, из сердца вон…"
Неожиданно дверь в ее комнату с грохотом распахнулась, Люся вздрогнула, быстро подняла голову от подушки.
- Ой, прости, я тебя разбудила! Посмотри быстрей, как на мне костюмчик сидит? Сзади не очень попу обтягивает? А как ты думаешь, волосы надо ленточкой перевязать?
Шурочка, непрерывно тараторя, вертелась перед ней в ярко–розовом спортивном наряде из обтягивающего эластика, состоящем из короткой маечки и кукольных смешных шортиков. Чуть отвислый животик маленькой, но заметной складочкой наплывал на розовые штанишки, слишком плотная маечка приплюснула грудь, безобразно исказив ее природную форму. "Правду скажешь – обидится, соврешь – засмеют, себе дороже выйдет…" - подумала Люся.
- Ну что ты пялишься на меня так долго? Говори быстрей, я опаздываю! – торопила Шурочка. "А, была не была, умный не заметит, дурак не поймет!" - подумала про себя Люся, произнеся вслух:
- Нормально. Красота – умереть не встать. Иди.
Шурочка розовой птичкой выпорхнула из комнаты, оставив после себя легкий парфюмерный запах крема, пудры, дезодоранта. " Не буду вставать. Пусть уйдет на свою йогу, тогда…" - подумала Люся, сладко, на вдохе, потянувшись и переворачиваясь на спину. В ту же секунду подала голос лежащая на полу около дивана телефонная трубка.
- Да… - хрипло прошелестела в нее Люся.
- Доброе утро! - услышала она радостный голос Ильи. – А я ведь пришел к тебе с приветом… Рассказать, что солнце встало! Что оно, понимаешь ли, горячим светом по листам затрепетало…
- Стоп. Понятно. Дальше не надо. И тебе того же самого, – засмеялась она в трубку. – Чего звонишь? Поход в гости отменяется?
- Ну что ты, нет, конечно! Вот тут бабка Нора спрашивает, что тебе приготовить на обед? Она так обрадовалась, что даже приступ астмы прошел! Ты морского окуня с овощами любишь?
- Не знаю. Люблю, наверное… Да я все люблю. Наша невестка все стрескает…
- Вставай, девять часов уже! У меня сегодня только одна пара в институте, я в первом часу за тобой заеду.
- Давай, жду…
Люся положила трубку обратно на пол, еще раз потянулась. Услышала, как захлопнулась за Шурочкой входная дверь, послушала наступившую благодатную тишину. За окном вовсю светило яркое мартовское солнце, на душе было легко и весело. " А Гришковец–то и правда молодец!" - в который уже раз подумалось ей, - " Вот я уже и здорова, и никакого Глеба в моей жизни никогда будто бы и не было…" Она легко встала с дивана, громко включила музыку. Умываясь, широко улыбалась и подмигивала своему отражению в зеркале, потом принялась внимательно разглядывать свое лицо с выступившими веснушками, долго причесывала волосы, решая, завязать их в обычный хвостик или все–таки распустить по плечам. Спохватившись, строго погрозила себе пальцем в зеркало: так и не заметишь, как маска из овсяных хлопьев на лице окажется…
Илья ввалился в квартиру, как и обещал, в первом часу, запыхавшийся, разомлевший от солнца, в распахнутой настежь куртке. Они долго ехали в забрызганной грязью маршрутке на другой конец города, молча переглядываясь и улыбаясь, а чему - и сами не смогли бы определить – весне, солнцу, друг другу, морскому окуню, что уже вовсю томился в овощах на плите в уютной кухне маленькой двухкомнатной квартирки, или еще чему, не видимому чужому глазу и известному только им одним…