Она проводит кончиком пальца по пластиковой крышечке стаканчика. Я решаю, что пора закругляться, уже собираюсь взглянуть на часы и воскликнуть, что опаздываю, как она продолжает:
- В больнице была распорядитель из морга. Она вошла в палату - уже после всего - и спросила у нас с Максом, что мы намерены делать с телом. Будем ли мы делать вскрытие? Решили ли мы, какой гробик заказать? А может быть, мы хотим кремировать тело? Она сказала, что мы можем забрать его домой. И похоронить, я не знаю, у себя на заднем дворе. - Зои смотрит на меня. - Иногда мне снятся кошмары. Что мы его хороним, а потом в марте тает снег, я выхожу на улицу и вижу на месте захоронения кости. - Она промокает глаза платком. - Прости. Я никому этого не говорю. Я никогда и никому об этом не говорила.
Я знаю, почему она мне открылась. По той же причине, по которой дети приходят ко мне в кабинет и признаются, что после каждого приема пищи идут в туалет и насильно вызывают у себя рвоту, или вскрывают себе вены острой бритвой, лежа в одиночестве в ванной. Иногда легче поговорить с незнакомым человеком. Суть в том, что как только ты выворачиваешь свою душу наизнанку, твой визави тут же перестает быть безликим незнакомцем.
Однажды, когда Зои работала с мальчиком-аутистом, я наблюдала за ее сеансом. "Необходимо с помощью музыки оказаться в том месте, где находится пациент", - объяснила она и, когда он пришел, отводила глаза и не навязывала контакт. Вместо этого она вытащила свою гитару и стала наигрывать и петь для себя. Мальчик сел за пианино и начал зло бить по клавишам в арпеджио. И каждый раз, когда он делал паузу, она исполняла те же яростные аккорды на гитаре. Сперва он не реагировал на ее действия, но потом начал делать паузы чаще и ждать, когда она вступит с ним в музыкальный диалог. Я поняла, что они ведут беседу: сначала его фраза, потом ее. Они просто говорили на другом языке.
Возможно, именно этого и не хватало Зои Бакстер - нового способа общения. Поэтому она перестала опускаться на дно бассейна. Поэтому она улыбалась.
Надо внести ясность: я тот человек, который покупает поломанную мебель, потому что уверен, что может ее починить. Я даже борзую себе брала, которую "отправили на пенсию" с ипподрома. Я патологически люблю все чинить, что и объясняет выбор профессии - школьный психолог, потому что, Бог свидетель, дело тут не в деньгах и не в удовлетворении от работы. Поэтому я совершенно не удивилась, когда с Зои Бакстер сработал мой инстинкт и мне захотелось собрать ее в единое целое.
- Распорядитель из морга… - качаю я головой. - А я считала, что моя работа полный отстой.
Зои смотрит на меня, и у нее из горла вырывается смешок. Она прикрывает рот рукой.
- Не стыдись своего смеха, - негромко успокаиваю я.
- А мне стыдно. Как будто для меня все произошедшее пустяки. - Она качает головой, и внезапно ее глаза наполняются слезами. - Извини. Ты не для того сегодня утром пришла в бассейн, чтобы все это выслушивать. Вот так свидание!
Я тут же замираю. Откуда она знает? Что именно ей известно?
А какое это имеет значение?
Я думала: в таком возрасте, когда тебе уже тридцать четыре, тебя мало волнует мнение окружающих. Похоже, все дело в том, что, обжегшись на молоке, дуешь и на воду.
- Какая удача, что мы случайно встретились, - слышу я свой голос. - Я как раз собиралась тебе звонить.
"Неужели?" - молча удивляюсь я: к чему это я клоню?
- Неужели? - удивляется Зои.
- У нас есть девочка, страдающая депрессией, - объясняю я. - Она то и дело попадает в больницу, забросила школу. Я хотела, чтобы ты поработала с ней.
На самом деле, если честно, я совсем не думала о Зои и ее музыкальной терапии, по крайней мере, применительно к Люси Дюбуа. Но сейчас, когда я произнесла эти слова, они обрели смысл. С этой девочкой, которая дважды пыталась покончить с собой, ничего не помогало. Ее родителей - настолько консервативных, что они не позволяют Люси обратиться к психиатру, - еще придется убедить, что музыкальная терапия - это не современное колдовство.
Зои молчит, но я вижу, что она размышляет над моим предложением.
- Ванесса, я уже говорила тебе: не нужно меня спасать.
- А тебя никто спасать не собирается, - отвечаю я. - Я просто прошу, чтобы ты спасла другого человека.
В тот момент мне кажется, что я говорю о Люси. Я даже не понимаю, что имею в виду себя.
В годы своего детства в южных окрестностях Бостона я разъезжала по соседним улицам на желтом велосипеде с блестящими лентами и про себя отмечала дома, где, по моему мнению, жили красивые девочки. В шестилетнем возрасте я искренне верила, что Кэти Уиттайкер с золотистыми волосами и созвездием веснушек однажды выйдет за меня замуж и мы будем жить долго и счастливо.
Я не помню, когда в действительности поняла, что остальные девочки мечтают совершенно об ином, поэтому стала повторять за другими второклассницами, что по уши влюблена в Джареда Тишбаума, который был невероятно крутым, играл за футбольную команду и каждый день надевал в школу одну и ту же джинсовую куртку, потому что однажды в аэропорту у терминала выдачи багажа ее коснулся известный актер Робин Уильямс.
Девственность я потеряла однажды вечером на скамейке запасных бейсбольной команды гостей, на школьном стадионе, со своим первым парнем, Айком. Он был мил, нежен и уверял, что я красавица, - другими словами, он делал все правильно, - тем не менее помню, что, направляясь после домой, я удивлялась, почему вокруг секса столько суеты. Было потно, как на тренажере, и хотя мне по-настоящему нравился Айк, чего-то не хватало.
Все свои переживания я доверила Молли, лучшей подруге. Я висела с ней на телефоне после полуночи и обсасывала косточки наших с Айком отношений. Я сдавала с ней экзамен по истории и не хотела уходить. Строила планы, как мы пойдем с ней в воскресенье по магазинам, и, затаив дыхание, считала школьные дни до выходных. Мы осуждали тех несерьезных девочек, которые, начав встречаться с парнями, тут же забывали о своих подружках. Мы поклялись, что будем неразлучны.
В октябре 1998 года, когда я училась на первом курсе университета, жестоко избили и оставили умирать Мэттью Шепарда - студента-гомосексуалиста из университета Вайоминг. С Мэттью Шепардом я знакома не была. Я не отличалась политической активностью. Но в то время мы с моим парнем отправились на серебристом автобусе "Грейхаунд" в Ларами, чтобы принять участие в бессрочных пикетах у стен университета. Именно тогда, в окружении этих свечей, я смогла признаться в том, в чем боялась признаться даже себе: на его месте могла оказаться и я. Потому что я лесбиянка и всегда была ею.
И самое удивительное: после того как я призналась в этом вслух, Земля не перестала вращаться.
Я продолжала учиться в университете на факультете образования, и средний балл у меня был 3,8. Я продолжала весить пятьдесят пять килограммов, предпочитала шоколад ванили и распевала а капелла песни группы под названием "Сан оф э питч". Продолжала, по крайней мере дважды в неделю, посещать школьный бассейн, и меня скорее можно было застать за просмотром ситкома, чем на студенческой вечеринке. Мое признание в нетрадиционной сексуальной ориентации ничего во мне не изменило: ни того, кто я есть, ни того, кем буду.
В глубине души я волновалась, что не вольюсь в другой лагерь. Я никогда еще не была с женщиной и боялась, что секс с женщиной окажется таким же пресным, как и с мужчиной. А что, если на самом деле я не лесбиянка - просто абсолютно равнодушна к половой жизни? К тому же седых волос добавляли размышления о том, когда знакомишься с женщиной, является ли она гетеросексуалкой (если только встреча произошла не на концерте "Индиго гёрлз"… или на игре женской баскетбольной лиги). У девушек-лесбиянок на лбу же не вытатуирована большая буква "Л", и у меня нет чувствительно настроенного гей-радара.
Однако в конечном счете я зря беспокоилась. Девушка, с которой мы вместе делали лабораторную по биохимии, пригласила меня к себе в общежитие позаниматься, и очень скоро мы все свободное время проводили вместе. Если ее не было рядом, я очень об этом жалела. Когда преподаватель говорил что-то смешное, веселое или какую-то гадость о женщинах - мне хотелось ей первой рассказать об этом. Однажды в субботу на футбольном матче мы сидели на трибунах, трясясь под шерстяным клетчатым одеялом, и по очереди отхлебывали горячее какао с "Бейлисом" из термоса. Разница в счете была в одно очко, и, когда забили четвертый, решающий гол, она схватила меня за руку и даже после того, как гол засчитали, не отпустила моей руки. Когда она впервые меня поцеловала, я искренне решила, что у меня случился аневризм, настолько гулко колотилось сердце и все чувства, казалось, вот-вот взорвутся. "Вот оно!" - помню, были единственные слова, за которые я ухватилась в этом море чувств.
После я оглянулась и отчетливо увидела, что с подругами у меня не существовало границ. Мне хотелось рассматривать их детские фотографии, слушать их любимые песни и делать такие же прически, какие носили они. Вешая телефонную трубку, я вспоминала, что забыла сказать им еще одну вещь. И дело было не в физической привлекательности, скорее, в эмоциональной привязанности. Мне всегда было мало общения, но я никогда не позволяла себе задаваться вопросом, что означает "мало".
Поверьте, человек не выбирает, быть геем или нет. Никому не хочется усложнять себе жизнь, и не имеет значения, насколько уверен в себе человек-гомосексуалист, насколько спокоен, - он не в состоянии контролировать мысли других людей. Я наблюдала, как люди пересаживаются в кинотеатре на другой ряд, когда замечали, что я держусь за руки с женщиной, - их явно возмущало наше публичное проявление чувств, хотя всего через ряд позади нас пара подростков друг друга только что не раздевали. Мне краской из баллончика писали на машине "лесбиянка". Некоторые родители переводили своих детей в другую школу, где работал другой школьный психолог, а на вопрос "почему?" отвечали, что моя "философия воспитания" расходится с их философией.
Можно поспорить, что мир после того, как убили Мэттью Шепарда, изменился, но существует едва уловимая разница между терпимостью и принятием. Одно дело - жить где-то на окраине, где соседка просит тебя присмотреть за своей малышкой дочерью, пока она сбегает на почту, но до того дня, когда тебя пригласят с твоей "супругой" на свадьбу к коллеге, где можно будет танцевать медленный танец и никто из присутствующих гостей не станет перешептываться у вас за спиной, далеко, как до луны.
Помню, как мама вспоминала, что в детстве, когда она посещала церковную школу, монахини били ее по левой руке, когда она пыталась ею писать. В наше время, если учитель позволит себе нечто подобное, его, скорее всего, арестуют за жесткое обращение с детьми. Оптимист, живущий во мне, хочет верить, что сексуальная ориентация когда-нибудь станет чем-то вроде письма - не существует законов, какой рукой правильно писать: правой или левой. Мы просто все по-разному устроены.
Заметим, что, когда знакомишься с человеком, не спрашиваешь у него, правша он или левша.
В конечном счете какое это имеет значение для кого-то, кроме того, кто держит ручку?
Дольше всех я встречалась с Раджази, своей парикмахершей. Каждые четыре недели я посещаю парикмахерскую, чтобы подкрасить отросшие корни и поправить свою рваную короткую стрижку. Но сегодня Раджази в бешенстве и сопровождает свою речь злобным лязганьем ножниц.
- Послушай, - говорю я, украдкой глядя в зеркало на свою челку. - Не коротковато ли?
- Сосватали они! - возмущается Раджази. - Представляешь? Мы приехали сюда из Индии двадцать лет назад. Мы американцы. Мои родители каждую неделю, елки-палки, ходят в "Макдоналдс".
- Возможно, если бы ты с ними поговорила…
У меня перед глазами пролетает прядь волос.
- В прошлую пятницу к ним на ужин приходил мой жених, - раздраженно бросает Раджази. - Неужели они наивно полагают, что я брошу человека, с которым встречаюсь уже три года, только потому, что какой-то немощный, старый пенджабец дал им в качестве выкупа стаю кур?
- Кур? - удивляюсь я. - Шутишь?
- Да не знаю я. Не суть важно. - Раджази продолжает меня стричь, погруженная в свои разглагольствования. - Сейчас какой год? Две тысячи одиннадцатый или нет? - возмущается она. - Разве я не могу выйти замуж за того, за кого хочу?
- Милая, - отвечаю я, - меня уговаривать не надо.
Я живу в Род-Айленде, последнем штате Новой Англии, где еще запрещены однополые браки. Именно по этой причине пары, которые хотят связать себя узами брака, вынуждены ехать в соседний Фолл-Ривер, штат Массачусетс. На первый взгляд - чего проще, но на самом деле возникает масса проблем. У меня есть друзья, два гомосексуалиста, которые связали себя узами брака в Массачусетсе, а потом, спустя пять лет, разошлись. Все их имущество и активы находились в Род-Айленде, где они проживали. Но поскольку их брак не был признан законным в этом штате, они так и не смогли развестись.
Раджази запинается.
- И? - спрашивает она.
- Что?
- Я тут распинаюсь о своей личной жизни, а ты ни слова не сказала о своей…
Я смеюсь.
- Раджази, у меня появилась прекрасная возможность сплавить тебя твоему индусу. Думаю, запас моих романтических чувств исчерпался.
- Ты говоришь так, будто тебе шестьдесят лет, - отвечает Раджази. - И ты собираешься все выходные просидеть дома за вязанием в окружении сотни кошек.
- Не говори глупости. Кошки намного лучше, чем вышивание крестиком. Кроме того, у меня на выходные большие планы. Я собираюсь в Бостон на балет.
- А ведь обещали снег.
- Не настолько сильные снегопады, чтобы мы никуда не поехали, - отвечаю я.
- Мы? - переспрашивает Раджази. - С кем это…
- Она просто моя подруга. Мы собираемся отметить ее праздник.
- Без ее мужа?
- Мы отмечаем развод, - поясняю я. - Я пытаюсь поддержать ее в трудную минуту.
За те несколько недель после того, как столкнулись в бассейне, мы с Зои стали добрыми друзьями. Наверное, я позвонила первая, потому что именно я знала номер ее домашнего телефона. Я собиралась забрать картину из багетной мастерской, которая находится рядом с ее домом: может быть, вместе пообедаем? За бутербродами с деликатесами мы разговорились об исследовании, которое она проводит, - влияние музыкальной терапии на депрессию, а я рассказала о том, что обсудила вопрос о лечении Люси с ее родителями. На следующие выходные она выиграла в радиовикторине два билета на закрытый показ фильма и спросила, не хочу ли я пойти с ней. Мы стали проводить время вместе, и наша зародившаяся дружба крепла в удивительной геометрической прогрессии, похожей на снежный ком: все сложнее и сложнее было представить, как я раньше жила без нее.
Мы говорили о том, откуда она узнала о музыкальной терапии (еще в детстве она сломала руку и ей должны были вставить спицу, а в педиатрическом отделении был музыкальный терапевт). Говорили о ее матери (которая звонит Зои трижды в день, чаще всего, чтобы обсудить всякую чепуху, например вчерашнее выступление Андерсона Купера или на какой день через три года выпадет Рождество). Говорили о Максе, о его пьянстве, о дошедших до нее слухах, что сейчас он оказался в надежных руках пастора из церкви Вечной Славы.
Чего я не ожидала от Зои, так это того, что с ней весело. Она смотрит на окружающий мир такими глазами, что ее самобытный взгляд неожиданно вызывает у меня смех: "Если человек с раздвоением личности пытается покончить с собой, это можно рассматривать как попытку убийства? Разве немного не огорчает, что врачи называют свою работу "практикой"? Почему говорят "в кино", но "на телевидении"? Разве зал для курящих в ресторане не напоминает чем-то дорожку для писающих в бассейне?"
У нас много общего. Мы обе выросли в неполных семьях (ее отец умер, а мой сбежал со своей секретаршей); мы всегда хотели путешествовать, но ни у одной из нас не было достаточно денег, чтобы осуществить свою мечту; нас обеих бесят клоуны. Мы тайно увлекаемся телевизионными реалити-шоу. Нам нравится запах бензина, мы ненавидим запах хлорки, и обе жалеем, что не умеем пользоваться помадкой, как повара-кулинары. Мы предпочитаем белое вино красному, сильный холод - удушающей жаре, арахис в шоколаде "Губерз" - изюму в шоколаде "Рейзинетс". Мы обе без проблем можем воспользоваться мужским туалетом в общественном месте, если в женский слишком длинная очередь.
Завтра она отмечала бы десятую годовщину своей свадьбы, и я вижу, что она нервничает. Мама Зои, Дара, уехала в Сан-Диего на конференцию инструкторов по персональному росту, поэтому я предложила сделать что-нибудь такое, чего никогда не сделал бы в этот день Макс. Зои тут же выбрала балет в великолепном концерт-холле "Ванг-театр". Давали "Ромео и Джульетту" Прокофьева. "Макс, - сказала Зои, - терпеть не мог классический балет. Если он не отпускал язвительные замечания относительно трико танцовщиков, то крепко спал".
- Может быть, именно так мне и следует поступить, - задумчиво произносит Раджази. - Отвести этого дурака туда, где ему точно не понравится. - Она закатывает глаза. - А что больше всего ненавидят брамины?
- Шашлык из свинины? - предположила я.
- Вечеринку в стиле хеви-метал.
Потом мы обмениваемся взглядами и одновременно произносим:
- Гонки серийных автомобилей!
- Я лучше пойду, - говорю я. - Мне через пятнадцать минут нужно забрать Зои.
Раджази снова разворачивает кресло к зеркалу и прищуривается.
Когда твой парикмахер щурится, хорошего не жди. У меня настолько короткие волосы, что на макушке торчат похожими на траву пучочками. Раджази открывает рот, и я бросаю на нее убийственный взгляд.
- Даже не смей успокаивать меня, что волосы отрастут…
- Я всего лишь хотела сказать, что нынешней весной в моде прически в стиле милитари…
Я провожу рукой по волосам, чтобы хоть чуть их взъерошить, но тщетно.
- Я бы тебя убила, - говорю я с угрозой, - но лучше оставлю в живых, чтобы ты помучилась со своим индусом.
- Вот видишь? Тебе уже начинает нравиться твоя стрижка. - Она берет у меня деньги. - Будь осторожна за рулем, - предупреждает Раджази. - Уже начинает валить снег.
- Легкая пороша, - отмахиваюсь я на прощание. - Не о чем волноваться.
Как оказалось, нас с Зои объединяет еще одно - "Ромео и Джульетта".
- Это моя самая любимая пьеса Шекспира, - признается она, когда исполнители выходят на поклон, а Зои догоняет меня в роскошном, недавно отремонтированном коридоре концерт-холла после посещения туалета. - Всегда мечтала, чтобы ко мне подошел мужчина и завел разговор, который бы свободно перетек в сонет.
- Макс так не поступал? - улыбнулась я.
Она хмыкает.
- Макс считал, что сонет - это предмет, который надо спрашивать в сантехнической секции строительного супермаркета.