- Можете говорить обо мне все, что вам заблагорассудится. Я понимаю, почему вы злитесь. Не забывайте, что я когда-то была одной из вас. Я знаю, каково вести тот образ жизни, какой ведете вы, и видеть такую женщину, как я, и думать, что по мне плачет психушка. Поверьте, и мне на комод подкладывали книги, а на кухонный стол, под чашку кофе, различные статьи - мои родители делали все, чтобы заставить меня отречься от моей лесбийской сущности, но я только лишний раз убеждалась, что права. Однако, Ванесса, я пришла сюда не для этого. Я не стану читать вам нотации, а в дальнейшем докучать телефонными звонками или пытаться делать вид, что я ваша новая подруга. Я пришла, чтобы сказать: когда вы с Зои будете готовы - а я верю, что однажды это произойдет, - я смогу дать вам то, что вы ищете, чтобы поставить Божьи нужды превыше собственных.
- Значит, если я правильно вас поняла, - говорит Зои, - мне не нужно меняться прямо сейчас. А как-нибудь в другой раз…
- Совершенно верно! - восклицаю я.
По-моему, это первый шаг в правильном направлении, разве нет?
- Но вы продолжаете считать наши отношения злом.
- Так считает Иисус, - отвечает Паулина. - Если вы посмотрите в Святое Писание и придете к иным выводам, значит, вы неправильно его толкуете.
- Знаете, я уже десять лет читаю катехизис, - сообщает Ванесса. - И абсолютно уверена, что в Библии говорится, что полигамия - вещь хорошая. И что морские гребешки нельзя есть.
- Все, что написано в Библии, не означает, что это замысел Господень…
- Вы только что сами сказали: что написано в Святом Писании - неоспоримый факт! - возражает Ванесса.
Паулина вздергивает подбородок.
- Я пришла не для того, чтобы обсуждать терминологию. Антоним гомосексуализма не гетеросексуализм, а благочестие. Именно поэтому я здесь - как живое доказательство того, что существует другой путь. Лучший путь.
- А как же насчет "подставь вторую щеку"?
- Я не осуждаю вас, - объясняет Паулина. - Просто делюсь своим христианским мировоззрением.
- Что ж, - говорит Ванесса, вставая. - В таком случае я слепа, поскольку не вижу принципиальной разницы. Как вы смеете говорить, что то, что делает меня мною, - неправильно? Как смеете разглагольствовать о своей терпимости, когда я проявляю чудеса своей? Как смеете заявлять, что мне нельзя сочетаться браком с человеком, которого я люблю, усыновить ребенка? Что права геев нельзя рассматривать как гражданские права, потому что вы полагаете, что, в отличие от цвета кожи и физических недостатков, сексуальную ориентацию можно изменить? Но знаете что… Даже этот спор не выдерживает никакой критики, потому что можно изменить вероисповедание, а религиозная принадлежность защищена законом. Только по этой причине я вежливо попрошу вас покинуть мой дом, а не вышвырну ваши лицемерные протестантские задницы вон.
Зои тоже поднимается.
- И не хлопайте дверью, когда будете уходить, - говорит она нам вдогонку.
Когда мы возвращаемся домой, начинается дождь. Я прислушиваюсь к размеренному шелесту дворников и вспоминаю, как раньше Зои, сидя на пассажирском сиденье, барабанила по бардачку ему в такт.
- Можно задать тебе личный вопрос? - поворачиваюсь я к Паулине.
- Конечно.
- Ты… ну… когда-нибудь жалела?
Паулина смотрит на меня.
- Некоторые жалеют. Борются несколько лет. Это как наркотик - человек понимает, что это наркотик, и решает больше не связывать свою жизнь с ним. Если повезет, можно считать себя полностью исцеленным, считать, что в корне изменился. Но даже если настолько не посчастливится, человек продолжает просыпаться по утрам и молиться Господу, чтобы помог пережить еще один день и не поддаться соблазну.
Я понимаю, что на вопрос она так и не ответила.
- Христиане сражаются многие века, - продолжает Паулина. - Это такая же битва, как и другие.
Однажды мы с Зои ходили на свадьбу ее пациентов. Свадьба была еврейская и по-настоящему красивая - с традиционными обрядами, которых я раньше не видел. Жених с невестой стояли под балдахином, и молитвы звучали на незнакомом языке. В конце церемонии раввин заставил жениха раздавить завернутый в салфетку бокал. "Пусть брак ваш длится столько, сколько понадобится, чтобы склеить вместе все эти осколки", - пожелал он. Потом, когда все стали поздравлять молодоженов, я тайком пробрался под балдахин и нашел в салфетке, которая так и валялась в траве, крошечный осколок стекла. По пути домой я выбросил его в океан, чтобы, несмотря ни на что, бокал невозможно было склеить, чтобы эта пара оставалась вместе всегда.
Когда Зои спросила меня, что я делаю, я рассказал, и она призналась, что в эту секунду любит меня больше, чем когда-либо.
Сейчас мое сердце чем-то напоминает этот бокал. Как то, что должно было быть единым целым - благодаря какому-то идиоту, который решил, что ему лучше знать, - так и не получило даже долбаного шанса?
Зои
Фонограмма 5 "Выходи за меня замуж"
Всем хочется знать, каково заниматься любовью с женщиной.
Совсем по-другому, по понятным причинам, чем с мужчиной, но подобное вы себе даже представить не можете. Во-первых, секс более эмоционален, и никому ничего не нужно доказывать. Есть нежные и чувственные моменты, есть обжигающие и сильные - но не так, как с парнем, которому отводится главенствующая роль, а девушке - роль пассивная. Мы по очереди примеряем на себя роль и тех, кто нуждается в защите, и тех, кто может защитить.
Секс с женщиной - это секс, который хотелось бы иметь с мужчиной, но мечтам, похоже, сбыться не суждено: чтобы важен был сам процесс, а не его результат. Это бесконечная прелюдия. Свобода не втягивать живот и не думать о целлюлите. Возможность прошептать "Как хорошо!" и, что более важно, "А так не очень". Должна признать, что сперва казалось странным засыпать в объятиях Ванессы, после того как я привыкла класть голову на мужскую грудь, - но эта странность не вызывала неприятия. Просто незнакомое чувство: как будто я переехала жить в тропики, прожив всю жизнь в пустыне. Другая, непохожая красота.
Когда мои коллеги-мужчины узнают, что я живу с Ванессой, я читаю в их глазах уверенность в том, что каждую ночь у нас лесбийское порно. Моя нынешняя сексуальная жизнь так же похожа на мою прежнюю, как прежняя на любовную сцену с Брэдом Питтом. Я могла бы переспать с мужчиной, но сомневаюсь, что мне это понравится и я буду чувствовать себя так же надежно, так же раскованно. Поэтому если Ванесса и не может войти в меня - в буквальном смысле этого слова, - она меня удовлетворяет, а это намного лучше.
Настоящее отличие моего брака с Максом и моих отношений с Ванессой на самом деле не имеет к сексу никакого отношения. Дело в душевном спокойствии. Когда Макс приходил домой, я гадала, в каком он вернулся настроении, хорошо ли прошел у него день - и, соответственно, становилась тем, кем он хотел меня видеть. С Ванессой я просто возвращаюсь домой и остаюсь сама собой.
С Ванессой я просыпаюсь и думаю: "Это моя лучшая подруга. Это самый замечательный человек в моей жизни". Я просыпаюсь и думаю: "Мне есть, что терять".
Каждый день мы разговариваем. Мы с Ванессой садимся рядом с чашечками кофе и, вместо того чтобы уткнуться в газету, как обычно делал Макс, обсуждаем насущные вопросы. Теперь, когда я переехала к ней, мы ведем совместное хозяйство. У нас нет мужчины, который менял бы перегоревшие лампочки или выносил мусор. Если нужно передвинуть что-нибудь тяжелое, мы двигаем вместе. Кто-нибудь из нас стрижет лужайку, заполняет счета, чистит водопровод.
Когда я была замужем, Макс всегда интересовался, что будет на обед, а я спрашивала, забрал ли он вещи из химчистки. Теперь мы с Ванессой распределяем, кто что делает. Если по пути домой Ванессе нужно куда-то заехать, она привозит еду. Если в город отправляюсь я, то беру на весь день ее машину и заправляю полный бак. Если в кухне две женщины - там много болтают и обмениваются шутками.
Смешно, но раньше, когда я слышала, как геи употребляют слово "партнер" по отношению друг к другу, это казалось мне странным. В таком случае разве гетеросексуальные пары не партнеры? Но теперь я вижу, что так бывает не всегда: одно дело - представить кого-то своей второй половинкой на вечеринке и совершенно другое - когда человек по-настоящему дополняет тебя. Нам с Ванессой приходится притираться друг к другу на ходу, потому что у нас не традиционные отношения между мужем и женой. В результате мы всегда и все решения принимаем вместе. Всегда спрашиваем мнение друг друга. Никто не тянет одеяло на себя. И поэтому вероятность ранить чувства другого намного меньше.
Вам может показаться, что сейчас, спустя месяц после начала наших отношений, розовые очки уже спали с глаз, что мне нравится Ванесса, но я в нее не влюблена, - это неправда. Она продолжает оставаться тем человеком, с которым мне не терпится поговорить, если на работе случается что-нибудь из ряда вон выходящее. Она та, с кем мне хочется отпраздновать радостное известие: через три месяца после выскабливания у меня не обнаружено раковых образований. Она та, с кем я хочу бездельничать по воскресеньям. Именно поэтому многие из дел, выполнение которых мы могли бы разделить, забирают на выходных в два раза больше времени, потому что мы делаем их вместе. А поскольку мы хотим быть вместе, то почему бы и нет?
Именно поэтому мы оказались мартовским воскресным днем в бакалейном магазине, где читали этикетки на приправах к салатам, когда ко мне подошел Макс. Я обняла его по многолетней привычке, стараясь не видеть его черный узкий галстук. Он был похож на старшеклассника, который думает, что если оденется, как крутой парень, то таким, по сути, и будет, - только на самом деле все это самообман.
Я чувствую, как за моей спиной кипит возмущением Ванесса, ожидая, пока я их познакомлю. Но слова застревают у меня в горле.
Макс протягивает руку, Ванесса ее пожимает. "Черт!" - ругаюсь я. Мужчина, которого я когда-то любила, и женщина, без которой я жить не могу. Я знаю, чего она хочет, чего ждет. Это было бы самое веское доказательство из всех приведенных мною, когда я пыталась убедить Ванессу, что не собираюсь ее в скором времени бросить. Единственное, что я должна сделать сейчас, - это сказать Максу, что мы с Ванессой пара.
Тогда почему я не могу этого произнести?
Ванесса пристально смотрит на меня и сжимает губы.
- Пойду возьму зелени, - говорит она, и с ее уходом я чувствую, как внутри меня что-то лопается. Словно чересчур натянутая струна.
Появляется друг Макса в таком же черном костюме, кадык его дергается, словно пузырек воздуха в строительном уровне. Я бормочу приветствие и стараюсь через его плечо заглянуть в отдел корнеплодов, где спиной ко мне стоит Ванесса. Потом я слышу, как Макс приглашает меня в церковь.
"Держи карман шире", - про себя думаю я и представляю, как появлюсь перед гомофобами под ручку с Ванессой. Наверное, нас линчуют. Я что-то бормочу в ответ, а ноги сами несут меня к Ванессе.
- Ты злишься, - говорю я.
Ванесса берет манго.
- Не злюсь. Просто расстроилась. - Она смотрит на меня. - Почему ты ему ничего не сказала?
- А зачем ему говорить? Это никого, кроме нас с тобой, не касается. Я только что встретила друга Макса и не услышала, чтобы он кричал: "Да, кстати, у меня традиционная ориентация".
Она кладет манго на место.
- Я меньше всего на свете хочу размахивать транспарантами или участвовать в гей-парадах, - говорит Ванесса. - Я понимаю, как непросто сказать человеку, которого когда-то любил, что полюбил другого. Но если не произнести это вслух, то люди заполняют молчание своими собственными дурацкими предположениями. Тебе не кажется, что если бы Макс знал, что у тебя отношения с женщиной, он бы дважды подумал, прежде чем устраивать пикеты против геев? Потому что внезапно геи становятся не какой-то безликой массой, Зои, а реальным, знакомым ему человеком. - Она отводит взгляд. - А как мне быть? Когда я вижу, как ты изо всех сил пытаешься не назвать меня своей подружкой, то поневоле думаю: "Что бы ты там ни говорила, все ложь". И что ты все еще ищешь запасной выход.
- Я не поэтому…
- Тогда почему? Ты меня стыдишься? - спрашивает Ванесса. - Или стыдишься себя?
Я стою перед картонными коробочками с клубникой. Однажды у меня была пациентка, которая, до того как попала в дом престарелых с раком яичников, занималась ботаникой. Она больше не могла есть твердую пищу, но призналась мне, что больше всего соскучилась по клубнике. Это единственная ягода на земле, у которой зернышки расположены с наружной стороны, поэтому ее, строго говоря, и ягодой назвать нельзя. Клубника - растение из семейства розовых, а по виду сразу не скажешь.
- Жди меня на улице, - говорю я Ванессе.
Когда я догоняю Макса у грузовичка, опять льет дождь.
- Женщина, с которой я была в магазине, - говорю я, - Ванесса… Я живу с ней.
Макс смотрит на меня как на сумасшедшую. Зачем я выбежала под дождь, чтобы сообщить ему об этом? Потом он начинает спрашивать о моей работе, и я понимаю, что Ванесса права: он меня неправильно понял, потому что я не сказала ему простую правду.
- Ты не понял. Я живу с Ванессой, - повторяю я. - Мы вместе.
Сразу ясно, когда наступает озарение и он понимает, о чем я говорю. И не потому, что с его глаз спадает невидимая пелена, а потому что внутри меня что-то лопается - я чувствую себя свободно и легко. Не знаю, почему я считала, что мне важно одобрение Макса. Возможно, я не та женщина, о которой он думал, что знает ее, но это же я могу сказать и о нем.
Еще не осознав, что сделала, я уже направляюсь к Ванессе, которая ждет меня с тележкой под навесом магазина. Я ловлю себя на том, что бегу.
- Что ты ему сказала? - спрашивает Ванесса.
- Что-то типа того, что хочу навсегда остаться с тобой. Только "навсегда" - это не слишком долго, - отвечаю я. - Возможно, я выразилась немного другими словами.
Глядя на ее лицо, я испытываю то же чувство, которое обычно посещает меня, когда после долгих месяцев зимы я вижу первый шафран. Наконец-то!
Съежившись из-за дождя, мы спешим к машине Ванессы, чтобы выгрузить продукты. Пока она ставит сумки в багажник, я смотрю на проходящих мимо детей. Им лет по десять-одиннадцать: мальчик с первым пушком на щеках и девочка, выдувающая из жевательной резинки пузыри. Они идут в обнимку, засунув руки друг другу в задние карманы джинсов.
Они слишком юные, чтобы смотреть порнографию, не говоря о том, чтобы встречаться, но никто не пялится на них, когда они проходят мимо.
- Эй! - окликаю я Ванессу.
Она поворачивается, продолжая держать пакет с продуктами. Я обхватываю ее лицо руками и целую - долго, медленно, с любовью. Надеюсь, что Макс смотрит. Надеюсь, что это видит весь мир.
Когда люди слышат крики, они чаще всего бегут в обратном направлении. Я же хватаю гитару и мчусь на крик.
- Привет, - врываюсь я в детскую палату. - Нужна помощь?
Медсестра, которая героически пытается вытащить у маленького мальчика из руки капельницу, с облегчением вздыхает.
- Зои, проходи, пожалуйста.
Мама мальчика, удерживая его, кивает мне.
- Он знает, что ставить капельницу больно, поэтому думает, что и вынимать иголку тоже больно.
Я смотрю ее сыну прямо в глаза.
- Привет, - говорю я. - Меня зовут Зои. А тебя?
Его нижняя губа подрагивает.
- К-карл.
- Карл, ты любишь петь?
Он решительно качает головой. Я окидываю взглядом палату и замечаю на прикроватной тумбочке несколько фигурок из "Могучих рейнджеров". Я беру гитару и начинаю наигрывать детскую песенку об автобусе "Колеса на автобусе", только меняю слова: вместо автобуса пою о могучих рейнджерах.
- Могучие рейнджеры… бух-бух-бух, - пою я. - Бух-бух-бух… бух-бух-бух. Могучие рейнджеры… бух-бух-бух… целый день.
Где-то на середине куплета он перестает вырываться и смотрит на меня.
- Они еще умеют прыгать, - говорит он.
Поэтому следующий куплет мы поем вместе. Целых десять минут он рассказывает мне все, что знает о могучих рейнджерах - о красном, розовом и черном. Потом поднимает взгляд на медсестру.
- Когда вы будете вытаскивать?
Она улыбается.
- А я уже вытащила.
Мама Карла с благодарностью смотрит на меня.
- Спасибо вам большое.
- Не за что, - отвечаю я. - Карл, спасибо, что спел со мной.
Не успеваю я выйти из палаты и свернуть за угол, как подбегает другая медсестра.
- А я тебя повсюду ищу. Мариса…
Ей нет нужды уточнять, в чем дело. Мариса - трехлетняя девочка, которая уже год периодически ложится в больницу с диагнозом "лейкемия". Ее отец - кантри-музыкант, исполняющий песни в стиле блюграсс, - в восторге от идеи о музыкальной терапии для дочери, потому что знает, как много музыка может дать человеку. Иногда я прихожу, когда малышка возбуждена и счастлива, и тогда мы поем ее любимые песни: "У старого Макдональда" и "Я маленький чайничек", "Джон Джейкоб Джинглхеймер Шмит" и "Мой Бонни лежит на другом берегу океана". Иногда я прихожу на сеансы химиотерапии и, когда Марисе кажется, что ее руки горят, придумываю песни о том, как она опускает пальчики в ледяную воду, о том, как строит эскимосскую юрту. Однако в последнее время Мариса настолько слаба, что пою только я или кто-то из родных, пока она спит затуманенным лекарствами сном.
- Врач говорит, что счет идет на минуты, - шепчет мне сестра.
Я тихонько открываю дверь палаты. Свет не горит, а сероватые ранние сумерки запутались в складках больничного одеяла, которым укрыта малышка. Она бледная и неподвижная, на ее лысой головке розовая вязаная шапочка, на ногтях блестит серебристый лак. Я приходила сюда на прошлой неделе, как раз когда старшая сестра Марисы красила ей ногти. Мы пели "Девочки любят веселиться", хотя Мариса все время спала. И понятия не имела, что кто-то заботится о том, чтобы она выглядела красавицей.
Ее мама тихонько плачет в объятиях мужа.
- Майкл, Луиза, - говорю я, - мне очень жаль…
Они молчат. Да и что тут ответишь? Болезнь может сплотить абсолютно посторонних людей.
Санитарка сидит у кровати и делает гипсовый слепок с ладошки Марисы, пока она еще жива, - эту услугу предлагают в детском отделении родителям всех умирающих пациентов.
Воздух кажется тяжелым, как будто мы дышим свинцом.
Я отступаю за спину Ани, сестры Марисы. Она смотрит на меня красными, опухшими глазами. Я пожимаю ее руку и начинаю импровизировать на гитаре мелодию, соответствующую общему настроению, - инструментальную джазовую фразу, грустную, в минорном тоне. Неожиданно Майкл поворачивается ко мне:
- Нам сейчас не до этой музыки.
Мои щеки вспыхивают.
- Простите… Я пойду.
Майкл качает головой.
- Нет, мы хотим, чтобы вы играли те песни, которые всегда ей пели. Те, которые она любит.
И я играю. Запеваю "У старого Макдональда", и постепенно ко мне присоединяется вся семья. Санитарка прижимает ладошку Марисы к гипсу, потом вытирает детскую ручку.
На приборах, к которым подсоединена Мариса, появляется прямая линия, а я продолжаю петь:
Мой Бонни лежит на другом берегу океана.
Мой Бонни лежит на другом берегу моря.
Я вижу, как Майкл опускается на колени у кровати дочери, как Луиза берет ее ладошку в свои, а Ани обнимает сестричку за талию. Оригами скорби.