Мой Бонни остался на том берегу океана.
Верните моего Бонни.
Раздается высокий писк. В палату входит медсестра, выключает монитор и нежно касается лба Марисы, как будто приносит свои соболезнования.
Верните мне…
Верните мне…
Верните мне моего Бонни.
Я замолкаю. Единственный звук в палате - отсутствие дыхания маленькой девочки.
- Мне очень жаль, - снова говорю я.
Майкл протягивает руку. Я не знаю, что он хочет, но, похоже, мое тело это знает. Я передаю ему медиатор, которым только что играла на гитаре. Он вдавливает его в гипс, прямо над оттиском ладошки Марисы.
Я пытаюсь сдерживаться, пока не оказываюсь в коридоре, где опираюсь о стену, соскальзываю на пол и захожусь в рыданиях. Я сижу в обнимку с гитарой, как сидела Луиза, укачивая тело своей дочери.
И вдруг…
Я слышу детский крик - высокий, пронзительный вопль, который все больше и больше напоминает истерику. Я с трудом встаю и иду на звук, который раздается из соседней, через две двери палаты, где заплаканная мама и медсестра пытаются удержать вырывающегося ребенка, чтобы эксфузионист мог взять у него кровь. Они все поднимают на меня глаза, когда я вхожу.
- Может быть, я смогу помочь, - говорю я.
День в больнице выдался отвратительным, трудным. По дороге домой меня греет только мысль, что сейчас я смогу выпить большой бокал вина и развалиться на диване. Именно поэтому я не хочу брать сотовый, когда вижу, что на дисплее высвечивается имя Макса. Но потом вздыхаю и отвечаю. Он просит уделить ему несколько минут. Он не говорит, для чего, но я почему-то решаю, что дело касается каких-то бумаг, связанных с разводом. Даже после развода бумажной волокиты не избежать.
Поэтому я крайне удивлена, когда он приезжает с женщиной. Еще больше я удивляюсь, когда понимаю причину, по которой он притащил ее с собой: чтобы спасти меня от нового, развратного образа жизни, который я веду.
Впору рассмеяться, если бы не хотелось так плакать. Сегодня я видела, как умерла трехлетняя девочка, а мой бывший муж полагает, что все зло в мире сосредоточено во мне. Возможно, если бы Бог не настолько занимался жизнью таких людей, как мы с Ванессой, он мог бы спасти Марису.
Но жизнь несправедлива. Поэтому маленькие девочки не доживают до своего четвертого дня рождения. Поэтому я потеряла столько детей. Поэтому такие люди, как Макс и губернатор моего штата, думают, что имеют право указывать мне, кого любить. Если все в жизни устроено неправильно, я тоже буду несправедливой. Поэтому я направляю весь свой гнев на вещи, которые не в силах изменить, на сидящих напротив меня на диване мужчину и женщину.
Интересно, а пастору Клайву, который возглавляет в этих краях самую большую антигомосексуальную общину, когда-нибудь приходило в голову, что бы сказал о его тактике Иисус? Что-то подсказывает мне, что принимающий всех учитель, который помогает прокаженным и проституткам и всем остальным людям, которых общество изолирует от себя, тот, кто советует относиться к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе, был бы не в восторге от методов церкви Вечной Славы. Но надо отдать им должное: они мирные. И у них на все один ответ. Я ловлю себя на мысли, что восхищаюсь Паулиной, которая даже не называет себя бывшей лесбиянкой, потому что теперь считает себя истинной гетеросексуалкой. Неужели на самом деле так легко поверить в то, что сам себе втемяшил? Если бы я во время своих сорвавшихся беременностей и выкидышей убеждала себя, что счастлива, неужели я была бы счастливой?
Если бы только мир был таким простым, как думает Паулина…
Я пытаюсь подловить Паулину на ее же словах, когда домой возвращается Ванесса. Я целую ее в знак приветствия. Я бы все равно ее поцеловала, но мне особенно приятна мысль, что это увидят Макс и Паулина.
- Это Паулина, а Макса ты, конечно, знаешь, - представляю я. - Они здесь, чтобы уберечь нас от ада.
Ванесса смотрит на меня, как будто я выжила из ума.
- Зои, можно тебя на минутку? - говорит она и тащит меня в кухню. - Я не стану запрещать тебе приводить в дом гостей, но о чем, черт побери, ты думаешь?
- Знаешь, ты не лесбиянка, - говорю я. - У тебя просто проблемы с ориентацией.
- Сейчас у меня одна проблема: как выставить из гостиной этих незваных гостей, - отвечает Ванесса и возвращается со мной в комнату.
Я вижу, как она все больше и больше заводится, слушая рассказы Паулины о том, что со всеми гомосексуалистами жестоко обращались в детстве, что женственность заключается в том, чтобы носить чулки и делать макияж. Наконец у Ванессы лопается терпение. Она вышвыривает Макса с Паулиной из дома и закрывает за ними дверь.
- Я люблю тебя, - говорит она мне, - но если ты опять захочешь повидать своего бывшего с этим жалким подобием Аниты Брайант, предупреди заранее, чтобы меня не было поблизости. Желательно не ближе пяти тысяч километров.
- Макс сказал, что хочет со мной поговорить, - объясняю я. - Я решила, что о разводе. Я не знала, что он придет не один.
Ванесса хмыкает. Снимает туфли на высоких каблуках.
- Если честно, мне противно даже то, что они сидели на моем диване. Похоже, придется отдавать его в чистку. Или провести обряд изгнания нечистой силы, или что-то вроде того…
- Ванесса!
- Я просто не ожидала увидеть его в своем доме. Особенно сегодня, когда я… - Она замолкает.
- Когда ты что?
- Ничего, - качает она головой.
- Думаю, ты не должна винить их за то, что они хотят, чтобы однажды мы проснулись и осознали, как ошибались.
- Не должна?
- Нет, - заверяю я, - потому что именно этого мы желаем им самим.
Ванесса отвечает мне слабой улыбкой.
- Предоставляю тебе найти единственное, что объединяет меня с пастором Клайвом и его компанией веселых гетеросексуалов.
Она идет в кухню и, я слышу, достает из холодильника бутылку вина. У нас сложилась традиция расслабляться и рассказывать друг другу о том, как прошел день, за бокалом отличного "Пино Гриджио".
- Мне кажется, у нас осталось немного "Кризиса среднего возраста"! - кричу я.
Так называется вино, которое мы купили с Ванессой в Калифорнии, прельстившись исключительно этикеткой. Я опускаюсь на диван, на то место, где сидел Макс. Я щелкаю по каналам телевидения и останавливаю свой выбор на "Эллен".
Иногда мы с Максом смотрели этот сериал, когда Макс возвращался с работы. Ему нравились ее кеды "Конверс" и голубые глаза. Он, бывало, шутил, что не хотел бы оказаться запертым с одной комнате с Опрой, потому что она наводит ужас. Но Эллен Деженер… С такой девушкой любой бы захотел выпить пивка.
Что мне нравится в Эллен… Несмотря на то что она лесбиянка - да-да! - не это в ней самое интересное. Запоминается то, что она настоящий профессионал телевидения, а не то, что она возвращается домой к Портии Де Росси.
В гостиную входит Ванесса, но вместо вина она несет два бокала шампанского.
- Это "Дом Периньон", - говорит она. - Потому что нам есть что отметить.
Я смотрю на пузырьки, поднимающиеся в бледно-желтой жидкости.
- У меня сегодня умерла больная, - тут же признаюсь я. - А ей было всего три.
Ванесса ставит бокалы на пол и обнимает меня. Она молчит. Слова излишни.
Человек понимает, что нашел свою половинку, когда молчание намного важнее слов.
Слезами Марису не вернуть. Слезы не заставят таких людей, как Паулина и Макс, перестать меня осуждать. Но от слез, тем не менее, становится легче. Я продолжаю рыдать. Ванесса гладит меня по голове, пока слезы не высыхают, а внутри не образовывается пустота. Я поднимаю на нее глаза.
- Прости. Ты хотела что-то отметить.
Щеки Ванессы вспыхивают.
- В другой раз.
- Я не позволю, чтобы мой неудачный день испортил тебе настроение.
- Зои, это подождет, правда.
- Нет. - Я усаживаюсь на диване по-турецки и поворачиваюсь к ней лицом. - Рассказывай.
Ей, похоже, неловко.
- Да так, ерунда. Я спрошу тебя в другой раз.
- О чем спросишь?
Ванесса собирается с духом.
- Если ты говорила вчера серьезно… После того, как мы в магазине встретили Макса…
Я сказала, что хотела бы остаться с ней навсегда. И что "навсегда" - это слишком короткий срок.
И несмотря на то, что я не такой представляла свою жизнь…
Несмотря на то, что есть люди, с которыми я даже не знакома, но которые уже ненавидят меня за это…
Несмотря на то, что мы знакомы всего несколько месяцев, а не лет…
Каждое утро я просыпаюсь, охваченная паникой. А потом смотрю на Ванессу и с облегчением говорю себе: "Не волнуйся, она рядом".
- Да, - подтверждаю я. - Готова подписаться под каждым словом.
Ванесса разжимает руку. На ее ладони лежит золотое кольцо с россыпью бриллиантов.
- Если "всегда" - недостаточно долго, может быть, "до конца жизни"?
На мгновение меня словно парализовало, я не могу дышать. Я не думаю ни о последствиях, ни о том, как отреагируют на эту новость окружающие. Единственная моя мысль: "Ванесса моя. Моя и только моя".
Я снова заливаюсь слезами, но уже по другой причине.
- До конца жизни - это неплохое начало, - отвечаю я.
Меня окружают облака. Они касаются носков моих кроссовок. Стелются по полу. Наверное, я зашла настолько далеко, что оказалась на небесах. Вот только я совсем не хочу свадебное платье (сама покупка которого делает всю затею больше похожей на пытку).
Мама держит платье с декольте в форме сердца, которое заканчивается юбкой из перьев. Больше похоже на цыпленка, которого переехал комбайн.
- Нет, - говорю я. - Категорически.
- Вот там висит платье с кристаллами "Сваровски" на лифе, - настаивает мама.
- Сама его надевай, - бурчу я.
Идея посетить салон новобрачных в Бостоне принадлежит не мне. Моей маме приснился сон, и в итоге мы оказались в примерочной салона "Присцилла", и уклониться от похода куда не представляется возможным, - мама непоколебимо верит в пророческую силу подсознания.
Мама, которой понадобилась целая неделя, чтобы привыкнуть, что мы с Ванессой вместе, намного больше обрадовалась предстоящей свадьбе, чем мы. Мне в глубине души кажется, что она любит Ванессу гораздо сильнее, чем меня, потому что Ванесса серьезная, имеющая голову на плечах дочь, которой у мамы никогда не было. Дочь, с которой можно обсудить индивидуальный пенсионный счет и порядок выхода на пенсию, которая ведет книгу, куда записывает дни рождения, чтобы не забыть послать поздравление. Мне кажется, мама искренне верит, что Ванесса всегда будет обо мне заботиться, в то время как относительно Макса у нее были сомнения.
Но у меня все зудит в этом месте, где полно других невест, которые выходят замуж без всяких осложнений. Такое ощущение, что я буквально утопаю в тюле, кружевах и атласе, а ведь я еще ни одного платья не померила.
Когда к нам подходит продавщица и предлагает свою помощь, мама с широкой улыбкой делает шаг ей навстречу.
- Моя дочь-лесбиянка выходит замуж, - сообщает она.
Я чувствую, как пылают мои щеки.
- Чего это вдруг я дочь-лесбиянка?
- Ну, мне казалось, кому, как ни тебе, знать ответ на этот вопрос.
- Ты же раньше никогда не представляла меня: "Вот моя дочь традиционной сексуальной ориентации".
У мамы вытягивается лицо.
- Я думала, ты хочешь, чтобы я тобой гордилась.
- Не нужно делать из меня виноватую, - отвечаю я.
Продавщица переводит взгляд с меня на маму.
- Наверное, вам нужно еще несколько минут подумать, - говорит она и поспешно удаляется.
- Полюбуйся, что ты сделала. Поставила девушку в неловкое положение, - вздыхает мама.
- Ты смеешься? - Я хватаю с полки туфли-лодочки в блестках. - Привет! - передразниваю я. - А у вас нет таких туфель для моей мамы-садомазохистки? У нее тридцать восьмой размер.
- Во-первых, я не садо-мазо. Во-вторых, эти туфли просто ужасные. - Она смотрит на меня. - Знаешь, не все собираются на тебя нападать. Не стоит думать, только на том основании, что ты сама недавно стала членом гей-меньшинства, о других людях самое плохое.
Я опускаюсь на белый диван посреди гор тюля.
- Тебе легко говорить. Тебе каждый день не присылают брошюры из церкви Вечной Славы. "Десять крошечных шагов к Иисусу", ""Норма" не значит "Ненависть"". - Я смотрю на маму. - Тебе, возможно, хочется всем раструбить о моем новом статусе, но я не хочу. Не стоит никого вгонять в краску. - Я оглядываюсь на продавщицу, которая заворачивает платье. - Единственное, что нам о ней известно: она поет в церковном хоре Вечной Славы.
- Единственное, что нам о ней известно, - возражает мама, - она тоже лесбиянка. - Мама сидит рядом. Вокруг нас, напоминая небольшой взрыв, громоздятся платья. - Милая, что случилось?
К моему величайшему изумлению, мои глаза наполняются слезами.
- Я не знаю, что надеть на собственную свадьбу, - признаюсь я.
Мама бросает на меня взгляд, потом хватает за руку, стягивает с дивана и тащит вниз по лестнице на Боулстон-стрит.
- О чем, черт побери, ты говоришь?
- Невеста должна приковывать взгляды, - всхлипываю я. - А если так случилось, что на свадьбе две невесты?
- А что наденет Ванесса?
- Костюм.
Красивый белый костюм, который она нашла в фирменном магазине "Маршалл" и который сидит на ней как влитой. Но я никогда в жизни не носила костюмов.
- В таком случае ты можешь надеть то, что захочешь…
- Только не белое, - предупреждаю я.
Мама поджимает губы.
- Потому что ты уже один раз была замужем?
- Нет. Потому что…
Я прикусываю губу, чтобы не произнести то, что вертится на языке и тяжелым грузом лежит у меня на сердце, словно свежий слой асфальта.
- Почему? - допытывается мама.
- Потому что это голубая свадьба, - шепчу я.
Когда Ванесса сделала мне предложение, я без раздумий ответила "да". Но я была бы абсолютно счастлива, если бы наш брак скромно зарегистрировали в суде Массачусетса, вместо того чтобы раздувать церемонию и приглашать гостей.
- Брось, Зои, - сказала она. - В жизни только два раза собираются вместе все, кого ты любишь: на твою свадьбу и твои похороны. И поверь, во второй раз тебе будет уже не до веселья.
И хотя я каждый вечер сажусь с Ванессой за компьютер, чтобы подыскать музыкантов и место для церемонии, я не перестаю думать о том, что найду предлог и сумею убедить ее просто поехать на медовый месяц в Турцию или на Багамы.
И все же…
В отличие от меня, Ванесса никогда не шла по проходу. Никогда не ела свадебного торта и не танцевала, пока на ногах не появятся мозоли. А если она хочет именно этого, то я не могу лишить ее праздника.
Мне хотелось бы, чтобы все знали, как я счастлива с Ванессой, но для этого свадьба мне не нужна. Я не была до конца уверена, в чем кроется причина. То ли для меня до сих пор все в новинку, то ли я отчетливо понимаю, что подумает Макс: лесбийская свадьба не настоящая.
Не могу объяснить, почему его мнение вообще имеет какое-то значение. В конце концов, мы же не собираемся просить пастора Клайва сочетать нас браком. Люди, которых мы пригласим на нашу свадьбу, любят нас и не станут осуждать за то, что на торте две крошечные фигурки невесты, а не жениха и невесты.
Но, чтобы пожениться, придется выехать за пределы штата Род-Айленд. Нам пришлось искать священника, который не выступает против однополых браков. И мы наймем адвоката, чтобы составить бумаги, которые бы давали нам право принимать друг за друга решения, связанные со здоровьем, и наследовать страховки жизни друг друга. Я не стыжусь своего желания прожить всю жизнь с Ванессой. Но мне стыдно оттого, что шаги, которые мне приходится предпринимать для достижения своей мечты, делают меня гражданином второго сорта.
- Я счастлива, - уверяю я маму, ревя во всю.
Мама меряет меня взглядом.
- Того, что тебе нужно, - машет она в сторону свадебного салона за нашими спинами, - здесь нет. Тебе нужно нечто элегантное и лаконичное. Похожее на вас с Ванессой.
Мы обходим три магазина, прежде чем находим желаемое - простое, узкое, облегающее фигуру платье цвета слоновой кости, длиной до колена, в котором я не напоминаю Золушку.
- Я влюбилась в твоего отца во время пожарных учений, - без умолку говорит мама, застегивая пуговицы на спине. - Мы оба работали в юридической фирме - он бухгалтером, я секретаршей. Пожарные эвакуировали из здания людей. Мы встретились у цепного забора, и он предложил мне половинку шоколадного батончика. Когда в здании уже все было чисто, мы туда не вернулись. - Она пожимает плечами. - На его похоронах многие мои друзья говорили, что мне не повезло влюбиться в парня, который умер в сорок лет. Но знаешь, я всегда думала иначе. Я считала, что мне повезло. А если бы учения не проводились? Мы бы никогда не встретились. И пусть лучше я прожила всего несколько удивительных лет с ним, чем без него вообще. - Она поворачивается ко мне лицом. - Не позволяй никому указывать тебе, кого любить, а кого нет, Зои. Да, это однополая свадьба. Но она твоя.
Она снова разворачивает меня, чтобы я посмотрела на себя в зеркало. Спереди это простое красивое платье. Но со спины совершенно другое дело. По спине идет ряд атласных пуговиц, которые у талии переходят в веер складок. Как будто платье раскрывается, словно роза.
Как будто, глядя мне вслед, человек может подумать: "Я ожидал совсем другого".
Я пристально себя разглядываю.
- Что скажешь?
Возможно, мама говорит о платье, а может, о моем будущем.
- Скажу, что ты нашла то, что надо.
Когда в конференц-зал входит Люси, я уже подбираю на гитаре мелодию и напеваю.
- Привет, - поднимаю я на нее глаза. Ее рыжие волосы спутаны и перекручены. - Пыталась заплетать африканские косички?
Она пожимает плечами.
- Со мной в комнате в университетском общежитии жила девочка, которая хотела заплести африканские косички. В последнюю секунду она передумала по одной простой причине: единственный способ от них избавиться - остричь волосы.
- Что ж, в таком случае я просто побреюсь наголо, - говорит Люси.
- Тоже выход, - соглашаюсь я, радуясь тому, что между нами завязалось подобие беседы. - Ты могла бы стать второй Шинейд О’Коннор.
- Кем?
Я понимаю, что лысая певица разорвала изображение папы римского во время воскресного прямого эфира в девяносто втором году, - Люси тогда еще и на свете не было.
- Или на Мелиссу Этеридж. Ты видела ее выступление на награждении "Грэмми", когда она была лысой после химиотерапии? Она пела песню Дженис Джоплин.
Я достаю медиатор и начинаю наигрывать вступление к "Частичке моего сердца". Краем глаза я вижу, что Люси неотрывно смотрит на мои пальцы, двигающиеся вверх-вниз по ладам.
- Помню, когда я смотрела ее выступление, то подумала, какая она смелая, сумела победить рак… и какая точная песня. Неожиданно оказалось, что поет она не о женщине, которая перечит мужчине, - песня о том, что следует преодолевать все, что может тебя сломать.
Я проигрываю один пассаж, а потом пою следующую строчку: "Я покажу тебе, милый, что женщина может быть сильной, непокорной".
Заканчиваю я решительным аккордом.