Янка сказала, что есть, но она никогда не задумывалась, где папа хранит инструмент. Сказала только – в каких-то ящиках. В следующие полчаса я перерыла все ящики в их квартире, но отвертки не обнаружила. Потом попробовала открутить шурупы ножом и чуть не распорола себе руку.
– Ерунда это все! – воскликнула я, отбрасывая нож в сторону. – Лисименко, ну вот скажи, почему ты всегда попадаешь в дурацкие ситуации?
– Кто бы говорил! – огрызнулась Янка. – Слушай, скоро десять, надо поторопиться.
– Так ищи отвертку!
– Как? Вместе с дверью?
Мы снова замолчали. Через некоторое время Янка сказала:
– У Эдика надо спросить. У него полно всякого барахла. Наверно, и отвертка есть.
– У Эдика? Это который тараканов морил? Я к нему не пойду, я боюсь.
– Да он не опасный. Соседи хотели Эдика в дурдом сдать, а его не взяли. Сказали, что он не больной, а просто дурак.
– Вот-вот, дурак. Я из-за него уже телефона лишилась.
– Иди. Можешь его вместе с отверткой сюда позвать. Ему даже в голову не придет удивиться. Лишь бы он дома был.
Эдик Козочкин был дома. Занимался важным делом – отпиливал задние ножки у кресла. Он пригласил меня войти, даже не спрашивая, кто я такая. Я осторожно ступила на засыпанный опилками пол. Эдик энергично продолжил свое занятие.
– А зачем вы кресло пилите? – несмело поинтересовалась я. С идиотами надо быть настороже. На то они и идиоты, чтобы вести себя непредсказуемо. Кто его знает, вдруг этот вопрос его оскорбит и он кинется на меня с пилой?
– Я не кресло, я ножки пилю! – жизнерадостно воскликнул мужичок. – Совсем немного осталось. Подожди, я скоро закончу!
– А зачем надо пилить ножки? – не унималась я, забыв, зачем пришла.
Эдик расплылся в улыбке:
– Это я сам придумал! Я отпилю ножки и буду сидеть в кресле, как в самолете! Гляди!
И он стал орудовать ножовкой с утроенной силой. Я зачарованно смотрела, как из задней ножки кресла во все стороны летит труха.
Наконец работа была завершена. Эдик гордо продемонстрировал мне две отпиленные ножки, которые почему-то оказались разной длины. Радостно хихикая в предвкушении чуда, Эдик торжественно опустился в искалеченное кресло и откинулся на спинку. Кресло, неловко сбалансировав, жалобно всхлипнуло и обрушилось навзничь вместе с сидящим в нем Эдиком. Я стиснула зубы, стараясь не рассмеяться, глядя, как обескураженный изобретатель вертится волчком вокруг изобретения и, сметая опилки со своего плешивого затылка, растерянно бормочет:
– Что же это? Как же это? Ведь все вымерил и высчитал до миллиметра! Не учел центр тяжести?
– Эдик, – позвала я. – Нам нужна ваша помощь.
Мужичонка тут же забыл о кресле и уставился на меня. Я сказала ему, что мы с подругой тоже кое-что изобретаем и для этого нам нужно открутить дверную ручку. Эдик с готовностью отправился со мной на второй этаж, прихватив несколько отверток. Как Янка и предполагала, он даже не обратил внимания на то, что она пристегнута к двери наручником. Или он понял нас, как изобретатель – изобретателей. Минут двадцать он колдовал над ручкой, что-то бормоча и последовательно меняя отвертки. Я начала подозревать, что результата мы можем и не дождаться и что эпизод с креслом был показателем высокого мастерства Эдика Козочкина.
– Нет, – сказал он наконец. – Не подцепить. Да и зачем вам эта ручка, девчонки? Поиграйте во что-нибудь другое.
– А во что? – глупо спросила Янка.
– Ну, например, что вор забрался к вам в дом и пристегнул тебя к двери наручниками, чтобы ты не мешала ему выносить вещи, – энергично предложил Эдик. – А ты выбралась и вызвала полицию. Классная игра. Рекомендую.
Мы с Янкой переглянулись.
– А как она выбралась? – спросила я.
– Открыла наручник и выбралась, – пояснил Эдик.
– А как? Как я открыла наручник? – вкрадчиво поинтересовалась Янка.
Эдик закатил глаза от нашей непонятливости, сунул самую тонкую отвертку в замок, поковырялся там две секунды, и наручник слетел с руки изумленной подруги.
– Вот так, понятно? – спросил Эдик. – Давай обратно пристегну, сама попробуешь.
– Нет! – взревели мы в один голос. – Мы уже наигрались!
Эдик пожал плечами, сложил инструмент и пошел работать над своим изобретением. А мы собрались и побежали ночевать ко мне. Янка сказала, что домой сегодня не вернется.
После двенадцати Янке вдруг втемяшилось в голову, что сегодня, в рождественскую ночь, мы обязательно должны погадать. А иначе как узнать дальнейшую судьбу? Мы обе оказались неискушенными в таких делах и долго спорили, какие способы гадания наиболее верные. Хотя, честно сказать, ни одного способа мы не знали досконально. То кто-то рассказывал, то где-то видели, помним начало и не помним конца. К примеру, Янка предложила гадать на кофейной гуще. Мне показалось это интересным, мы достали кофемолку, намололи кофе, подруга взялась его сварить. Допив свою чашку, я тупо уставилась на разметавшуюся по донышку гущу. И кто теперь объяснит мне, что я тут должна увидеть? Янка тоже взирала на свою чашку без проблеска озарения. Она сказала, что у меня дурацкий кофе и, соответственно, по такой дурацкой гуще понять ничего нельзя.
Потом она затеяла лить жидкий воск в холодную воду. Но полученные восковые фигурки мы ни с чем, кроме как с кляксами и пауками, идентифицировать не могли. Затем я вспомнила еще один способ: после полуночи нужно выйти на улицу и пойти в северном направлении. У первого встречного мужчины спросить имя. Это и будет именем твоего суженого. Несмотря на то что время было два часа ночи, мы оделись и вышли из подъезда. Только вот застопорились с северным направлением. Потоптавшись, решили остаться у подъезда. Какая разница, идем мы или стоим, мужчина-то все равно может пройти мимо.
За полчаса мимо нас прошел только бездомный кот. Или кошка, мы не стали догонять и уточнять. Имени-то он все равно не скажет. Замерзшие и огорченные нашим неудачным гаданием, мы вернулись в квартиру и стали устраиваться на ночлег.
– А моя бабушка, – сказала вдруг Янка, надевая мою майку в качестве ночнушки, – однажды мне рассказывала, как она в девках гадала и угадала имя своего мужа, моего деда.
– Ну и как? – вяло спросила я, утомленная всей этой чепухой и поздним временем.
– Владимир.
– Я спрашиваю, как гадала, а не как твоего деда звали. Я и так знаю, что твоя мать по отчеству Владимировна.
– Она написала на бумажках много мужских имен и положила их в шапку. И заснула. А утром проснулась, сунула руку в шапку и вытащила первую попавшуюся бумажку. Это оказался Владимир. Она рассердилась, она тогда дружила с Сергеем. А через год вышла замуж за Владимира. Вот так!
– Совпадение, – недоверчиво хмыкнула я.
– А давай попробуем, – загорелась Янка.
– Поздно уже.
– Ну и что? Завтра подольше поспим. Давай?
До четырех утра мы писали мужские имена на клочках бумаги и сворачивали их в трубочки. Потом сложили результаты нашего адского труда в коробку из-под обуви, поставили на мой письменный стол и попадали спать – я на мамин диван, Янка на мою кровать.
Утром я проснулась первая, рванула к коробке, запустила в нее руку, долго шарила, нащупала самую дальнюю бумажку и развернула ее с колотящимся сердцем. Если Геннадий, я просто умру от счастья. А если вдруг Кирилл, то… даже не знаю. Наверное, сердце остановится в ту же секунду.
Я осталась жить. "Сигизмунд" – было написано на бумажке Янкиным почерком. Ну ничего себе! Вот зараза! Я человеческие имена писала, а она что выдумала? Ну-ка, ну-ка, а если еще раз попытаться? "Петр". Не то, это я писала. "Борис" – тоже я. А, вот ее рука. "Никодим", "Харлампий", "Фемистокл". Шутница недоделанная! Ладно, посмотрим, кто будет смеяться последним.
Кляня Лисименко на чем свет стоит и горя желанием отомстить, я вновь засела за бумажки. Я накатала целых сорок штук и насыпала их в коробку вместо старых. На каждом листочке было написано одно и то же имя: "Эдуард Козочкин". А что, он, кажется, давно нуждается в подруге жизни. Отчего не помочь хорошему человеку? Мужик хозяйственный, знает, как тараканов выводить и как наручники открывать. И, опять же, у него есть кресло как в самолете.
Глава 23
В последующие дни все мои мысли были направлены только на учебу. Я выходила из дома только для того, чтобы купить себе очередное пирожное или шоколадку для моего обессиленного мозга. Ну и ужинать я бегала, конечно, к Кириллу. Не самой же готовить! Все равно дед кашеварит на пятерых, полностью освободив Настю от дел по дому и по кухне. А она только и делает, что спит или кормит ребенка! Мне бы такого мужа и свекра! Но нет же, мне так никогда не повезет.
Мама звонила через день, чтобы узнать, все ли дома в порядке.
– Все в шоколаде, – бодро рапортовала я. – Посуда чистая, кошка здорова. Пожара нет, наводнения нет, чужих мужиков нет.
Мама выдавала свой обычный монолог из "Курса молодой хозяйки", главу под названием "Как выжить без мамы, не умереть с голоду и сохранить квартиру в порядке". Я слушала вполуха, завершая каждую мамину фразу почтительным "ага" и "угу". Потом интересовалась здоровьем Сергея Палыча, не чихает ли, не порвал ли связки на крутых лыжных склонах, не отморозил ли свою драгоценную лысину? Мама сердилась, вешала трубку и оставляла меня в покое до следующего звонка.
Утром одиннадцатого января позвонил папа и пригласил меня на обед. Он не давал о себе знать с прошлого года. Горячий обед был очень кстати, и я решила ехать. Из всего экзаменационного материала я не выучила только четыре темы, ну и грамматику нужно было полистать. Полтора дня для такого объема – более чем достаточно.
За обедом выяснилось, что пригласили меня вовсе не по доброте душевной, а с дальним прицелом. Наталья готовила борщ и отбивные, преследуя шкурный интерес. Я узнала, что только я одна могу спасти служебное положение своего отца. Он, как и все сотрудники, приглашен в госпиталь на праздничный вечер. Явиться нужно обязательно с женой. Но это никак невозможно, учитывая наличие Никиты. Его ведь не оставишь с первым встречным. А я как-никак родня. Всех, кого было можно, уже спросили. Я их последняя надежда. Но, конечно, если я категорически против, то делать нечего, они останутся дома. И навлекут на себя тем самым гнев начальства, что очень нежелательно. В общем, решать мне.
По сути дела, я оказалась припертой к стенке. Некрасиво так поступать, дорогой папочка. Разве я могу отказать человеку, который фактически меня содержит? Конечно, он не перестанет давать мне деньги и его отношение ко мне не изменится, но у меня тоже есть обязательства. И совесть. Да-да, и совесть! Даже если дед и клеймит мое поколение почем зря и обзывает "никчемным" и "бесстыдным". Разве я могу позволить, чтобы мой отец навлек на себя гнев начальства? Тем более после того, как умяла полдесятка восхитительных румяных отбивных?
В пять часов вечера в квартире остались только я и Никита. Василий с Наташей, оставив мне кучу наставлений и детских одежек на смену, благополучно отбыли на бал.
Не успела я дочитать ребенку "Муху-Цокотуху", как зазвонил мой мобильный. Я удивилась. Я им практически не пользовалась и номер никому не давала. Да и когда пользоваться, если я все время дома, обложенная учебниками?
– Александра Феоктистовна, ты уже в курсе? – закричал в трубку Борька. Я совсем забыла, что дала ему свой номер в ту славную новогоднюю ночь.
– Девчонки сказали, что всех предупредили еще с утра. Я на всякий случай звоню. Ты уже выехала?
– Ты о чем, Горохов? – не поняла я. – Куда я должна выехать?
– На консультацию по инглишу! Под светлые очи леди Мамонт.
– Ты что, Горохов, опух? Какой мамонт? Консультация у нас завтра, и ведет ее Данилевский.
– А-а, так ты еще в счастливом неведении? Тогда слушай меня внимательно, глупая женщина! Консультация у нас сегодня, в восемнадцать ноль-ноль, и ведет ее Мамонтова. Она будет ассистировать на экзамене, а фактически оценивать будет она, так что не советую пропускать консультацию. Ты ее знаешь. Ноги в руки – и бегом в институт. Если не успеваешь, бери такси. Не губи первую сессию и свою молодую жизнь.
Борька отключился. Я заметалась по квартире, перепрыгивая через играющего на полу Никитку. И что теперь делать, скажите на милость? Куда я дену ребенка на два часа? Времени у меня осталось только-только доехать до института. При условии что маршрутка подойдет сию минуту и прямо в квартиру.
Когда до начала консультации осталось сорок минут, я плюнула, сгребла Никитку в охапку и помчалась на остановку. Будь что будет. Ребенок одет (может быть, неправильно и не в ту одежду, меня ведь не консультировали насчет его выгуливания), накормлен, ему не повредит прогуляться. Попасть на эту консультацию я должна. Вопрос жизни и смерти.
Пока я скакала по дороге, пытаясь остановить машину, как заводной воробушек с блестящим ключиком под хвостом, Никита стоял на обочине и, надрываясь, орал во все горло:
– Би-би! Сяся! Би-би!
– Да, Никита, би-би, – отвечала я пересохшим от ужаса горлом: времени практически не оставалось, – сейчас подъедет машинка, и мы поедем кататься.
Но все "машинки" рулили мимо, никто не хотел останавливаться и подбирать юную пассажирку с маленьким ребенком. Наконец тормознуло такси.
– Куда? – деловито поинтересовался водитель, ухоженный пожилой дядечка. Я, конечно, отдавала себе отчет, что раскатывать на такси мне не по карману. Но что же делать? Видно, не мой день сегодня.
Я подхватила Никитку, влезла на заднее сиденье и велела таксисту ехать на шестой причал, прямо к зданию института, популярно объяснив, на что будет похожа моя дальнейшая жизнь, если я опоздаю.
Водитель оказался чрезвычайно разговорчивым. С интересом поглядывая на Никитку в зеркало, он принялся рассказывать мне о своей правильной дочери, которая делала все целенаправленно и вовремя. После школы поступила в институт, после пятого курса отработала два года, чтобы "встать на ноги", потом вышла замуж и только после этого, спустя год, родила дочерей-двойняшек. В течение двадцати минут я рассеянно слушала его болтовню, поддакивала лопочущему на своем языке Никите и думала о делах моих скорбных.
– А ты на каком курсе? – поинтересовался этот болтун, уже изрядно доставший меня.
– На первом, – не подумав брякнула я.
– Как же тебя угораздило так рано ребенка завести?
Я хмыкнула про себя. Уж что-что, а такую глупость я сделаю нескоро. А если еще разок останусь с братишкой, то и вовсе никогда.
– Во сколько же лет ты его родила? – не унимался таксист. – В семнадцать? Или в шестнадцать?
В его голосе звучал почти что ужас.
– В четырнадцать, – сказала я. – А забеременела в тринадцать. В седьмом классе. До сих пор не знаю, кто его отец, то ли Гарик, то ли Лелик. А может, Николай Петрович?
После этого он молчал до самого института.
В вестибюль я ворвалась в две минуты седьмого. Все было бы ничего, если бы я сразу бросилась в нужную аудиторию. Возможно, я и успела бы. Но со мной был "хвост". О том, чтобы притащить его с собой и посадить за парту, не могло быть и речи. Данилевский бы понял мою ситуацию, но не Мамонтова, которую вид детей, обручальных колец и беременных студенток доводил до белого каления.
Я кинулась за помощью к нашей вахтерше Татьяне Васильевне, в обязанности которой входило сидеть в стеклянной кабине и не пускать чужих в здание института. Но я не помню ни одного случая, чтобы она хоть раз потребовала у кого-нибудь студенческий билет. Она вязала, читала какие-то журналы либо просто обозревала утренний поток студентов задумчивым взглядом, даже не пытаясь повлиять на процесс. Татьяна Васильевна заметно обрадовалась такому развлечению, заграбастала Никитку, стала его раздевать со всякими шутками-прибаутками, которых у нее в голове оказалось несчетное количество. Я помаячила немного рядом, наблюдая, как будет реагировать дитя на новоявленную няньку, потом сдала пуховик в гардероб и гигантскими скачками понеслась наверх.
Конечно же, я прибыла в аудиторию после преподавателя, что было совершенно недопустимо. Из-за меня приостановили уже начавшуюся консультацию, и я была вынуждена в течение долгого времени выслушивать едкие замечания на английском языке в присутствии двух групп. А Борька с последней парты крутил мне пальцем у виска и страшно вращал глазами. Глядя на него, у меня хватило ума не оправдываться и молча сносить все издевательства Мамонтовой. Дабы не усугублять, как говорится.
Консультация продолжилась. Я приуныла. Совершенно ясно, что хорошей оценки мне не видать, если Мамонтова будет присутствовать при моем ответе. Придется завтра с утра с головой погружаться в английский на сутки и встретить претензии Мамонтовой во всеоружии. Я могу плохо сдать другие предметы: историю, экологию… Но никак не английский! Это будет просто позор на мою "шоколадную" голову!
Настращав нас по полной программе, накрутив и без того взвинченные студенческие нервы, Мамонтова, с чувством выполненного долга, покинула аудиторию. На ее лице было написано явное удовлетворение проделанной работой. Я в галдящем потоке однокурсников поплелась к выходу. Сейчас заберу Никиту у Татьяны Васильевны и потащусь на остановку троллейбуса. Жаль, что Горохов сегодня без машины – дядя отобрал ее сразу после Нового года. Может, упасть на хвост Беловой? Пусть подкинет нас на своей "Приоре". Девка она вроде не вредная, тем более я не просто так прошусь, у меня причина – детеныш на руках.
Выйдя на лестницу, я стала оглядываться, ища глазами Дашку Белову. И вдруг сердце скакнуло прямо в рот, и я им чуть не подавилась. На несколько ступенек ниже стоял Геныч. Он смотрел на меня и улыбался. И не как-нибудь, а многозначительно! Ну, по крайней мере, мне так показалось. Мои ноги сразу превратились в какие-то хлипкие морские водоросли, и, чтобы не упасть, я должна была схватиться за перила. Нет, нельзя так без подготовки натыкаться на объект своей страсти. От неожиданного счастья тоже можно умереть. Как и от горя.
– Как консультация? Что-нибудь полезное узнали? – заговорил Геныч, сделав несколько шагов наверх. Я не пошевелилась, я буквально приросла к перилам. – А я вот вчера гипс снял, ногу разрабатываю. Пришел узнать расписание. У вас какого числа экзамен?
Я с трудом переключилась на студенческую реальность. Надо же, как его появление выбивает меня из колеи! Сама не своя становлюсь.
– Тринадцатого, – пролепетала я и поразилась, как отдалился от меня день экзамена и как мне стало на него глубоко наплевать.
– А у нас четырнадцатого. Как вам Мамонтова? Говорят – зверюга. Валит по-черному. Ольга уже трясется крупной дрожью.
"Ольга!" – отметила я про себя. Не "моя Лелька" и не просто "Лелька". Ольга! Дело, кажется, налаживается.
– А где она? – как можно равнодушнее поинтересовалась я. – Внизу?
– Нет, я один. У нее ангина.
– Жаль, – пробормотала я, стараясь не задохнуться от внутреннего ликования.
– Да, – неопределенно произнес Геныч и поднял на меня глаза. И тут я поняла, что ему, как и мне, нисколько не жаль. Я видела по его глазам, что он все помнит: и новогоднюю ночь, и наш танец, и долгий поцелуй. Помнит и хочет продолжения. Все же мне удалось! Невероятно!
– Саша, – сказал Геныч после небольшой заминки. – Я много пропустил. У меня не хватает нескольких тем…