История одиночества - Джойн Бойн 9 стр.


- А я тебе подскажу. - Кэтрин смотрела мне в глаза.

- Давай.

- Покажи мне свою комнату. Я еще не видела.

Я нервно сглотнул, припоминая, в каком виде моя спальня. Носки на полу. Трусы. Плавки, повешенные сушиться. На них буква "К" - что-то вроде дизайнерской метки, но все ребята говорили, это означает "коротыш". Давно хотел их выкинуть.

- Вообще-то у меня там беспорядок… - сказал я.

- Так давай превратим его в кавардак. - Кэтрин встала, прошла в кухню и оглянулась. - Ты идешь или мне одной осматривать твою комнату? Страшно подумать, что я могу там найти.

Я кинулся следом, сердце мое так бухало, что, казалось, вот-вот выскочит наружу, а Кэтрин об него споткнется и растянется на полу. Я нагнал ее уже наверху - она без труда отыскала нужную дверь, где под обрамленной картинкой из комиксов была табличка "Комната Одрана", и вошла внутрь.

- Так. - Кэтрин неспешно огляделась. - Вот, значит, твое лежбище, где… - она перешла на шепот, - все… и… происходит.

- Ага. - Я подхватил шмотки, валявшиеся на полу, столе и кровати, и запихнул их в шкаф.

- У тебя много книг.

- Я люблю читать.

- Гляди-ка, скрипка. Ты не говорил. Почему?

- Мама считает, мое исполнение напоминает вопли кошек, которых топят.

- Сыграешь для меня?

- Нет.

- Ладно, никто не заставляет. А это что?

На стене висел плакат с изображением огромного оранжевого пса, вывесившего непомерно длинный красный язык.

- Плуто.

- Ну да, так я и думала. Похоже, ты загадочная личность, Одран. - Кэтрин подошла ко мне вплотную, но я не отступил.

- Правда?

- Ты когда-нибудь целовался с девушкой?

Я помотал головой.

- А хочешь?

Я кивнул.

- Ну так давай.

Я и дал.

- Ты не умеешь целоваться, - сказала Кэтрин.

- Неужели.

- Попробуй вот так.

Я попробовал.

- Уже лучше. Может, приляжем?

Она улеглась на мою односпальную кровать, я пристроился рядом; вопреки вздымавшемуся возбуждению я нервничал и трусил, не вполне понимая, что от меня требуется.

- Чего тебя заклинило на Уолте Диснее? - между поцелуями спросила Кэтрин.

- А тебя чего заклинило на похабных фильмах? - парировал я. Она рассмеялась и притянула меня к себе.

Не знаю, сколько мы так лежали, наверное, не очень долго, но я вроде как начал постигать всю поцелуйную мороку, и Кэтрин это, похоже, нравилось, чего не скажешь про меня, поскольку я ужасно боялся что-нибудь не так сделать. Одна моя рука забралась к ней под майку, и ей позволили провести небольшое исследование, в то время как рука Кэтрин скользнула вниз и приступила к собственному небольшому исследованию. Все это приятно и сильно будоражило, но я пребывал в смятении и больше всего хотел, чтобы гостья моя ушла, хотя, конечно, не посмел бы облечь это в слова. Я не желал всего этого, я был к нему еще не готов, хотя не счесть ночей, когда я лежал в этой самой постели и грезил о том, что сейчас происходило. Ну да, я был чист и жил в чистые времена. Вырос в чистом доме. Я был почти влюблен в Кэтрин Саммерс, но что-то во мне желало, чтобы она перестала меня целовать и трогать изящными длинными пальцами, а встала бы и сказала: "Что ж, все было очень мило, но теперь можно обеспокоить тебя сэндвичем с джемом?" - и мы бы сошли вниз и сели играть в "Монополию". Кэтрин закрыла глаза, издала тихий утробный стон и перекатилась на спину, явно намекая, что я должен лечь сверху, и я, совершенно ошеломленный тем, что творилось у меня между ног, последовал ее указанию и почти обрадовался - почти, но не вполне, - когда без уведомления распахнулась дверь и на пороге возникла мама, из-за очередной мигрени отпросившаяся с работы.

Секунд на двадцать все замерли, потом Кэтрин спорхнула с кровати, оправила юбку, майку и полезла в карман за угощением.

- Здравствуйте, миссис Йейтс, - вежливо сказала она. - Хотите леденец?

Если память не изменяет, все это случилось в четверг, но отец Хотон, как ни странно, появился у нас только в следующий вторник. Мама со мной почти не разговаривала, чему я был очень рад, поскольку вовсе не хотел говорить о том, что она видела. Я пребывал в растерянности и отнюдь не чувствовал себя молодцом, который вволю целовался с девушкой, лапал ее за грудь и позволил ей трогать себя там, куда раньше никто не добирался, а потом взгромоздился на нее и достиг такой твердости, что если бы только ему расстегнули ремень, мигом случилась бы катастрофа.

Напротив, я был в смятении, но не из-за стыда, а оттого, что физическая близость, о которой я мучительно грезил наяву, оказалась не для меня. Я-то думал, что вожделею любую женщину, но вот выпал шанс, и все во мне воспротивилось. И дело не в том, что я желал другую девушку или вообще парня, ничего подобного. Просто я хотел, чтобы меня оставили в покое. Не мешали думать. Читать. Задаваться вопросами о себе, чего никогда не делали мои родные и друзья. Я даже прикидывал, не утопиться ли мне, но это, конечно, был перебор, крайность, в какую всегда бросает растерянного юнца.

Отец Хотон пришел во вторник ближе к вечеру, и я подумал, что уже второй раз за неделю сопровождаю чужого человека в свою комнату. Когда в прихожей раздался его голос, я понял, что он явился по мою душу, но не почувствовал ни злости, ни обиды. Если честно, я ждал его визита и этим отличался от сверстников, которые предпочли бы провалиться сквозь землю. Но я безоговорочно верил этому человеку и надеялся на его помощь.

Да, я ему верил.

- Куда можно сесть, Одран? - спросил он, оглядывая комнату. - Давай я сяду вот на этот стул, а ты на кровать, хорошо?

Я кивнул. Отец Хотон сел к столу, за которым обычно я делал уроки, и в окно посмотрел на идеально ухоженный сад миссис Рэтли. Потом с улыбкой взглянул на меня, и я сел напротив него, стыдливо уставившись в пол.

Сколько же ему было лет? Тогда мне казалось, лет шестьдесят пять, но сейчас я думаю, что не больше сорока. Он был болезненно худ, ты сразу отмечал его выпиравшие скулы и глубоко запавшие глаза.

- Как поживаешь, Одран? - спросил он.

- Хорошо, отче.

- С учебой порядок?

- Да, отче.

- Молодец. Какие у тебя любимые предметы?

- Наверное, английский, - подумав, ответил я. - Чтение и все такое.

- Ну да, чтение. А в чем хромаешь?

- В географии. И в ирландском.

- Трудный язык.

- Он никогда мне не давался, отче.

- Я тоже не блистал по этому предмету. Ну и что? Вот как-то обхожусь. А ты не думал на лето съездить в ирландскую глубинку, чтоб подучить язык?

- Нет. Мама говорит, там всякая шваль собирается.

- Что правда, то правда. Со всей страны съезжаются парни. И девицы. Непутевые. Это негоже, верно?

- Да, отче.

Пастор вздохнул и снова огляделся; взгляд его задержался на отцовой фотографии на прикроватной тумбочке: рекламный снимок из "Плуга и звезд", отец в роли юного Кови. Мама хотела ее убрать, но я взбунтовался - первый раз в жизни настоял на своем и победил. И это была единственная вещь в комнате, к которой мама не прикасалась во время уборки, раз в неделю я сам стирал с рамки пыль.

- Наверное, скучаешь по нему, Одран? - Отец Хотон показал на фото. - Как-никак мужчина в доме. Отец. Наверняка скучаешь.

Я кивнул.

- А я вот никогда не видел своего отца. Ты знал об этом?

- Нет, отче.

- Ну вот, теперь знаешь. Он умер за месяц до моего рождения. Сердечный приступ, прямо на главпочтамте, в очереди за маркой.

- Сочувствую, отче.

- Ну да, ну да. - Пастор вздохнул и отвернулся, задумавшись о своем. Потом снова взглянул на меня и вроде как улыбнулся: - Ты знаешь, зачем я пришел, Одран?

Я помотал головой, хотя прекрасно знал.

- Твоя мама считает, нам надо кое о чем поговорить. Ты не против, нет? Согласен поговорить со мной?

- Конечно, отче.

- Я, знаешь ли, тоже когда-то был мальчиком, не смейся (я и не смеялся). Я понимаю, каково быть подростком. Сейчас у тебя нелегкое время. Уроки, учеба. Ты растешь. И кроме того, есть всякие… скажем так… отвлечения.

Я молчал. Решил, что не пророню ни слова и отвечу лишь на вопросы в лоб. Пусть он говорит, что считает нужным, я буду слушать, и только.

- Бывает, что ты отвлекаешься, Одран? - спросил пастор. Я шумно сглотнул и пожал плечами. - Отвечай, мальчик.

- Иногда, - сказал я.

- И на что отвлекаешься?

- Ну так, не могу сосредоточиться. - Я старался угадать с ответом. Вдруг вспомнились минуты ожидания субботней исповеди, когда я не столько выискивал свои истинные грехи на прошедшей неделе, сколько измышлял проступки, которые устроят священника. Ругнулся. Надерзил маме. Ни с того ни с сего швырнул камнем в мальчика.

- А что тебе мешает сосредоточиться, Одран? - Пастор озабоченно подался вперед: - Расскажи. Все останется между нами. Маме я не передам. Твои слова не выйдут дальше этой комнаты. Что мешает сосредоточиться?

Я понимал, какого ответа он ждет, но не мог заставить себя говорить на слишком постыдную тему.

- Телик, - сказал я. Вроде ответ не хуже любого другого.

- Телик?

- Да.

Пастор задумался.

- Ты много смотришь телевизор, Одран?

- Да, - признался я. - Мама говорит, чересчур много.

- Она права?

- Не знаю.

- И что ты смотришь, Одран?

- Что показывают.

- Ну например? Назови свою любимую передачу.

- "Вершина популярности".

- Так. По-моему, это музыкальная передача?

- Да, отче.

- Ты любишь музыку?

- Люблю, отче.

- А кто тебе нравится? Какие исполнители?

- "Битлз".

- Я слышал, они распались.

- Да, - сказал я. - Но они опять соберутся. Все так говорят.

- Хорошо бы, конечно. Кто еще тебе нравится?

- Элтон Джон. Дэвид Боуи.

- Еще кто-нибудь?

- Сэнди Шоу.

- Кажется, я ее знаю, - обрадовался пастор. - Она выступает босиком, да?

- Да, отче.

Помолчав, отец Хотон сглотнул, на его тощей шее дернулся кадык.

- И тебе это нравится, Одран? Любишь смотреть на ее босые ноги?

Я пожал плечами и отвел взгляд:

- Не знаю.

- А по-моему, знаешь.

- У нее есть хорошие песни.

- Вот как? Однажды я ее видел по телевизору. На конкурсе Евровидения. Ты смотришь этот конкурс, Одран?

- Да, отче.

- Ты видел ее выступление?

- Видел, отче. Это было несколько лет назад.

- И что скажешь?

- Она спела классно.

- Хочешь знать, что я о ней думаю?

- Да, отче.

- Сказать?

- Да, отче.

- На мой взгляд, она грязная девка. - Пастор еще больше подался вперед: - Из тех, у кого ни стыда ни совести. Выставляет свои прелести напоказ всему свету. Кто на такой женится, скажи на милость?

Я покачал головой:

- Не знаю, отче. - Мне захотелось, чтобы он ушел.

- И таких немало, ты согласен? Этих грязных девок. Я сам вижу бесстыдниц, что нагло разгуливают по городу. Во что превратился наш приход! На воскресную службу они являются в таких нарядах, что мне кажется, будто я заснул в Чёрчтауне, а проснулся в Содоме и Гоморре.

- Разом в обоих, отче? - рискнул я спросить.

- То есть в Содоме или Гоморре. Решил пошутить, Одран?

- Нет, отче.

- Надеюсь. Ибо сейчас не до смеха. Ой не до смеха. Речь идет о твоей душе. Ты это понимаешь? О твоей бессмертной душе. Сидишь тут, прикидываешься ангелочком, а сам мечтаешь удрать к телевизору, чтобы пялиться на грязных девок! Так, Одран, да? Смотри мне в глаза!

Я медленно поднял голову, и пастор вместе со стулом придвинулся ближе.

- Ты ужасный, правда? - тихо спросил он. - Такое личико… - Пастор вздохнул и ласково погладил меня по щеке. - Я знаю, ты борешься. Все мы боремся. Я здесь, чтобы помочь тебе в твоей борьбе, милый мальчик. - Сложив руки на коленях, он сверлил меня взглядом и долго молчал. - Мама рассказала мне, что у тебя было с той англичанкой.

- Ничего не было, отче! - крикнул я, но он вскинул руку, приказывая замолчать:

- Не лги мне. Твоя несчастная опозоренная мать все рассказала. Подумать только, как ты поступаешь с семьей, которая отдавала тебе все самое лучшее. Мало бедной женщине того, как сгинул твой отец? Мало ей, что с собой он забрал невинного мальчугана? Так что нечего врать, будто ничего не было. Я этого не потерплю, слышишь?

- Да, отче, - промямлил я, испуганный его громким пронзительным голосом.

- Ты мне расскажешь, что у тебя было с той грязной англичанкой. Говори, что ты с ней вытворял.

Я сглотнул, подыскивая слова.

- Она захотела посмотреть мою комнату.

- Ну еще бы. И что там она делала?

- Разглядывала книги. Скрипку. Плакаты.

- Она тебя соблазняла?

- Простите?

- Она соблазняла тебя, Одран? Не прикидывайся, будто не понимаешь.

Я кивнул.

- Ты ее целовал?

Я снова кивнул.

- Тебе понравилось?

- Я не знаю.

- Не знаешь?

- Нет.

- А если подумать?

- В общем, понравилось.

Пастор шумно засопел и поерзал на стуле. Худое лицо его раскраснелось.

- Что было потом, Одран? Она что-нибудь тебе показала?

Я мысленно взмолился, чтобы он от меня отстал.

- Наверное, свои маленькие груди?

Я заметил, какие у него желтые зубы. Он их когда-нибудь чистит?

- Она показала тебе свои груди, Одран? Просила, чтобы ты их потрогал?

Желудок мой куда-то ухнул. О чем он спрашивает?

- Нет, отче.

- А она тебя трогала? Трогала вон там? - Он кивнул на мою промежность. - Расскажи, что она делала? Трогала тебя? А ты себя трогал? Ты показал ей, что у тебя есть? Ты же скверный мальчик, да? Конечно, скверный. Наверное, чем только не занимаешься в этой комнате, а? Один в темноте. Когда рядом никого. Ты занимаешься скверностью, Одран? Давай расскажи.

Я заплакал. Комната кружилась, я думал, что сейчас упаду в обморок. Отец Хотон еще что-то говорил и говорил, но я его почти не слышал. Он подсел ко мне на кровать, обнял и притянул к себе и зашептал в ухо, что грязные девки хотят совратить всех милых хороших мальчиков, что нам надо быть сильными, верить друг в друга и искать утешение в тех, кого мы знаем и кому доверяем, а он мой друг и я всегда могу ему довериться, ведь ничего страшного не случилось, я просто немного пошалил. Потом я, наверное, и впрямь упал в обморок, а когда очнулся, то лежал на кровати, комната была пуста, дверь закрыта.

Со стены ухмылялся Плуто, непристойно вывесив язык, - казалось, он хочет меня слизнуть и живьем проглотить; я вскочил с кровати, в клочья изорвал треклятого пса и затолкал обрывки плаката в мусорную корзину. Потом опять сел на кровать и надолго задумался. Я все разложил по полочкам: одно - сюда, другое - туда, где оно и хранилось многие годы. Затем в ванной умылся, спустился в кухню и увидел, что мама сидит за столом и плачет.

- Что с тобой, мам? - спросил я.

- Я счастлива, Одран. - Мама подняла на меня заплаканные глаза. - Вот и все. Я счастлива. Отец Хотон подтвердил, что я не ошиблась: тебе предназначено стать священником. Ты ему это сказал, Одран? Сказал, что хочешь быть священником?

Я, почти что несмышленыш, стоял возле плачущей мамы. В потоке воспоминаний о том времени всплывает множество мелких деталей, но я хоть убей не помню, что я тогда ответил. Знаю только, что вскоре автобусом я прибыл в Клонлиффскую семинарию, куда Том Кардл добрался на папашином тракторе.

Что сталось с отцом Хотоном? Ну, через пару недель он погиб. Направляясь в парк Святого Стефана, переходил Доусон-стрит, но не посмотрел по сторонам и стал уже не первой жертвой автобуса одиннадцатого маршрута, спешившего в Драмкондру.

На похоронах его были толпы людей. Толпы.

Глава 6
2010

Помни, это не навечно, и не тревожься. Всего несколько лет. А потом я верну тебя в твою школу, обещаю.

Так в 2006-м говорил архиепископ, а сейчас уже, конечно, кардинал Кордингтон, когда я прибыл на аудиенцию в Апостольский дворец. С тех пор минуло четыре года, но я по-прежнему служил викарием в бывшем приходе Тома Кардла, и ничто не предвещало возвращения в любезный моему сердцу Эдем. Все мои ученики окончили школу и теперь сидели в аудиториях Тринити-колледжа, или по евробилету, запрятанному в рюкзак, катили в поезде "Париж - Берлин", или служили в папенькиных банках и агентствах недвижимости, гадая, будут ли здесь прозябать до рождения собственных сыновей, преемников семейного бизнеса.

Один парень, его я помнил смутно, погиб - по автостраде М50 пьяный летел в Дун-Лэаре и угробил себя, свою подружку, ее сестру и сестриного приятеля. Похороны состоялись в теренурской церкви, и священник, тот самый отец Нгезо, четыре года назад занявший мое место, проникновенно говорил о приверженности покойного ленстерскому регбийному чемпионату, что, вероятно, было слабым утешением для трех убитых горем семей, чьи жизни разбились вдребезги. Другой парень вышел в финал телевизионного конкурса талантов, и о нем трубили все газеты, суля, что с хорошим продюсером в ближайшие годы он заработает миллионы. Еще один парень был арестован - на дискотеке изнасиловал девушку; он утверждал, что ничего не было, но я, помня развязность и хамство, какие он насаждал в своем привилегированном окружении, сомневался в невиновности этого павлина. Я внимательно следил за ходом судебного разбирательства и порадовался, что меня не вызвали охарактеризовать подсудимого. Парня признали виновным, но папаша его, разумеется, нажал нужные кнопки, и тот даже дня не отсидел в тюрьме. Судья заявил, что парня ожидало блестящее будущее и было бы жаль лишить его еще одного шанса; приговор - общественные работы. Сто часов. Вот вам разница между преступлениями, совершенными на южном и северном берегах Лиффи. На другой день первые страницы газет пестрели снимками ухмылявшегося парня и несчастной изнасилованной девушки, в слезах покидавшей здание суда. Хотелось взять канистру бензина, спички и пройтись по всем этим школам за высокими оградами, где на подобного сорта ублюдков молятся только потому, что однажды они прорвались через сто сорок метров регбийной лужайки и приземлили мяч за белой линией.

Тем не менее я скучал по всему этому. И ужасно хотел вернуться.

Я боялся представить, в каком состоянии сейчас библиотека, моя библиотека. Книги не на своих местах, все разделы смешаны. Нынче все уверяют, что страдают модным недугом, неврозом навязчивых состояний, но я-то определенно был ему подвержен, когда дело касалось обустройства моей библиотеки. Вечерами школьники разбредались по домам, а я получал истинное наслаждение, прибираясь в читальном зале, расставляя все по своим местам. Так я отдыхал. И теперь тщеславно думал, что новый библиотекарь наверняка не оценил мою любовь к порядку.

Назад Дальше