а она забила на все, не может быть, может, Катерина, может, и как она теперь живет? а бог знает, как она теперь живет, замуж вышла, но любит другого, Макс, почему другого, а как же ты? а я так - сам по себе, свой собственный, Макс, так же жутко, да, так жутко, Катерина, но мы же родные, да, мы родные, мы же все понимаем, да мы все понимаем, что мы понимаем, Макс, что мы понимаем? что фигня все это, да, фигня все это, моя сестра похожа на Катерину, меня и вправду зовут Катерина, я тоже врач, ты хуже - ты патологоанатом, почему патологоанатом? потому что расчленяешь, и еще берешь работу на дом, брат, ну кого я расчленяю? себя, на куски, на куски? на куски, я страдаю, брат, если б ты знал, как я страдаю, я знаю, Катерина, да я все про тебя знаю, все-все? все-все, и тебе не противно? нет, мне не противно, ты обманываешь, тебе должно быть противно, я забыл это состояние, ты счастливый, да, я счастливый, научи меня, как быть счастливой? будь собой, и все? и все, но, если я буду собой, Макс, знаешь, что я сделаю? что? я ему позвоню, звонить? звони, сейчас? а почему нет? я помню наизусть, алло, как твои дела? почему надо спрашивать про дела? а нет никаких дел, ты что, сильно занят? я занят не сильно, а когда мы увидимся? я не знаю, у меня много работы, какой интересно? да это вовсе не интересно, Катьк, ты мне перезвони, я сейчас не могу разговаривать, извини? ради бога, извиняю, главное, чтоб ты хорошо учился, не понял? да это я так, будь здоров, спасибо, пока, Макс, я дура, почему, вовсе нет, просто это не твой мужчина, а чей это мужчина? а сам по себе, свой собственный, так бывает? так бывает, Макс, как жить дальше? живи - и все, но ради чего? а ради чего-то разве нужно жить? люди об этом почти не задумываются, как жаль, что не задумываются, я хочу задуматься, Макс… твою мать, ты мне брат или не брат? слушай, Брут, я никогда в жизни ни за кем не бегала - веришь? не очень, но продолжай, Брут, ну ты поверь, ладно, верю, так я ни за кем не бегала, почему? ломало, Брут, кроссовки эти все, нет, я любила на шпильках, тебе шло, да, мне шло, Брут, это единственный мужчина, который ничего не хотел, может, из-за этого? может, из-за этого; я в таком случае, его не хочу тоже, почему? да так, объясни, а зачем мне хотеть того, кто меня не хочет? резонно, брат, у него карие, брат, понимаешь, что такое карие? не очень, а я понимаю, брат, у него волнистые, и смуглая, брат, я дохла, брат, я чудом не сдохла, брат, но он где-то, а у меня есть брат, понимаешь? не очень, а я понимаю, Макс, я только ничего сделать с этим не могу - он вот сидит, "работает", что это за "работа", интересно, хотя, Макс, нет, знаешь, не интересно - это скучно, что скучно, Катерина? а то и скучно - он уже несколько лет "не может" - не в смысле "не может", а в смысле "занят" он уже несколько лет, и голос этот в трубке слышать мне не в кайф, Макс, а встречаемся мы по иронии судьбы, только в кино все хорошо кончается, Макс, я не хочу его больше, Макс, я просто не могу его хотеть больше, это же чудовище, чудовище, талантливое чудовище, у него на всех есть время, кроме меня, Макс! он дурак, Катерина, раз у него на всех есть время, кроме тебя, он не дурак, Макс, да, он очень умный, Катерина, он тебя содержит, как собаку на сене, как ты позволяешь? а я не позволяю, это непроизвольно, завтра на работу, еще халат гладить, это ерунда, конечно, ерунда, особенно сейчас, а что сейчас особенного происходит? да ничего, сестра, ты не кисни, сестра, прорвемся, думаешь, прорвемся? а как же иначе, да и зачем он мне, он мне чужой, а ты - не… а я - не… а он - чужой, чужак, а мы с тобой почти родственники, только дальние, да, очень дальние, что сделать с картошкой? сначала помыть, слушай, брат, как ты меня терпишь? не знаю, но, кажется, мы с тобой одной крови, ты и я? ты и я, брат, я не знаю, как называть тебя, Макс, мне не нужен никто, мы поедем на море - обязательно, на следующий год, но сначала ты купишь сканер, ведь купишь? да, Катерина, куплю, а потом, когда-нибудь, я буду ходить пузатая, только не скоро, конечно, не скоро, Макс, ты знаешь, Макс, я самая счастливая женщина в мире, правда? правда, смотри, как я счастлива, и…
Тут я даже не знаю, что случилось, может, галлюцинация - я явственно видела, как он спит под моим новым черно-красным одеялом; я пришла к нему в сон, но ненадолго, совсем-совсем на чуть-чуть, а наутро он звонил, но никто не брал трубку, никого не было дома, и он ходил по парку, и искал на скамейке пакет с подтаявшей рыбой, он грустил, он курил каждые пять, он был красив, загадочен, удивителен, одинок, талантлив - он был. Он есть. Есть ли он?
Он спит под моим одеялом.
Он спит, он дышит, он жив - чую по ветру, слышу шкурой.
Он пишет мне письма и, не закончив, смывает в унитаз. Он борется с собой, дикий. Макс машет на это рукой: ведь Я сплю, Я дышу, Я для него жива. Я счастлива - я умею быть счастливой.
…Того же, кто спит под моим одеялом, зовут долго. Он просыпается, закуривает, что-то вспоминает. Наверное, он тоже счастлив. Только у него нет сестры, только у него больше никогда не будет сестры… ай эль ю бэ эль юбэ ю тэ я… один плюс один плюс один плюс один плюс…
Порно-мальчик и другие архетипы мужчины
А что тут скажешь? Тут и сказать-то нечего, когда выясняется, что кроме перхоти в бровях у своего ближнего не находишь никаких качеств, ибо она абсолютна: перхоть в бровях.
Марина шла по отвратительной узкой дорожке, посыпанной солью, чертыхалась и мечтала поскорее добраться до метро. Марина сбилась со счета: тридцать два, тридцать три? В прошлом году, кажется, Славка Веркин под столом уснул, хотя, нет, в прошлом году Славка с Веркой развелись уже, и Верка прибежала после нового штампика радостная и весенняя, значит… А в позапрошлом как-то не отмечалось, но Верка опять казалась весенней - значит, тридцать три…
О, ч-черт, под ноги смотреть надо… Ишь, королева… Шел бы ты…
"Художественный", собака, нас переживет, - думала Марина. - Все перемрут, а он, как стоял, так и будет…"
Марина тихонько выругалась около перекрестка: серебристая BMW, та самая, ход которой не слышен в салоне, чуть не сбила ее с ног; но через минуту ноги Марины уже спешили по засыпанному снежной солью скользкому асфальту, а еще через пару - шлепали по переходу, и - вот оно! - красное М, как маяк в погоду психозов и скитаний, прикинулось "Арбатской".
Марина, порывшись в сумочке, вытащила проездной и, не в силах идти по эскалатору даже вниз, замерла. Она уже давно перестала смотреть в глаза движущейся массе. Иногда, правда, в ней просыпалось чисто профессиональное любопытство, но ненадолго: окружающие профили походили на некрасивые маски, а гармоничные или безоблачные лица вызывали удивление. Особенно если обладатели их, к тому же, никуда не спешили: Марина понимала, что потихоньку, влегкую так, стервенеет.
"Тридцать три, ну и что, - она ушла в вагон, с удовольствием присев на единственное свободное место. - Хоть сто три", - и раскрыла "Вечерний клуб", но читать не смогла: сплетни о светских тусовках раздражали как никогда, раздражало само строение предложений, раздражали мысли…
Завтра снова начнется следующий день, а она опять ничего не сможет понять, ничегошеньки: "…и не вспомнишь с утра, где деньги, которые еще вчера, а главное - где, с кем и - непонятно зачем - ты пил".
…Тридцать третья весна принесла странное ощущение испачканности в чем-то весьма чужеродном, но не хватало сил на это вот легкомысленное и самое главное: "Ша!", и все катилось к чертям, и Марина каждый вечер заходила в метро "Арбатская" и выходила на "Первомайской", раз в неделю покупая "Вечерний клуб", раз в месяц посещая парикмахерскую, раз в год уезжая куда-нибудь в Джугбу… Вчера, на вечере, посвященном десятилетию окончания института, традиционно сползшем в банальную пьянку, Марина с трудом не расхохоталась, нащупав вместо себя черно-белую фотографию среди цветных. "Но в черно-белой, по крайней мере, есть стиль", - подумала она, и посмотрела с сожалением на экс-звезду курса: Маргаритка Смирнова, в прошлом красавица, когда-то спортсменка и вроде как не дура, продолжила лучшие традиции Наташи Ростовой: куча детей, пренебрежение полное - талией и неполное - всем остальным.
Марина отвернулась, встретившись глазами с Пашкой Казанцевым: лысым, очкастым, в старых ботинках - Пашкой Казанцевым. С ним сидел Женька Никитин с выключенным мобильником, торчавшим из кармана, создавая "Нью-Йорк - город контрастов".
- Еще будешь? - Марина не сразу узнала Леночку Бернстайн в даме, укутанной лисьими лапками назло Green Peace. Марина кивнула и захотела смыться; ощущение чужого праздника не покидало; зачем она пришла сюда, что хотела услышать, к чему все эти разговоры? А по специальности никто не работает - с голоду же можно, если…
Марина опустила голову и улыбнулась кому-то из прошлого уже века:
- Когда нас опять пошлют на Землю, боюсь, Земля нас пошлет.
- Знаешь, вчера мне навстречу шел снег. А другой стоял - под шедшим мне навстречу - с бутылкой пива.
- Давай любить, к черту восток!
- "Он" давно у него. Только любить теперь не получается.
- Тебе совсем… да?
- Да. Давай я буду ходить вся в блестящем и клевать на все блестяшре, как ворона. Из меня ведь получится вот такенная ворона, востоку-западу не снилось! К тому же, я сомневаюсь, нужен ли ты мне уже…
А потом опять не виделись месяцев пять. А потом лет несколько. И Марина никого не любила - сначала месяцев пять, а потом - лет несколько. Да и можно разве кого-то любить, когда кажешься самой себе черно-белой фотографией среди цветных, пусть даже и стильной?! И зачем…
Лицемерие, прикрытое улыбкой, - ничего больше; люди, пытавшиеся урвать у Марины ее саму; потом какое-то странное жужжание, раздавшееся в ней внезапно, и… давайте так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитое Г.\ - вместо тоста. Тридцать три, какая разница, талия шестьдесят четыре, любимые писатели всегда Ерофеевы, достать хинин и плакать; не состояла, состоялось, et cetera, улица 16-я Парковая…
Марина вошла в квартиру и, едва сбросив пальто, открыла горячую воду в ванной, мельком посмотревшись в зеркало: ничего нового, только все еще более устало и запущенно. Она усмехнулась, а стукнувшись о краешек раковины, наклонилась вниз.
На полу почему-то валялась ее детская фотография, где Марине было не больше пяти.
- Привет, как дела? - спросила она.
Маленькая пожала плечами:
- Нормально. А твои?
Марина вдруг заговорила быстро-быстро, очень внимательно вглядываясь в глаза ребенка:
- Понимаешь ты, просто - не могу, примитивно! Сложно - тоже не могу, достало. И вообще, я слишком реалистична для вопросов. Риторические как, на что и зачем не могут содержать ответа изначально - ведь я не знаю той самой половины ответа, чтобы задать нужный вопрос! Иногда мне кажется, будто у "близких" они уже не возникают; да те и не ответят, правда? Ведь никто кроме тебя не ответит?
Маленькая посерьезнела и прошептала:
- Никто.
- Но, видишь ли, я не знаю, на сколько меня при таком раскладе хватит, вдруг лимит закончится раньше?
- А лимит в любом случае закончится раньше, - Маленькая ковырнула в носу. - На то он и лимит. Только ты не рассматривай это как стресс. Ладно, я пошла, а то с тобой старухой недолго стать.
Марина схватилась за сердце: тридцать три… А через секунду раздался звонок в дверь:
- Обои отходят… Воды полквартиры… Сейчас милицию вызовем! - долетали до Марины резкие фразы соседей. Младшие по разуму братья могли причинить немало беспокойств, тем более, вода давно текла через край ванны…
Марина захлопнула дверь и, закрыв краны, стала вычерпывать воду, зная, что, если хотя бы легонько, едва дыша, прикоснется сейчас к клавише stop, то хрупкий и вместе с тем стрессоустойчивый механизм ее биомассы даст сбой, - тогда пиши-пропало.
И вот Марина взяла помаду и написала светло-бежевым на зеркале: "ПРОПАЛА", а телевизионная толстая тетка в парике запела арию Виолетты…
"…Можно ли с ним жить? А если и можно, то - нужно ли? О, ч-черт! Горячо!"
Для чего? Что он может дать ей, кроме спины и идиотской ухмылки на немой вопрос глаз, которые он единственный считал обычным явлением?
Даже если он и любил ее - хотя бы на уровне половых желез, - то никогда в этом не признавался.
Марина тоже не признавалась, но ее непризнание было на пару функциональных порядков выше. Недавно Марина сказала ему: "От тебя нет никакой пользы. Ни моральной, ни материальной. Про физическую вообще молчу. Ну да, от тебя идут, конечно, какие-то флюиды… Только… на х… мне эти флюиды, понимаешь? На х..!"
Кажется, ее мат развеселил его, а Марина всегда любила пировать во время чумы - она видела в этом какой-то определенный изыск, поэтому устроила вскоре вечеринку - этакие "проводы" любимого в холостяки, умноженные на два. Любимый напился, вернулся к мамочке, а Марина теперь в одно лицо боролась с бытом.
Когда, казалось, нигде уже ничего не текло, и даже тапочки были выжаты и чинно поставлены на батарею сушиться, в дверь снова позвонили.
- Кто? - глухо поинтересовалась Марина.
- По вызову.
На пороге стоял юноша лет осьмнадцати, до неприличия красивый, с теми самыми чертиками в глазах, которые сначала поднимают Женщину до небес, а потом сажают на мель, и часто - до климакса.
- Кран сорвался, прокладки старые… - объясняла Марина юноше под осьмнадцать, а тот смотрел непонимающе.
- Вы - Марина? - спросил наконец он.
Марина кивнула:
- А вы - сантехник?
Глаза осьмнадцатилетнего юноши выражали абсолютное недоумение, а потом он расхохотался: "В некотором роде"; назвал ее адрес, имя и дату. Сказал, что любит за деньги. Что был вызов на этот адрес, и что если ей не жаль времени, а за час он получает сто пятьдесят баксов, то…
- Погоди-погоди, - Марина схватилась за голову. - Какие доллары, какие вызовы? Тебе сколько лет? И вообще, я никуда не звонила…
- Но адрес-то ваш, - упорствовал юноша.
- Может, кто-то пошутил? - недоверчиво покачала головой Марина.
- Может, - ответил Порномальчик, - но, если так, я могу взять с вас вполовину меньше…
…Марина села на стул и начала тереть виски.
- Послушай, мне тридцать три, я сегодня вспомнила, понимаешь, вот, тридцать три, мой экс-любимый - моральный урод, я сегодня поняла, ну, что еще, у меня скучная нормально оплачиваемая работа, две несчастных подруги и дрянная сантехника, я ничего не хочу, а тут вот приходишь ты и несешь какую-то чушь…
А Порномальчик вдруг сказал:
- А знаете, я на самом деле подрабатываю. Я ведь в Политехе учусь, а сам с Казани; просто жрать хочется, а баб… ну, женщин… одиноких, много… Вот устроили друзья в агентство…
- И скольких ты за день осчастливливаешь? - безэмоционально поинтересовалась Марина.
- Ну, когда как: обычно - двух, в выходные - до трех-четырех доходит. Четыре уже многовато.
- А-а-а… - протянула она. - Силен. А заразиться не боишься?
- Нет, - улыбнулся Порномальчик. - С этим проблем нет: профилактика. Вообще, если хотите, можно бесплатно - вы мне нравитесь.
- А ты мне - нет. Уходи быстро, - сказала Марина, вставая. - И дорогу сюда забудь. Все ясно?
Когда дверь захлопнулась, Марина забормотала почему-то "Отче наш", но, не получив облегчения, раскрыла окно: там, за стеклом, шел дождь, а под дождем шагал вникуда политехнический Порномальчик. Дождь слушал и небезызвестный Моральный урод, называя его "осадком"; но пели уже какие-то птицы, и Марина знала, что ради этих вот самых штук - разбивающихся вдребезги капель, негромких трелей и волнующих запахов просыпающейся весны - живет то ли на плоской, то ли на круглой, но всегда возлюбленной и влюбленной Земле. И только для этих моментов!
Богемка
В том самом - в стиле ампир - здании, где размещалась раньше богадельня, теперь морг. Неухоженный старый парк с разлапистыми деревьями и необунинскими темными аллеями разделял мир на живых и неживых; за этим разделением и стоял маленький особнячок, чердак (он же - мансарда, флигель, мезонин) которого занимала теперь мастерская Натали, в просторечии - Нуси.
Нуся, приехавшая в Россию из самой что ни на есть настоящей Франции еще в детстве (мама имела неосторожность влюбиться в нашего актера, спившегося лет через семь), получила от предков все прелести двусторонней богемки, как-то: отсутствие денег, хамелеонства, да хрупкую, тонкую красоту. Десять лет назад Нусиного отца, не совсем старого русского, отвезли в морг, что стоял напротив мастерской. Патологоанатом обнаружил у него цирроз печени; мать Нуси долго плакала, умоляя дочь вернуться в теплую Францию, но та не захотела: так и осталась в Москве, получая периодически открытки с видами Эйфелевой да небольшие посылки к Рождеству и именинам.
Я приходила к Нусе смотреть эскизы декораций и костюмов к постановкам нашего совсем зеленого, но уже спешащего дышать Молодежного театра-студии, где играла то первые, то эпизодические роли: по принципу контрастного душа, за гроши. А Нуся была чертовски талантлива, к тому же любила театр: так мы и сошлись.
Мастерская ее не имела ни одного окна - только в узкой кишке, напоминающей коридор, было что-то, дающее возможность определения времени года: впрочем, меньше всего это "что-то" походило на окно.
Нуся открывала дверь с неприедающимся одинаковым приветствием, улыбаясь: "Лапушка пришла!"
И лапушка - то есть я - оттаивала от вечной суеты, так раздражавшей в течение многих лет. Впрочем, речь не обо мне. Как-то я сказала Нусе:
- Если искусство - дар свыше, то художник дарит его другим. Отдает. Бесплатно. Как тебе эта мысль?
Нуся поморщилась:
- Фу-ты! Это очень нехорошая мысль. Потому что даже художники хотят есть. Хотя бы пару раз в день. А ты вообще знаешь, сколько сейчас стоят анилиновые краски?
- Нет, - я пожала плечами.
Нуся достала из шкафа какую-то баночку темно-зеленого цвета и вздохнула:
- Четыреста рэ вот это чудо стоит, - и отвернулась. - Плюс рамы, холсты… Крепдешин для батика - триста двадцать за метр. А ты говоришь - дар, - Нуся махнула рукой и пошла ставить чайник.
На что она жила? Ну да, что-то присылала мать, какие-то работы продавались, но немного, совсем немного, - Нусе жалко было расставаться с картинами, а сидеть с десяти до семи Нуся в конторе не могла - это ведь действительно жутко: с десяти до семи…
Как-то раз я зашла к ней поздно, после спектакля, еще не отошедшая от роли, вся горячая, вся наизнанку.
Нуся открыла молча и почти сразу присела на диван, скрестив одновременно руки и ноги - тогда она была так похожа на кающуюся грешницу - почему, не могу объяснить.
- Нуся, что с тобой? - выдавила я, потому что казнь Марии Стюарт маячила у собственной шеи виртуальным топориком.
- Ничего, лапушка, это пройдет, - куда-то в стенку сказала Нуся. Потом выяснилось, что у нее купили сразу четыре картины: какой-то иностранец отвалил за каждую по девятьсот долларов, так что она теперь "богачка"… - и рассыпала на столе купюры.
- А почему ты расстраиваешься тогда? На три с лишним штуки баксов можно полгода жить в этой стране… в принципе… если не… - я осеклась.