Тот не двинулся с места.
- Э… Старик, - начал Рыбенко, - ты не понял.
- Чего я не понял? - удивился Валера.
- Нет, Валерочка, нет! - завизжала вдруг Даша, ухватившись за Рыбенко. - Не выгоняй его! Я его люблю, люблю, слышишь! Я без него не могу!
- Ты его любишь? - с расстановкой переспросил Валера. - Влюбилась в Рыбенко?
Даша кивала, время от времени всхлипывая.
Валере показалось, что границы жизни, той привычной повседневности, в которой он существовал, не зная много лет горя, треснули, в них появились щели, из которых вползает что-то пугающее, уродливое, беззаконное…
- Я требую, чтобы ты ушел, - снова сказал он.
- Я с ним уйду! - вскрикнула Даша. - Пойдем, Феденька, милый мой, дорогой, мальчик мой…
Валера закрыл глаза.
Всхлипывания и шепоток сначала были рядом, потом переместились в прихожую, заскрипели молнии курток - они и впрямь куда-то уходили. Валера вскочил, схватил с подоконника юкку в тяжелом, с бронзовыми потеками горшке и, вылетев в прихожую, изо всей силы швырнул цветок в закрывающуюся дверь.
Глава 8
Пробуждение
Они пораженно пискнули от лифта, затем все стихло.
Валера сел на пол, прямо в осколки горшка и рассыпанную землю. Юкка валялась у порога, словно бы не сознавая, в чем здесь ее вина, но покорно принимая новое состояние.
Ему стало жаль цветка. Он заплакал.
Что-то бормоча, давясь слезами, Валера принес из кухни целлофановый мешок, засунул в него цветок, собрал землю, кое-как установил юкку на подоконнике.
Его пронзила невыносимая, вселенская жалость ко всему, что есть в мире, что живет, чувствует, тоскует. Валера вспомнил, как познакомился с Дашей, вспомнил, как ездил с ней в Ялту, ночные купания, горы, верховую прогулку в ущелье Уч-Кош, ее рассказы про детство, ее давящее, никогда не отпускающее одиночество, чувство брошенности, грусть по матери.
Валера подошел к широкому зеркалу в прихожей и словно бы впервые увидел себя. Он увидел серые глаза, вспухшие от слез розовые веки, темные прямые волосы, свитер, джинсы…
- Только что, - сказал Валера зеркалу, - я выгнал из дома самого близкого мне человека. Почему? - спросил, помолчав, - потому что она трахалась с моим другом Рыбенко.
Ему вдруг стало смешно, он захихикал.
- Из-за того, что на ней какое-то время подергался Рыбенко, я решил ее выгнать, лишить самого себя нашей дружбы, перечеркнуть наше прошлое, наше будущее. Это довольно забавно.
Валера расхохотался. Он сходил на кухню, налил в стакан грамм сто пятьдесят водки и вернулся к зеркалу.
- Любопытно все устроено, - снова заговорил он, - как много внимания человек уделяет этой сфере, сколько мучений сам себе доставляет. И главное, как трудно эту тенденцию переломить, направить энергию, так сказать, в другое русло.
Валера вспомнил старика-сектанта, которого в прошлом году посадили в тюрьму и по этому поводу много показывали по телевизору. В больших пластмассовых очках, с длинными посеребренными волосами, старикашка проповедовал сексуальную комфортность. Вокруг него сплачивалась молодежь, вроде бы сам он жил с тринадцатилетней девочкой, и вроде бы именно заявление ее родителей привело его на нары. "Свободный, здоровый секс - это счастье, - говорил старик по радио "Эхо Москвы", куда его однажды пригласили в подтверждение принципов демократии и чтобы он смог мотивировать свой образ жизни, - чем больше секса, тем счастливее человек. Когда все происходит быстро и по обоюдному желанию, люди вообще прекращают задумываться на эту тему".
А я много думаю на эту тему, сказал сам себе Валера.
Я думаю об этом постоянно. Думаю, испытываю ненужное, изматывающее волнение, страдаю, подозреваю.
От водки мысли принялись скакать.
"Путинские подонки! Мрази! - возмущался Валера. - Эти скоты посмели посадить великого человека, загнать его в вонючую камеру!"
- Что тебе, лично тебе от того, что она предоставила свою пизду Рыбенко? - злобно спросил он у зеркала. - Какая тебе разница, кретин? Она, что, стала от этого хуже? Испортилась, да?
- Нет, - отвечало зеркало, - внешне ничего не заметно.
- Ты выгнал ее на улицу. Тебе не стыдно?
- Стыдно.
- Иди и найди ее, приведи обратно. Приведи обратно своего друга Рыбенко. Извинись.
- Я сейчас пойду.
Продолжая хихикать, Валера оделся и вышел за дверь. Он совершенно не представлял, куда могли отправиться Даша с Рыбенко. Уже готовый отправиться в рейд по ближайшим барам, Валера вдруг услышал их голоса.
Они сидели в подъезде, между четвертым и пятым этажом, и пили водку из пластиковых стаканчиков.
При виде Валеры они испуганно затихли.
Несколько секунд Валера с обострившимся вниманием изучал Дашины черты, уже смазанные алкоголем, волосатые руки Рыбенко, серый свет подъездного окна, мелкую коричневую плитку пола. Он подошел и со страстью обнял жену, вдохнул запах табака от ее рассыпанных волос. Заплакал. И вдруг почувствовал еще одно, поддерживающее объятие, еще чьи-то слезы. Валера весь раскрылся и принял к себе Дашу и Рыбенко, их запах, дыхание, слабый шепот.
Втроем они вернулись в квартиру. Даша, ничего не говоря, собрала остатки цветочного горшка, протерла пол мыльной тряпкой. На ней были черные узенькие штанишки, трикотажная маячка, и на Валеру накатила дикая, неостановимая похоть. Он за руку отвел ее в спальню, раздел и разделся сам. Рыбенко с понимающей улыбкой наблюдал их с дивана. Валера приглашающее кивнул ему, но он сказал:
- Позже.
Даша казалась прежней, но по-новому горячей. Она хлюпала, истекала, Валера зачем-то сгребал в кулаки ее волосы, ему вдруг понравилось целовать ее рот через волосы. Пахло водкой, постельное белье, много чего за прошедшие две недели повидавшее, тоже попахивало. Тут уж ничего не поделаешь - природа. А она вечно забирает у нас все, что может, и отдает, что есть.
Втроем они отгородились от мира на четыре дня. Дашу время от времени посылали за пивом, жратву заказывали по Интернету. Рыбенко позванивала какая-то девушка, желавшая знать, чем он занимается. Ничего интересного девушка бы не узнала, нового точно. Они трахались и кончали. Даша делилась своими изощренными физическими переживаниями: у нее между ног все стерто и даже как будто бы распухло, но от этого трахаться еще приятней. Играла музыка.
На четвертый день все окончательно вымотались от бессонницы и однообразных движений. К тому же следовало как-то решить проблему с кроватью - втроем спать было тесно и жарко.
Сидели на кухне, допивали чудом сохранившееся со вчера пиво.
Рыбенко нацепил Дашины очки и строил ей рожи.
- Отдай, дурак, - сказала Даша.
- Ну, померяй, детка, - просил Рыбенко.
Даша надела очки.
- О! - воскликнул Рыбенко. - Какая строгая учительница!
- Ага, - буркнула Даша, - репетитор.
- Какой у нас сегодня урок? - не успокаивался Рыбенко.
- Полагаю, как всегда, физкультуры, - сказал Валера.
Все это успело немножко наскучить.
Валера был не то что бы недоволен, скорее, вымотан.
Три раза звонила Маша Лазарева.
- Где ты, милый? - волновалась она. - Я скучаю.
Рыбенко потянулся, хрустнув суставами.
- И все же, круто, - изрек он, - у меня такого еще не было.
- У меня тоже, - сказала Даша.
И они уставились на Валеру. Им было интересно его мнение.
Глава 9
Дневной маньяк
Дарий Петрович был старше Ани на четырнадцать лет. Они поженились, когда ей исполнилось двадцать пять, ему - сорок, оба были тельцы. В тридцать два из Ани с помощью кесарева ножа извлекли ее первого и единственного ребенка - Валеру.
До беременности Аня служила патологоанатомом в морге. Дарий Петрович считался одним из лучших по советским временам психиатром, в семидесятые его имя было широко известно тем, кому довелось столкнуться с большой медициной.
Случалось, Аня возила мужу обед на работу, часто она брала с собой Валеру. Почти двадцатиметровый коридор вел из приемной института Сербского в обложенную белым кафелем ординаторскую. Уже взрослым Валера, бывало, вспоминал, как бежит по коридору навстречу отцу; он выходит из ординаторской, в белом халате, с черным ужом фонендоскопа на шее, восторженно разводит руки и ловит его, и поднимает в воздух. Вероятно, именно в те моменты Валера познал отпущенный ему максимум земного счастья.
Дарий Петрович владел гипнозом, говорил даже о такой мало соответствующей советской официальной науке вещи, как психотерапия, среди родственников шизофреников, в основном женщин, о нем ходили легенды. Рассказывали, что Дарию Петровичу достаточно пристально посмотреть сумасшедшему в глаза, и тот мигом вздрогнет и выздоровеет. Так это было или не так, Валера доподлинно не знал, но в любом случае на прием к отцу записывались за месяцы. В принципе, Дарий Петрович мог бы мигом обрести материальное благополучие, брать конверты, банки с икрой и коньяк, но деньги крайне мало его интересовали.
Он честно отдавал зарплату жене, ел, что дают, сидел, если просили, с ребенком, не пил и вечерами читал в кресле с деревянными лакированными подлокотниками журнал "Огонек".
Аня сдержанно вела хозяйство и воспитывала сына - ни няни, ни домработницы в доме не было. С мужем ее связывало нечто среднее между партнерством и патронажем: она кормила его, утром выдавала одежду, бегала в ларек "Союзпечати" за "Огоньком", а в оставшееся время гуляла с Валерой во дворе, готовила и убирала квартиру. Аня была положительной советской гражданкой, ответственной матерью и женой. Одевалась неброско, тайком курила и никогда ничего не пила, кроме рюмки коньяка Новогодним вечером и в свой день рождения.
Казавшееся почти зацементевшим семейное благополучие дрогнуло мартовским вечером 1992 года, когда Дарий Петрович вернулся домой и показал жене спелеологическую карту.
- Это потрясающе! Потрясающе! - восклицал он, тыча пальцем в какие-то невнятные затемнения и разводы.
- Что это еще? - без намека на интерес спросила Аня.
Выяснилось, что карту преподнес депутат, страстный любитель пещер и приключений, к тому же алкоголик и педераст, которого Дарий Петрович избавил от реактивного психоза.
В тот вечер мать впервые на Валериной памяти закатила отцу истерику. Она визжала, порывалась изорвать карту в клочки и даже ругалась матом.
- Деньги! Деньги надо брать, а он срань всякую в дом тащит!
- Какие уж там деньги… Как будто их кто-то мне дает… - вяло бормотал в ответ Дарий Петрович.
- Да уж дадут, если потребуешь! - неистовствовала мать. - Психов у нас меньше не стало! Без работы не останешься!
- Успокойся, Аня, не надо при ребенке.
- Нам жрать скоро нечего станет! А он карту принес. Козел! Идиот! Чтоб ты сдох! - произнеся последнюю фразу на одном дыхании, Аня вылетела из комнаты и захлопнула дверь с такой силой, что на наличнике появилась длинная и уродливая, как жизнь среднестатистического человека, трещина.
Теперь Дарий Петрович, всерьез увлекшись спелеологией, давал жене лишь крайне скромную сумму на то, чтобы в следующий месяц не умереть с голоду, а остальное тратил на экипировку. В специализированных магазинах, с рук, по объявлениям он приобретал спелеологическое снаряжение, крепежи, ботинки, веревки, а после рабочего дня не спешил к креслу и "Огоньку". Психиатр рыскал по библиотекам - все тот же депутат, у которого спустя короткое время случился рецидив, рассказал ему, что где-то в Крыму, в одной из пещер, зарыты сокровища с корабля Арго.
Как всякий сумасшедший, говорил депутат убедительно и вдобавок продемонстрировал некую потемневшую от времени подвеску, предположительно изготовленную из золота.
- Ага, - прокомментировала рассказ мужа Аня, - в следующий раз еще больше спятит, золотое руно тебе покажет.
Дарий Петрович сделал вид, что не слышал ее слов и страстно замечтал о скором безбедном будущем.
- Ты пойми, - убеждал он жену, - даже если клад государству сдать, мы на свой процент до старости Валерку обеспечим.
- Вот так и знала, так и знала, - качала головой Аня, - не первый ты психиатр, который умом тронулся.
- О, господи! Как ты все же приземлена!
Вскоре выяснилось, что сокровища аргонавтов не приносят кладоискателям счастья.
Депутат признался, что психоз развился у него именно после визита в крымскую пещеру, где ему, впрочем, довелось заблудиться и проплутать три дня. Он явно чего-то не договаривал, и целеустремленный Дарий Петрович, подняв газетные подшивки, выяснил, что в той пещере погибла молодая жена депутата - тоже страстная спелеологичка.
В какой-то момент Аня просто махнула на мужа рукой.
Ей пришлось возвратиться на работу и кромсать трупы. Валера рос, и брюки у него все время оказывались рваными, а ботинки сбитыми.
Летом семейство вследствие нищеты не снимало дачу.
Валера с матерью мужественно просидели три месяца в Москве, а Дарий Петрович уехал в Крым.
Вернулся он в начале сентября, похудевший и до черноты обожженный солнцем.
- Теперь я точно знаю, где клад, - объявил он с порога.
- Ой, лучше бы ты не приезжал! - заломила руки Аня. - Уж лучше б спился, бабу себе нашел, хоть перед людьми не так стыдно бы было! - и она бессильно, с подвыванием заплакала.
Смирившись с тем, что жена ему не собеседник, Дарий Петрович вцепился в Валеру и поведал, что в пещере, где три дня сидел депутат и где якобы спрятано сокровище, стихийно образовалось подземное озеро, и теперь Дарию Петровичу нужно всего лишь купить дорогостоящий костюм для погружения и достать клад.
Следующую неделю психиатр бегал по приятелям и коллегам и брал у всех в долг.
Собрав требуемую сумму, он купил костюм и, взяв месяц отпуска за свой счет, отбыл в Крым.
Через три дня Аня подняла трубку разрывающегося телефона.
- Это… - донесся шамкающий старушечий голос, - квартира доктора?
- Да, доктора, - ответила Аня.
- Ты евонная жена? - уточнила бабка. - Меня Катя звать, он у меня комнату снимает. Убился мужик твой, приезжай, хребет переломал.
- Он умер? - прошептала Аня.
- Не, в больницу забрали.
- Боже, боже, боже! - Аня забегала по квартире.
- Валерка! - крикнула она из коридора. - Уезжаю, с папой плохо. Деньги оставлю! Когда вернусь, не знаю! Шоколадок не покупай! Если купишь, то и будешь их неизвестно сколько есть! Купи сыра полкило, докторской колбасы! Супа еще на два дня тебе хватит. Ой, Господи помилуй, как же он меня достал-то! - всхлипнула Аня.
Вновь зазвонил телефон.
- Да! - почти крикнула Аня в трубку.
Несколько секунд она молчала.
- Дима, да плохо у меня все, - сказала она, наконец, - муж разбился. Еду в Крым.
Она еще что-то говорила, срываясь на плач.
Валера с опаской заглянул в комнату. Мать бросала какие-то вещи в старую синюю сумку с наполовину оторванным ремнем.
- А кто такой Дима? - спросил Валера.
- Да… Он… - мать подняла на него совершенно остекленевшие, отчаянные глаза.
Внезапно прервав сборы, она села в кресло с деревянными лакированными подлокотниками, где в лучшие свои годы отдыхал за чтивом Дарий Петрович.
- Ладно уж, - сказала она, поправляя волосы, - ты большой уже мальчик, одиннадцатый год… Папа твой, конечно, человек хороший, врач прекрасный, но муж он никакой. Да и старый уже, он же меня старше. А бросить его я не могу, он беспомощный, кусок хлеба себе не отрежет, да и благодарна я ему за многое, в частности, хоть за тебя. В общем, мы с ним уже сто лет не живем, а я без мужика не могу, - мать зачем-то подергала сережку, - физиология. Боли всякие начинаются, невралгия, когда подрастешь, сам поймешь. А Димка молодой, он меня младше, все понимает, на разводе не настаивает, хоть и рад был бы, конечно, жениться на мне…
Мать еще долго что-то говорила, но пораженный Валера не мог ее слушать. Ему казалось, что он попал в какое-то другое, чудовищное измерение, где оказалось возможным и даже желательным все то, что в обычной жизни жестоко наказывалось. Не столько от самого содержания материнских речей, сколько от той спокойной, миролюбивой интонации, с которой она рассказывала о своем молодом любовнике, Валере стало страшно.
Мать уехала.
Таинственный Дима, несмотря на то, что служил вышибалой в замаскированном под казино публичном доме, оказался всемогущим человеком. Он мигом организовал столь непростое по тем временам дело, как перевоз искалеченного мужа своей зазнобы из Крыма в Москву. Все тот же Дима поставил на уши всех столичный врачей, и довольно скоро Дарий Петрович вернулся из больницы домой, правда, в инвалидной коляске.
Настали совсем скверные времена.
Аня по-прежнему работала в морге, но вдобавок нанялась санитаркой в роддом. В ее обязанности входило мыть полы и разливать суп по тарелкам. Дима настойчиво предлагал свою помощь, но Аня посчитала, что содержать мужа на деньги любовника непристойно.
Очутившись дома, Дарий Петрович не стал унывать - он продолжал изучать снимки пещер и спелеологические карты.
Однажды мать вернулась с работы, как всегда, поздно, уставшая и озлобленная, и застала мужа за любимым делом.
- Что?!! - с порога заорала она. - Опять?! Чтобы я этого дерьма в своем доме не видела!
- Успокойся, Анечка, не надо нервничать, - залебезил муж.
Но Аня уже слишком разнервничалась. Валера никогда не видел мать в таком состоянии.
Аня кричала, рвала на себе одежду, расшвыривала посуду, срывала картины со стен. Она поносила Дария Петровича, который из-за полной, по ее словам, "херни" разрушил жизнь ей и ребенку.
- Это истерический припадок, - поставил диагноз муж, но больше он ничего сказать не успел.
Жена ринулась к подоконнику и, схватив керамический горшок с папоротником, обрушила его на голову инвалида.
Валера схватился за телефон. Он был напуган, но отчего-то понимал, что ни милиция, ни неотложка в данном случае не помогут. Единственным, кто мог помочь, был Дима. Его номер обнаружился в маминой записной книжке.
Выслушав сбивчивые Валерины объяснения, Дима коротко бросил:
- Бегу.
Аня тем временем успела запереться в ванной и грозила оттуда самоубийством.
- Утоплюсь! На хрена мне такая жизнь! - взвизгнула она и в подтверждение своих слов включила воду.
Дима, судя по всему, и впрямь бежал. Он влетел в квартиру спустя четверть часа после Валериного звонка.
При виде высокого, плечистого, очень молодого парня Валера как-то сразу успокоился.
Дима вышиб дверь в ванную, выволок оттуда Аню, влил в нее сто грамм водки и уложил спать.
Дарию Петровичу он промыл ссадину на затылке и ободряюще похлопал по плечу:
- До свадьбы заживет.
Потом Дима сел за стол на кухне, выпил предложенный Валерой чай и побеседовал с Дарием Петровичем на тему спелеологии.
Когда вечером проснулась мама, Дима подошел к ней и сказал:
- Все, хватит канителиться, переезжаю к вам. Тебе одной с инвалидом не управиться.
- С ума сошел! - испугалась Аня. - Что люди скажут? При живом муже любовника привела!
- Наплевать на всех, - отрезал Дима, - хотя, хочешь, разведись, и мы с тобой поженимся.
Мама сначала заплакала, а потом сказала:
- Хорошо.
Разводиться, впрочем, родители не стали. Дима просто перенес к ним домой свои вещи, и зажили большой дружной семьей.