- Будто свет по глазам ударил? Это с первого взгляда, выходит?
- Смейся-смейся. С первого, с тридцать первого - не знаю, с какого. Тогда не до этого было. Все же - здесь и сейчас; мы сразу - ля-ля, бла-бла-бла. Я им слово, а они мне два; у обеих-то язык подвешен, духорятся, острят. "Ни к чему, - им говорю, - подменять понятия, называя законную передачу собственности бандитским налетом". - "А если вы к виску не пистолет подносите - бумажку, то какая разница?" - "Не в том вопрос, бумажка или пистолет. Вопрос, кто этот пистолет подносит. А подносит его государство - не я". Я в глаза ей смотрю - понимаю: что - то не то. Ну, представь: она для меня - никто… ну, как преграда, как проблема - ничто, ну, вот дунул, и нет ее - перышко, захочу - прямо здесь нагну. Ну, будет суд, ну, будет бла-бла-бла про то, что искусство с насиженных мест выжимают, про то, что русский капитал безнравственно утилитарен и слепо беспощаден, как танк, бульдозер, носорог, про то, что скоро и до Третьяковской галереи доберутся, и всем нам будет очень стыдно… дальше что? Все равно же нагну, я же всю жизнь только этим и занимался.
- А тут - солдат ребенка не обидит? Сердце дрогнуло - растаяло?
- Не в этом дело. Я все делал четко, как всегда. Это же машина: запустил ее - уже не остановишь. Я, не выйдя из кабинета, выстроил схему, примитивную, но безотказную, и она заработала, и итог тут может быть только один: она - без любимой игрушки, а мой заказчик - в шоколаде. Для нее-то, может быть, для Зои, и была вся схватка впереди, но объективно все уже закончилось, остались лишь формальности, вручение ключей от города, и мы за этими ключами и пришли. Но только смотрю ей в глаза - страха в них нет. Бесстрашие, наоборот. Она смотрела на меня с каким-то естествоиспытательским восторгом - не мигая, во всю ширь. Она меня ела глазами, даже можно сказать, жрала. Ну, как будто представителя другого вида… я не знаю… зверька в зоопарке, все же хищника, наверное. Ну, страх - обычная реакция, а она как будто не того боялась. Я ж ее нагнуть мог, повторяю, я ее уже имел, по сути, а она как будто все равно перед мной неуязвимой оставалась. Беззащитная, голая, можно сказать, а все равно как будто в панцире, и ничего я ей сделать не мог. Стена между нами… вот такая, - постучал он по сосновому массиву, - стена. Ну это, знаешь, все равно как мастурбировать на образ по другую сторону экрана, и надо быть не знаю кем, неандертальцем, гоблином, чтоб верить, что ты обладаешь. И ни малейшего стремления понравиться, собой была - вот главное. Ну, знаешь, в этом смысле намекнуть. У них же это в самом корне - нравиться. Они подумать не успеют, а уже выгибаются эротически. Некрасивые давят на жалость, престарелые - на материнство, на единственность кровиночки своей, а красивые и молодые - подсознательно готовы расплатиться этим делом, любую проблему решить. Самый, знаешь, нехитрый и самый надежный инструмент для подчинения мужчины. Большинству мужчинок и неясного намека хватит, туманного, лишь глазками одними обещания - тут же хвостик поджали, к любому капризу готовы.
Они уже стояли на лестничной площадке.
- Сходи по адресу. Пошерсти, повысматривай - тебе, я думаю, не привыкать. Шпион - на загривке написано. Из этих ведь, да? Системы слежения? Недремлющим оком?
- Им самым, оком, да, - Подвигин подтвердил.
Слетели вниз, железной дверью хлопнули, на лавке бабки вечные с соседом поздоровались. "Один живет", - услышали, кума куме докладывает.
- Ну а дальше что? - спросил Подвигин.
- Препирательства дальше, "вы делайте, что хотите, но в ближайшие два месяца мы вынос тел отсюда вам устраивать не дадим, хотите сами - что ж, пожалуйста, но это, между прочим, тоже десятки тысяч денег - все то, что здесь представлено, и если хоть одна вещица пропадет, то вам придется отвечать". - "Вот это - сотни тысяч долларов?" - рукой веду. А там по стенам комиксы из "Крокодила", иначе и не скажешь… ну, картины, известные из Третьяковской галереи, ну, "сестрица Аленушка" там, стрельцы, богатыри, Саврасов, "Грачи улетели", но только в стилистике комиксов, сплошные человеки-пауки со шрэками, и краски, как в компьютере, все неестественно-яркое, кислотное, флуоресцентное. - "Вот этот весь хлам?" - "Представьте себе". Смотрю, она на фоне мозаики позирует, ну, знаешь, как в церквях, как в византийских храмах… нигде такой иконы, прости господи, не видел, ну, знаешь, впечатление, глаза съедают все лицо. Но Зоя-то, она была живая, теплая, смешливая, лукавая. Потом пригляделся к этой самой мозаике у нее за спиной, а там, в сиянии золотистом, не по канону что-то - явно порнуха в полный рост, доярки-нимфы, трактористы-фавны с раззявленными от блаженства ртами. Йа, йа, о, о. Ну смысл такой: высокое и низкое, небесное и скотское - все свалено в одну помойку, и все в этой яме превращается в трэш. Ну, тут я выступил, не зря же в универе курс искусств когда-то проходил, у меня и дружок - кандидатом искусствоведения, пока его не посадили. "Бульон из культурного хлама всех Римов, - говорю, - с первого по четвертый. Ортодоксальная теория обратной перспективы, божественный свет, обязательный, когда внутри картинного пространства пребывает сам Творец, а вот барокко сталинской эпохи и типовые позы, наконец, из журналов для взрослых". Ну, она приторчала маленько, и даже рот свой тонкий в улыбке кривоватой растянула… п…ец я доложу тебе, - улыбка. "Смотри-ка, - говорит, - Татьяна, какой у нас здесь образованный бандит. И правда, времена бритоголовых троглодитов в прошлое ушли". - "Ага, я представляю новую эпоху, - говорю, - просвещенного бандитизма. Мы две недели вам даем на все про все". - "Две мало - надо месяц". - "Не от меня зависит". - "А вы, выходит так - подай-принеси?" - "Конечно, - говорю. - Посредник, призрак я, меня вообще здесь нет, тем более юридически". И тут она меня в сторонку, Зоя. "А кто хозяин, говорит, кто добросовестный? Кто в итоге-то должен наше зданьице получить? Что за фирма икс?" - "У меня, говорю, есть еще инженерные схемы ракетного комплекса "Сатана" - не хотите посмотреть?" - "Ясно. Пожелал остаться неизвестным. Только вот что - вашу схему секретной ракеты я, пожалуй, все-таки беру. Ну? Есть такой человек? Главный?" - "Ну а смысл? - говорю. - На что надеетесь? Увидеть в нем ценителя и покровителя искусств? На мастеров культуры надеетесь, чей гнев вот этого вот дядю затрепетать, одуматься заставит? На коллективное письмо последних, дышащих на ладан гениев?" - "А, не знаю, на что. Ну, надо ведь хотя бы что-то делать. Ага, бороться, не молчать, создавать прецедент… вот жопа, ведь самой смешно… господи, какие же вы все… эффективные собственники". Я смотрю и вижу: не в отчаянии она, а в каком-то… как сказать?., в холодном бешенстве… от того, что сознает прекрасно: эту стену не прошибить. Понимаешь, мы варвары, а она - византийка. Санкюлоты мы, которые ворвались во дворец и нагадили в вазу династии Мин. В такой вот ярости. Красивая до безобразия.
- Веревки из тебя? Глазами душу вытянула?
- Заколебался на секунду: скажу ей "нет", и все, отрезано. Опять неинтересно. Отжал актив, ушел. А тут она, вот Зоя, - мой трофей в известном смысле. Я ж ее еще пониже спины не видел как следует - так я себе говорил.
- Ну и что там пониже?
- Нормально пониже. Ни прибавить, ни убавить. Лишнего нельзя отсечь, как говаривал один пластический хирург. На такой мякине, как ее штаны, не очень чтобы облегающие, и рубашка просторная, меня не проведешь, конечно. Тоже мне хэбэшная броня, аналог хиджаба, гарантия от изнасилования. Сквозь рубашечную клетку секс так и прет. "Не, - говорю - заказчика не сдам. Этика". - "А это деловая, стало быть?" - "Деловая, да. Слово купеческое". - "Никак. значит, да?"
- И посмотрела… глазами?
- Ну, понимаешь, не с этим вот смыслом - "я что, тебе совсем не нравлюсь?" Не знаю, с каким.
- Твоя вон тачка дожидается? - Подвигин кивнул.
- Для тебя подогнал - все условия.
- Сам?
- У самого шило в заднице. Ну и вот. "Убеждай", - говорю. - "Убеждаю". - "Мало, - говорю. - Я ж триумфатор, у меня капризы". - "Не выйдет", - говорит. - "Чего?" - "Того, триумфатор. Если ты любое желание, то я не золотая рыбка, ошибся, извини". - "Ну я ж цивилизованный, интеллигентный, - говорю, - ведь мы договорились. У меня, может, тоже моральные принципы. Ты хоть задумайся, на что меня толкаешь. Если я тебе заказчика сдам, то стану словно рыбка без аквариума. Наказан буду: цену потеряю, спрос. Сам по себе, в открытом космосе, а с непривычки это нелегко. Так что колебания с моей стороны неизбежны. А чтобы легче колебалось-думалось, мне образ вдохновляющий необходим перед глазами постоянно". - "Ну, образом побуду, но недолго. Два дня тебе", - вдруг странную покладистость она тут обнаружила… Садись давай, потом дорасскажу. И в обморок, смотри, не падай - там за рулем Чубайс.
Подвигин посмотрел без изумления, кивнул, в машину сел: и верно, за рулем мужик, разительно похожий на небожителя известного, лицо немного только погрубее, побурее - дубленое, костистое и угловатое. Машина тронулась беззвучно, взяла разгон; Подвигин стоял и смотрел, как уменьшается стремительно фигура Сухожилова, бледнеет как, сжимается до точки, исчезает совсем. А тот, кто из подвигинского поля зрения исчез, пошел по направлению к метро, в минуту расстояние до спуска в преисподнюю покрыл; в лицо ударил жаркий и нечистый ветер, веющий из недр земли; он на секунду снова, показалось, способность обонять обрел, наморщившись брезгливо и в то же время внутренне ликуя, что перестала в носоглотке пухнуть эта глухота. Но это временное было - опять все потеряло запах, вкус, от двух бомжей, что калачами свернулись в вестибюле, больше не разило; он махом перепрыгнул, как перешагнул, засвиристевший турникет, вахтершу, которая наперерез метнулась, взглядом уничтожил; толпа у эскалаторов его сдавила, пропитала, вероятно, запахами пота (густого, мускусного, летнего), дезодорантов, соблазнительных духов, но повизгиванья этих неопрятных "хрюшек" из женских подмышек, как в одном рекламном ролике парфюма, Сухожилов не слышал, плыл в глубину на эскалаторе, смешавшись с русскими, китайцами, хохлами, узбеками, евреями, таджиками, арабами, индусами, армянами и неграми.
Через день позвонил ей, сказал, готов устроить встречу. На что она надеялась? Что в этом троглодите вдруг проснется совесть, хоть что-то, что осталось в нем "от человека". Исключено, не дура ведь. Поговорить? "Как деловой человек, он должен иметь уважение к чужой частной собственности".
"Пойми, - сказал он, - никакой частной собственности в этой стране нет и быть не может. Страна не знала этой собственности ни года, ни минуты своего существования; две тыщи лет она была населена рабами, рабами сверху донизу, и знатные холопы только получали удел в кормление от государя. С тех пор ну ровным счетом ничего не изменилось, разве только раньше были чернозем с крестьянами - теперь же лужи с нефтью. И при этом никто даже собственной жизнью не мог распоряжаться. Все зиждилось на послушании и на служении - бесчеловечная система, в которой от каждого требовалось лишь муравьиное усердие, и все. Про правовое общество уже забыла? Теперь "капитализм" забудь. Здесь феодальный строй и феодальное сознание. Здесь ты не найдешь ни единого капитала, который был бы собственным горбом нацежен, ни единой империи, которую бы кто-то возводил веками, поколениями и по кирпичику. Здесь никто и ничем не владеет законно, здесь никто никому не наследует, здесь вечный черный передел, единственная форма конкуренции - захваты, здесь люди, что относятся к элите, лишь присосались к государственному вымени и держатся, пока не насосутся до отвала или пока их кто-нибудь силком не отдерет. Про то, что здесь можно иметь свое дело, свой скромный маленький гешефт, забудь. Ну, частный бордель, урологическую клинику, зубоврачебный кабинет - еще куда ни шло. Но ты ведь, кажется, не ритуальными услугами занимаешься. Меня вот как-то позвали в Петербург, и знаешь, зачем? Для того, чтобы один из петергофских дворцов превратить в современный гостиничный комплекс, а парк с наядами и прочей мифологической нечистью распахать под поле для гольфа. Согласился, согласился. Да потому что - что такое сфинксы, пирамиды? Туристический вид Задний план для какой-нибудь прыщавой рожи, которая отдыхала в Египте и теперь спешит оповестить об этом целый мир - через сайт одноклассники-точка-ру. Искусство, религия, фундаментальная наука - все втиснуто в рамки утилитарного. Ковырни немного храм Спасителя, и под ним обнаружится платная охраняемая автостоянка. Да и, собственно, проблема не в том, что твоя галерейка нерентабельна, а в том, что эти тысячи квадратных метров под старинной крышей любому захватчику как бельмо на глазу. Проблема не в том, что ты возводишь песочные замки на настоящем Клондайке под своими ногами, а в том, что эта золотая жила принадлежит тебе, твоя, не чья-то. Неужели никто никогда тебе не говорил, что с этим зданием придется попрощаться и нужно быть готовой к этому морально и даже поскромнее помещение заранее начать искать. Вообще фантастика, как ты умудрилась досидеть на этом месте до сегодняшнего дня. Тебя там вообще давно уже быть не должно".
"Смысл жизни в роскоши, - она сказала. - Человек, едва поднявшись с четверенек, стал воздвигать дворцы и храмы, усердно рисовать различных редких и могучих зверей. И, в сущности, он все, что зарабатывал своими прагматичными усилиями, пускал и распылял на то, чего нельзя потрогать руками".
"Роскошь так роскошь", - подумал он тогда. Ничего утилитарного он Зое предложить не может. Галереи не вернуть. Сухожилов слишком хорошо знал систему и слишком хорошо, на ощупь, как слепой, осязал механизм, который самолично внутри системы и выстраивал. Он знал себе цену - предел своих возможностей. Он, как банку с килькой пряного посола, был способен вскрыть любой объект - за исключением действительно серьезных, оберегаемых всесильными государственными структурами - и мог изобрести "отмычку к самому себе", построить на любом объекте мощную, практически непроходимую защиту. Он мог вмешаться в середине партии, он мог бы, поднапрягшись, вывести из-под удара беззащитного короля, когда прямые и диагонали заняты враждебными фигурами, он, словно "по дороге жизни", мог бы протащить единственную пешку через все поле, вывести ее в ферзи… но партия с Зоей была уже кончена.
Любая судебная процедура была бы лишь магическими пасами над бездной; пытаться вывести объект из-под нового добросовестного собственника - все равно что швыряться камнями в пустоту, прекрасно зная, что обратно, из этой пустоты, никто в тебя камнем не кинет. Оставалось наслаждаться роскошью - фантастической перспективой внебрачной связи. Но все же он доставит Зое удовольствие. Нет, не взглянуть в глаза обидчику и в рожу засекреченную плюнуть ей позволит, а настоящий цирк устроит, адский отжиг. Он на Форуме проблем безопасности крупного бизнеса выступит с произвольной программой. Начнет с чего? Не бизнес надо защищать, а общество от бизнеса, который есть смертельная угроза и раковая опухоль на теле страны с величайшей культурой. А дальше скажет: "Господа, взгляните, перед нами всеми уважаемый Борис Сергеич Федоров, бизнесмен, меценат, глава благотворительного фонда "Возрождение". Прекрасный семьянин и благородный человек, который движим исключительно заботой о нравственном здоровье новых поколений, он поручает вашему покорному слуге оттяпать у законного владельца памятник конструктивизма. И дальше в этом духе… Про "Черный квадрат" и "Бубновый валет", про Кончаловского и Ларионова, про Кабакова и Булатова, Назаренко и Кантора… Да, видно, нравственное здоровье новых поколений невозможно без того, чтобы не оттяпать галерею у этих самых поколений… И это будет вопиюще неприличным жестом. Безумным, бесконечно глупым и ничем не продиктованным нарушением конвенций. Скандалом в эфире федеральных каналов. Самоубийством даже в некотором смысле. Он, Сухожилов, перестанет быть купцом и превратится в городского сумасшедшего. Он, плоть от плоти этой системы, станет ничьим, не подчиненным никому. Он где-то читал, что рыбы не могут свободно перемещаться с одной глубины на другую. Среда обитания каждого вида по вертикали ограничена довольно узким слоем, в котором водяная толща еще не беспощадно, не смертельно давит на плавательный пузырь, но возжелай вдруг рыба взбунтоваться и покинуть назначенные ей пределы, ей тотчас разорвет кишки. Так и он, единожды глотнув непривычную свободу, - вероятнее всего, - умрет от легкости небытия.
Как будто гарью пахнет, но этот стойкий запах, - нерасходящийся, невытравимый, - скорее, он, Сергей, домысливает: не посылают в мозг рецепторы сигнал, но мозг дает приказ об обонятельной галлюцинации. И осязаемые, словно угольная пыль на морде, черные столбы вздымаются из рыжих окон, и прыгают из этих окон - верхних этажей, как серферы, седлая незримую волну, орущие мужчины с матрацами в руках, в предсмертном помутнении рассудка надеясь, что матрац смягчит удар, и водяные струи режут воздух, словно царапая алмазом по стеклу.
Фасад гостиницы казался лакированным от несмываемых разводов сажи; внутри, где выгорело все и слишком поздно напиталось беспомощной водой, никчемной пеной, стояла пустота, и Сухожилов ощутил тут полную свою приравненность вот к этой пустоте: пустое пространство разрослось, разогромилось в открытый, черный и беззвездный, космос, при этом легко умещаясь в таком небольшом Сухожилове. Теперь как будто вовсе не было пути, но он пошел и без дороги, пренебрегая дикой разреженностью собственного тела, как будто все внутри, под кожей, распалось на отдельные и редкие, ужасно друг от друга далеко отстоящие атомы и этот атомический припадок уже грозил расплывом его, сухожиловского, контура. "Так при отсутствии огня не мог сгореть, как подобало, и все же говорил: "Меня - вы замечаете? - не стало", - откуда-то вдруг вспышкой вспомнил он. - И получал кивок в ответ, и в полусонном бормотанье к земле клонящийся предмет не сдерживал очертанья".