Г-н Назарие снова вышел на балкон, перегнулся в темноту.
- Ночи пока еще теплые, - крикнул ему вслед Егор. - Мы могли бы гулять по парку. Чем сидеть тут взаперти…
Профессор не ответил. "Думает свою думу, философствует, - весело сказал себе Егор. - Но, в сущности, то, что он говорит про Дунай, не лишено логики: большая вода, открытые приветливые берега…" Он тут же увидел Дунай, всю его красоту, мощь, надежность. "Неплохо бы сейчас оказаться там, далеко отсюда, на палубе яхты, например. Яхта плывет, покачивается, а ты расслабился в шезлонге под говор приемника или молодых голосов. Как же скоро становится скучно без шумной компании. Жизнь, общество, а без этого…" Он резко повернул голову, ему показалось, что он не один в комнате, что кто-то сверлит его взглядом; он явственно ощутил назойливый буравчик, а взгляд в спину всегда его раздражал. Однако в комнате никого не было. Профессор застрял на балконе. "Не очень-то вежливо с его стороны, - подумал Егор. - Или это от неловкости, и надо помочь, подать реплику". Он подошел к балконной двери. Г-н Назарие встретил его со светлым лицом.
- Простите, что я вас покинул, - извинился он. - Чуть не стало дурно. Кажется, я действительно уходился. Или меня угнетает место.
- Меня, может быть, тоже, - улыбаясь, ответил Егор. - Но это совершенно неважно. Сейчас меня заботит другое - что я не могу предложить вам ничего, кроме коньяка. Надеюсь, вы не откажетесь от капли коньяка.
- В другой раз отказался бы. Но я так опрометчиво выпил на ночь кофе, что теперь не откажусь. Клин клином. Если я потеряю ночь, и завтрашний день пойдет насмарку.
Егор раскрыл саквояж, достал початую бутылку и выбрал в шкафу два больших стакана. Аккуратно налил в каждый понемногу, на палец.
- Надеюсь, это поможет от бессонницы, - сказал г-н Назарие, одним махом опрокидывая стакан.
И, зарывшись лицом в ладони, стал разминать лоб и щеки.
"Хватил, как цуйку", - подумал Егор. Он потягивал свою порцию потихоньку, наслаждаясь. Алкоголь словно бы внес в комнату дух сердечности, приподнятости, товарищества. Никаких чужих взглядов больше не мерещилось. Удобно развалясь на стуле, Егор вдыхал невидимые пары из стакана. Хорошо знакомый запах, напоминание о приятных и светлых часах, проведенных с друзьями или с милыми женщинами. "Да здравствуют дары Вакха!" - мысленно провозгласил он.
- Давайте уж и сигарету, - потребовал профессор, все еще красный и помятый. - Кутить так кутить.
Он и вправду довольно успешно справился с сигаретой. Егор подлил еще понемногу коньяка в стаканы. Настроение у него поднялось, потянуло на разговор. "Как не хватает Санды, что бы ей догадаться!.. Мы отлично провели бы время в такую ночь, как сейчас, - в компании с чудаком-профессором, за бутылкой коньяка. Ведь зачем еще человек едет в деревню, как не за долгими ночными беседами? В Бухаресте никто друг друга не слушает…"
- Растяните удовольствие, - шутливо предложил он, подавая стакан профессору.
Ему хотелось слов, откровенной беседы.
- Я вас еще не спросил, как вы делаете ваши археологические открытия… - начал он.
- Очень просто, - Ответил профессор. - Очень…
И вдруг задохнулся. На минуту они скрестили взгляды, пытаясь понять, почувствовал ли другой то же самое, тот же мгновенный приступ ужаса, потом одновременно схватились за стаканы, залпом выпили. Профессор больше не прятал лицо в ладони, на этот раз коньяк пошел ему на пользу. Все же он не посмел вслух задать Егору вопрос, прочтя по его глазам, что и тот пережил миг давящего, липкого ужаса. Как будто кто-то приблизился к ним и расположился слушать, кто-то, кого не видишь, но чье присутствие чует кровь и отражают глаза товарища…
Надо было спешно заговорить о чем угодно. Егор судорожно подыскивал тему. Что-нибудь подальше от этой комнаты, от этого часа. Как назло, мозг работал вхолостую. И даже страх прошел. Да, он тоже почувствовал нечто, чему не знал подобия, смесь чудовищного омерзения и ужаса. На какую-то долю секунды. Достаточно было взяться за стаканы и сделать глоток коньяка, чтобы все стало на свои места.
- Вы бывали в Марселе? - наобум спросил он, снова разливая коньяк по стаканам.
- Да, но давно, - быстро ответил профессор. - Сразу после войны. С тех пор многое переменилось…
- Там есть один бар, рядом с отелем "Савойя", - заговорил Егор. - Называется "Морская звезда". Это точно, название я запомнил. А в баре такой обычай: если тебе пришелся по душе коньяк, надо спеть…
- Прекрасная мысль! - воскликнул профессор. - Но у меня нет голоса.
Егор посмотрел на него с сожалением. "Опять стесняется". Он поднес стакан к губам и, прежде чем сделать глоток, вдохнул в себя коньячные пары. Потом, слегка запрокинув голову, запел:
Les vieilles de notre pays
Ne sont pas des vieilles moroses,
Elles portent des bonnets roses…
III
В дверь стучали, и г-н Назарие решил по-настоящему проснуться. Уже добрых полчаса он плавал в полусне. Приоткрывал глаза, ощущал свежесть утра, залитую светом комнату и неудержимо засыпал. Сон был воробьиный, прерывистый и оттого еще более роскошный. Борясь с ним, человек словно бы растягивал блаженство, которое вряд ли когда еще ему перепадет. И чем упорнее он сопротивлялся сну, тем неодолимее в него соскальзывал. Еще минутку, еще, еще… Как будто подспудно в нем тлела уверенность, что блаженство это эфемерно, что очень скоро он будет отторгнут от благодати этого парения и выкинут на твердую почву дня. Стук в дверь разбудил его со всей определенностью.
- Целую руку, барин!
Пожилая женщина, улыбаясь, внесла поднос с молоком.
- Я заспался. Наверное, очень поздно, - пробормотал г-н Назарие. Женщина потупилась.
Г-н Назарие потер лоб. Голова побаливала, во рту было горько. Его вдруг охватили угрызения совести за то, что он так долго валяется в постели. Блаженство, которое никак его не отпускало, казалось ему теперь постыдным. Сразу, без всяких причин, навалились грусть, усталость, безысходность - обычные его спутники при пробуждении на новом месте. Огромная яма внутри, и все туда ухает… Но когда он вспомнил про коньяк, который распивал ночью, его взяла настоящая злость на себя. "Ну ладно, золотая молодежь прожигает жизнь, а ты-то куда?"
- Теплой водички, барин?
Нет, никакой теплой водички, никакого баловства. Г-н Назарие чувствовал необходимость наказать себя, и посуровее. Холодные обливания, вот что ему надо.
Женщина вышла, и г-н Назарие энергично соскочил с постели. Тяжесть и боль в голове не проходили. Он налил в лохань холодной воды и стал плескаться. Одно за другим припомнились ему происшествия этой ночи, и он чуть не рассмеялся. Что там ему вчера примерещилось, что за глупые страхи! Довольно посмотреть вокруг: этот яркий свет, эта осенняя свежесть, это горячее молоко, младенческий, кроткий пар над чашкой, и сразу становится ясно, что вчерашнее - ерунда, темная игра воображения. "И хоть бы еще курить умел по-человечески", - иронизировал над собой г-н Назарие, одеваясь. Потом он присел к столу и медленно выпил до дна чашку молока, не тронув варенья и масла. Отломил кусок гренка и, хрустя, принялся заканчивать свой туалет. "Вчерашний ужин отменным не назовешь, - подумал он. - Если бы я не перебил аппетит коньяком, сегодня был бы голоден как зверь. Да, ужин не удался, и это все заметили. От жаркого разило бараном, овощи перепарены. Слава Богу, выручила мамалыга с брынзой, со сметанкой… - Он улыбнулся, взглянув в зеркало. - Какой заросший. Может быть, поэтому она спросила про теплую воду? Но теперь уже поздно, ничего, обойдусь холодной".
Он не спеша достал из чемодана бритвенный прибор и стал намыливать щеки. Веселый мотивчик выплыл на поверхность памяти и закачался, то теряясь, то прорезываясь опять:
Les vieilles de notre pays…
"Это Егор пел сегодня ночью", - вспомнил он с удовольствием. Вспомнились ему и обстоятельства, вынудившие того запеть. "Он почувствовал то же самое". Эта мысль вызвала улыбку. С какой легкостью он сейчас улыбался, какой далекой и нелепой казалась ему ночная сцена. Он весело водил помазком по подбородку. "И при всем при том что-то было. Как будто кто-то еще меня слушал. Я прекрасно помню. И за столом… Привиделось? Да нет, дело, пожалуй, нешуточное". Но сейчас столько света было в комнате, столько надежности в белых стенах, в клочке ясного неба, пойманного зеркалом, в ощущении душистой мыльной пены на щеках…
Г-н Назарие аккуратно укрепил бритву, каждый жест доставлял ему удовольствие, прикосновение к каждому предмету. Он начал бриться, глядясь в зеркало, вытянув губы трубочкой и пытаясь придать этой гримасе изящество, чтобы не повредить симметрии лица.
* * *
Утро г-н Назарие провел, гуляя по полям без определенной цели. Мыслями он был далек от протоистории. Впрочем, никаких надежд на сколько-нибудь удачные раскопки он и не питал - слишком монотонны были здешние просторы. К северу от усадьбы, ближе к селу, правда, начинались курганы, но г-н Назарие намеренно пошел в противоположную сторону, в поля, еще не тронутые зябью. Ни облачка, ни тени не набегало на небо, сколько хватало глаз, и все же солнце не утомляло своим светом, неизвестные птицы взметывались вверх, верещали кузнечики и сверчки: тишина великая, но живая, незастойная. Даже шум человеческих шагов вливался в эту мелодичную смесь мелких звуков, которые и были безмолвием и пустотой равнины. "Знаменитая мунтянская степь, - думал г-н Назарие. - Еще две-три недели - и все, конец каникулам. Бухарест, студенты, экзамены, рабочий кабинет. Хорошо бы хоть в Бэлэноае довести дело до конца…"
Он вернулся в усадьбу за несколько минут до назначенного для обеда часа. В парке встретил Симину, она гуляла одна.
- Добрый день, деточка, - сердечно поздоровался профессор.
- Добрый день, господин профессор, - улыбаясь, ответила Симина. - Вы хорошо спали?.. Мама вас тоже об этом спросит, но я хотела бы узнать первая…
Ее улыбка незаметно перешла в короткий смешок. Профессор смотрел и не мог отвести глаз от ослепительно хорошенького личика. Как дорогая кукла: такая безупречная красота, что кажется искусственной. И зубки слишком белы, и слишком черны кудри, и ротик ал до неправдоподобия.
- Превосходно спал, деточка, - сказал г-н Назарие, подходя к ней поближе и протягивая руку погладить ее по головке.
Дитя и впрямь было дивное, но он вдруг почувствовал, что не посмеет ее погладить, она отталкивала своей улыбочкой, и он конфузливо убрал руку. Нет, Симина уже не дитя. Девять лет, так было сказано вчера вечером, но сколько женственности в походке, сколько грации в мягких, округлых жестах.
- А вы не отрывали господина художника от работы сегодня ночью? - лукаво спросила Симина, чуть сморщив лобик.
Г-н Назарие даже не попытался скрыть удивление. Напротив, он обрадовался случаю показать, что попался на Симинину хитрость, и так скорее завоевать ее дружбу.
- Откуда же ты знаешь, что я был ночью у господина художника?
- Ниоткуда, я это придумала!
Она рассмеялась. Профессор стоял перед ней, большой и неловкий. Симина сделала серьезное лицо.
- Всегда, когда у нас двое гостей, они собираются вместе, - сказала она. - Комната господина художника самая лучшая. Туда обычно все и приходят…
Она не договорила, вернула на лицо победоносную усмешку и, подавшись к г-ну Назарие, шепотом продолжила:
- Но я думаю, что это нехорошо. Ведь господин художник работает. Он должен быть один по ночам…
При последних словах ее лицо потеряло улыбку, стало суровым, холодным, приказывающим. Профессор совсем смешался.
- Конечно, конечно, - промямлил он. - Один раз это случилось, но больше не повторится…
Симина взглянула ему в глаза, чересчур пристально, если не сказать дерзко, и, не прибавив ни слова, крутанулась на каблуках прямо перед его носом и зашагала в парк.
"Кажется, она знает что-то, чего не знаю я, - подумал г-н Назарие. - Уж не готовится ли заговор против Егора? Свидания по ночам в парке, романтические прогулки - этим обычно начинается… Симина, без сомнения, конфидентка".
Г-н Назарие зашел к себе в комнату помыть руки перед обедом. "Но довольно глупо посвящать в такие вещи ребенка, - думал он. - Да еще столь чувствительного, как Симина…"
Он поспешно спустился вниз и направился прямо в столовую. Уже прозвучал гонг. А его осведомили об этом домашнем обычае: через пять минут после гонга подают обед, сколько бы персон ни собралось. В столовой все были на местах, кроме Симины.
- Как вы почивали, господин профессор? - встретила его г-жа Моску.
Сегодня она выглядела пободрее. Или это дымчатое платье с бледно-розовым воротником ее молодило, но она была свежа, оживлена, открытые руки так и порхали над столом.
- Кажется, вы хорошо выспались, - обронила Санда, пытаясь скрыть удивление.
Экономка встала в дверях, руки за спину, глядя в пол, как будто ждала распоряжений, а на самом деле жадно слушая, что ответит профессор.
- Я спал как нельзя лучше, - ответил г-н Назарие. - Сначала, правда, не мог заснуть, но господин Пашкевич был так любезен…
Он обернул лицо к Егору. Тот улыбался, поигрывая ножом. "Неужели он все им рассказал? - подумал г-н Назарие. - И про вчерашние возлияния, и, может быть, другие интересные вещи про меня…"
- Да господин Пашкевич вам, наверное, уже рассказал, - закончил он.
- Право, не знаю, что бы я мог рассказать, - возразил Егор.
Только тогда г-н Назарие смекнул, что Егор не стал бы, постеснялся бы рассказывать, как они вчера полуночничали. Конечно, сейчас вся эта чертовщина кажется такой далекой, такой нелепой… но все же другим о ней знать ни к чему. Он посмотрел Егору в глаза. Тот делал вид, что ничего не понимает и не помнит. "Да, ему тоже стыдно, - подумал г-н Назарие. - Как и мне".
Тут в столовую быстрым шагом вошла Симина и уселась по левую руку от г-жи Моску, сначала по кругу бегло оглядев присутствующих.
- Где вы гуляете, барышня? - обратился к ней Егор.
- Я ходила посмотреть, не пришли ли письма…
Санда покачала головой. Надо будет все-таки сделать ей замечание. Не при гостях, конечно, но все же надо будет ее как-нибудь отчитать за это пристрастие к бессмысленному вранью…
Она в испуге подняла глаза от тарелки. Кто-то ел с таким аппетитом, что в буквальном смысле за ушами трещало - и этот звук стал преобладать в комнате. В наступившей неестественной тишине слышалась только работа челюстей. Это кушала г-жа Моску. Санда обомлела. Г-жа Моску часто забывалась во время обеда и переставала скрывать свой аппетит, но таких вершин прожорливости еще никогда не достигала. Никто не смел произнести ни слова, все в оторопи сидели и слушали.
- Maman! - крикнула ей Санда.
Г-жа Моску продолжала уписывать жаркое, низко опустив голову над тарелкой. Г-н Назарие в ужасе косился на нее, Егор делал вид, что ничего не замечает. Санда подалась вперед и еще раз окликнула мать, снова безрезультатно. "Ей станет дурно!" - в отчаянии думала Санда. Тогда Симина как ни в чем не бывало положила ручку на плечо г-жи Моску и тихо сказала:
- Я видела во сне тетю Кристину, мамочка.
Г-жа Моску тут же перестала жевать.
- Представь, и я вижу ее уже несколько ночей подряд. Такие удивительные сны!
Она деликатно сложила вилку и нож на краю тарелки и подняла голову. Г-н Назарие замер в предчувствии этого жеста: он боялся взглянуть в лицо только что очнувшейся от странного припадка женщины (иначе как потерей сознания он не мог объяснить то варварство, с каким она ела несколько минут назад), и для него полной неожиданностью было встретить на этом лице выражение покоя и внимания. Г-жа Моску, вне всякого сомнения, не отдавала себе отчета в своих недавних действиях и ничего не помнила.
- Вы будете надо мной смеяться, господин профессор, - заговорила она, - но я все равно вам признаюсь, что сны для меня - иной, лучший мир.
- Нисколько не буду смеяться, сударыня, - поспешил заверить ее г-н Назарие.
- Мама понимает под этим что-то свое, - вмешалась Санда, счастливая, что так легко удалось выйти из неловкой ситуации. - Во всяком случае, "иной мир" не в прямом смысле.
- Мне было бы очень интересно послушать, - подхватил г-н Назарие. - Предмет презанимательный.
Г-жа Моску с готовностью закивала.
- Да, да, мы как-нибудь об этом побеседуем. Но не теперь, конечно. - Она живо обернулась к Симине. - Как ты ее видела, моя девочка?
- Она пришла ко мне, села на мою кроватку и сказала: "Ты одна меня любишь, Симина!" Она была в розовом платье, с кружевным зонтиком…
- Да, она всегда так приходит, - в волнении прошептала г-жа Моску.
- Потом она сказала про Санду, - продолжала Симина. - "Санда меня совсем забыла. Она теперь взрослая барышня". Прямо так и сказала. И мне показалось, что она плачет. Потом попросила мою руку и поцеловала ее.
- Да, да, так, - шептала г-жа Моску. - Она непременно целует твою руку или плечо…
Все молча слушали. Санда саркастически улыбалась, поглядывая на сестру. "Нет, надо ее отучить раз и навсегда от этой дурной привычки", - думала она с нарастающим гневом и наконец взорвалась:
- Зачем ты лжешь, Симина? Я уверена, что никто тебе не снился, никакая тетя Кристина.
- Я не лгу, - твердо возразила Симина. - Она правда со мной говорила. И что про тебя сказала, я очень хорошо помню: "Санда меня совсем забыла". И у нее были слезы на глазах, я видела…
- Лжешь! - ожесточенно повторила Санда. - Ничего ты не видела! Симина смело по своему обыкновению выдержала взгляд сестры, потом ее ротик сложился в ироническую улыбку.
- Ну, пусть будет "не видела", - сказала она спокойно и отвернулась к матери.
Санда кусала губы. Еще и дерзкая стала, девчонка, даже гостей не стесняется. Она вдруг по-новому взглянула на Егора, и ее захлестнуло теплом. Как хорошо, что она не одна, что рядом есть человек, на чью любовь и поддержку она может рассчитывать.
- Но откуда же девочка знает тетю Кристину? - нарушил молчание за столом г-н Назарие. - Ведь она, сколько я понял, умерла молодой…
Г-жа Моску встрепенулась. Профессор еще не видел ее в таком воодушевлении. Наплыв волнующих, рвущихся наружу воспоминаний даже стер с ее лица неизменную улыбку. Егор не без удивления и не без опаски наблюдал, как загораются неестественным блеском, превращаются в налитые влагой линзы ее глаза.