- Кристину никто из них не знал, - начала г-жа Моску, глубоко переведя дух. - Ни Санда, ни Симина. Санда родилась в первый год войны, девять лет спустя после Кристининой смерти… Но у нас есть портрет Кристины в натуральную величину, кисти самого Мири. Дети знают её по портрету…
Она вдруг умолкла, склонив голову. Но г-н Назарие, чувствуя, что новое молчание было бы сейчас невыносимым, настойчиво повторил:
- И она умерла молодой?
- Ей было всего двадцать лет, - Санда постаралась опередить мать с ответом. - Она была лет на семь старше мамы.
Но г-жа Моску не заметила ее вмешательства. Затихающим, гаснущим голосом, словно впадая в очередной приступ изнеможения, она продолжала:
- Кристина умерла вместо меня, несчастная. Нас с братом отослали в Каракал, а она осталась. Это было в девятьсот седьмом. И ее убили…
- Здесь? - с невольным нажимом спросил г-н Назарие.
- Она переехала сюда из своей Бэлэноаи, - опять вступила Санда. - Имение тогда, до экспроприации, было гораздо больше, как вы понимаете… Но это не укладывается в голове… Потому что крестьяне так ее любили…
Егору вдруг стало не по себе. Он уже раз слышал эту историю, эту, да не совсем. Некоторые детали упоминались при нем впервые, о других - не в пример важнее - кажется, говорить не собирались. Он попытался взглянуть Санде в глаза, но та, как будто не желая развития темы, поспешила объявить:
- Кофе на веранде, господа!
- Представляю, какой это был тяжелый удар для вас, - счел нужным выразить свое соболезнование хозяйке г-н Назарие.
В ответ г-жа Моску радушно закивала головой, словно принимая обычные слова вежливости, с какими гостям надлежит подниматься из-за стола.
* * *
Кофе накрыли на веранде. Сентябрьский день был особенно прозрачен, небо неправдоподобно синело и деревья застыли, будто были задуманы неподвижными от сотворения мира.
"Пора", - сказал себе Егор. И когда на пороге столовой Санда оказалась совсем близко, он непринужденно взял ее под руку. Она была податлива, он уловил ее волнение, нетерпеливую дрожь тела - все шло как надо. Правда, миг спустя она отпрянула, но даже в этом жесте Егор предпочел усмотреть надежду. Теперь предстояло ее разговорить. Взяв чашечку кофе, он начал:
- Чем занимается Санда после обеда?
- Хочу попросить у господина художника позволения посмотреть, как он будет работать в парке.
Егор хотел было отшутиться, но увидел подле суровое лицо Симины, ее напряженный взгляд, девочка словно пыталась понять, что тут происходит без ее ведома.
- Господин Пашкевич, - раздался голос хозяйки дома, - не хотите ли взглянуть на портрет Кристины? Говорят, это лучшая работа Мири.
- Если у Мири вообще может быть что-нибудь хорошее, - иронически заметил художник.
- Вы же не видели, а говорите! - обиженно возразила Санда. - Я уверена, что вам понравится.
Ее горячность озадачила Егора. Он стоял с чашкой в руках между двумя сестрами и потерянно думал: "Черт меня дернул за язык. Если хочешь завоевать помещичью дочку, держи при себе свой снобизм. Кроме эстетических, есть и другие мерки…"
- Даже посредственный художник способен создать шедевр, если сумеет хоть раз в жизни возвыситься над собой, - нравоучительно изрек г-н Назарие.
- Миря был великий художник, - сказала г-жа Моску. - Миря - вершина румынского искусства. Отечество вправе им гордиться…
Г-н Назарие смешался и покраснел. А г-жа Моску в волнении поднялась и слабым манием руки пригласила всех за собой. Ничуть не спокойнее были Санда с Симиной.
"Все, что касается этой злополучной Кристины, для них просто свято, - думал Егор. - Пожалуй, это говорит об их незаурядности. Причислить обожаемую покойницу к лику святых и поклоняться - пусть самой тривиальной иконе… Да, Санда - чудо. Так любить и так чтить тетушку, которую никогда не знала!" Даже и маленькую Симину Егор теперь мысленно извинял. "Вот кто поистине избранницы, элита, я рядом с ними просто чурбан".
- Простите, тут неприбрано, - сказала Санда, отворяя массивную белую дверь. - Мы в эту гостиную редко заходим…
Оправдание было уместным. На них пахнуло сухой медуницей, застоявшимся, стылым воздухом - прохладой томительной, искусственной. Егор поискал глазами товарища. Г-н Назарие не смел дохнуть от скромности и старался держаться как можно незаметнее. Следом, замыкающей, шла Симина. Торжественное волнение придавало ей женскую бледность, неестественную для детского личика. "Нет, какие в самом деле чуткие натуры", - еще раз подумал Егор.
- Девица Кристина! - представила г-жа Моску. - Всеобщая любимица…
Профессор почувствовал, как ужас взял его когтями под ребра. Девица Кристина смотрела прямо ему в глаза с портрета Мири и улыбалась.
Это была очень юная девушка с черными локонами до плеч, в длинном платье с высокой и тонкой талией.
- Что скажете, господин художник? - спросила Санда.
Егор остановился поодаль, силясь разобраться, откуда этот наплыв щемящей грусти, что такого в этой девушке, которая смотрит ему в глаза, улыбаясь, как знакомому, будто именно его она выбрала из всей группы, чтобы посвятить в свое бесконечное одиночество. Тоска была на дне ее глаз. Напрасно она пыталась улыбаться, напрасно поигрывала голубым зонтиком и потихоньку ото всех ломала бровь, как бы приглашая его посмеяться вместе с ней над огромной, перегруженной цветами шляпой, которую она, конечно, терпеть не может, но мама велела: "Барышне не полагается позировать неглиже". Девица Кристина изнывала от этого стояния. "Она предчувствовала, что скоро умрет?" - спрашивал себя Егор.
- Значит, нравится, - торжествующе заключила Санда. - Раз молчите, значит, нравится.
- С такой моделью - и не создать шедевра… - тихо проронил Егор.
У Кристины лукаво блеснули глаза. Егор потер лоб. Какой все-таки странный запах в этой комнате. Уж не ее ли это комната? Он скосил глаза в сторону. Санда сказала: гостиная, но там, в углу, стоит большая белая кровать под пологом. Он снова вскинул глаза на портрет. Девица Кристина ловила каждое его движение. Егор легко читал в ее глазах: она заметила, что он обнаружил кровать, и не покраснела. Напротив, встретила его взгляд даже несколько вызывающе. "Да, это моя спальня, и там моя постель, моя девичья постель", - как будто говорили ее глаза.
- А господин профессор что скажет? - прозвучал голос Санды.
Г-н Назарие все это время простоял в оцепенении, не в силах стряхнуть накативший на него ужас: ему показалось, он снова видит призрак, туманную фигуру> давеча в столовой вставшую за креслом г-жи Моску. Он очнулся, лишь когда поймал на себе подозрительный, испытующий взгляд Симины.
- По-моему, великолепная работа, - решительно произнес он.
Он вдруг успокоился. Неестественный покой, как пролог к полному бесчувствию, установился в душе. Странно пахло в этой комнате: не смертью и не погребальными цветами, а как бы остановленной юностью, остановленной и хранимой здесь, в четырех стенах. Чьи-то давние-давние младые лета. Словно бы и солнце не бывало в этой комнате, и время не искрошило ничего. Ничего здесь не изменилось, не обновилось с тех пор, как умерла девица Кристина. Этот запах - запах ее юности, чудом сохранившееся веяние ее духов, тепло ее кожи. Каким-то образом г-н Назарие понимал теперь эти бесконечно далекие от него мелочи. Он сам удивлялся той легкости, с какой понимал их и принимал.
- Великолепно, ничего не скажешь, - повторил он, решаясь еще раз поднять глаза на портрет.
Нет, это не тот давешний призрак. Хотя сходство есть. На девицу Кристину можно смотреть спокойно. Она напугала его только в первую секунду. Кристина очень похожа и на г-жу Моску, и на Симину. А ему померещилось. От той, другой, исходил леденящий ужас, в портрете ничего такого нет. Дух комнаты, ее печаль и безнадежность идут от чего-то иного и по-иному говорят душе.
- Я бы хотел как-нибудь написать ее, - сказал Егор. - Не копию сделать с портрета, а написать по-своему…
Санда в испуге дернула его за рукав, шепнула:
- Тсс! Не дай Бог, мама услышит.
Егор не понижал голоса, но г-жа Моску, опустившаяся в зачехленное белым холстом кресло, ничего по своему обыкновению не слышала. Она блуждала глазами по комнате. По-особому пульсировала здесь жизнь. Сюда она прибегала мыслью, хотя не в это конкретное пространство, не в это настоящее время. Егор взглянул на нее через плечо и понял: г-жа Моску постоянно возвращается сюда, в эту комнату, но в происшествия той поры.
- …Слава Богу, не услышала, а то бы ей на самом деле стало плохо, - все так же шепотом продолжала Санда. - Она редко кого сюда приводит. Для вас сделано исключение. И потом, вы не знаете одной вещи…
Но рядом уже возникла Симина. Г-н Назарие тоже направлялся к ним, вероятно предполагая, что уже прилично покинуть комнату.
- А тете Кристине понравилось бы, если бы ее еще раз нарисовали, - сказала Симина. - С чего ты взяла, что мама не захочет?!
- Ты, конечно, больше всех знаешь, Симина, - отрезала Санда, смерив девочку строгим взглядом, и, повернувшись к ней спиной, позвала г-жу Моску:
- Maman, довольно уж! Пора идти…
- Может быть, ты оставишь меня еще на минутку? - попросила та. Санда протестующе помотала головой.
- С Симиной… - просила г-жа Моску.
- С ней тем более. - Санда сгладила свой отказ улыбкой и взяла мать под руку. За ними, избегая смотреть друг на друга, двинулись Егор и г-н Назарие. На веранде Егор закурил, сначала предложив портсигар профессору. Тот отказался, усмехнувшись, и тихо проговорил:
- Нет, дорогой маэстро, по-моему, это не то…
Тут к ним подошла Санда. Суровое педагогическое выражение улетучилось с ее лица. Санда снова была кокетливой и весьма снисходительной барышней.
- Мы готовы к трудам, господин художник? - проворковала она. Профессор был рад случаю ретироваться в столь подходящий момент.
IV
В тот день после обеда Егор ничего не наработал. Он долго таскал этюдник по парку, примерялся к разным живописным уголкам, но в конце концов сложил свои орудия производства в корнях старого вяза и предложил Санде просто прогуляться.
- В такой денек грех работать, - сказал он в свое оправдание. Потом спросил, много ли она знает стихов про осень. Спросил, как на экзамене, и пришлось выслушать целый концерт. Он-то хотел поскорее сменить тон на интимный, может быть, перейти к признаниям, стихи - хорошая прелюдия к любви, особенно когда вокруг такая осень, настраивающая на возвышенный лад. А получился перебор. Время уходило. Надо было сдвинуться с места. И он решил обратиться к Санде на "ты":
- Кстати, Санда, что ты думаешь о профессоре Назарие?
- Я думаю, он себе на уме, - сдержанно ответила Санда, как бы пропустив мимо ушей фамильярность обращения. - Вы заметили, как он часто меняется в лице? Не поймешь, какое оно у него на самом деле.
Егор засмеялся. Его действительно позабавил этот ответ. И, кроме того, они спустились с небес на землю - теперь уместны были и шутки, и флирт. В конце аллеи он обнял Санду за талию. Но она - наверное, чтобы позлить, - назвала его "господин художник".
Пора было идти к вечернему чаю. У крыльца вышагивала взад и вперед, поджидая их, Симина. Г-жа Моску читала на веранде французский роман. Г-н Назарие заранее предупредил, что будет только к ужину. Он ушел осматривать курганы.
Чаепитие прошло в молчании, только Санда с Егором изредка перебрасывались словом. Симина казалась чем-то озабоченной. Она первая встала из-за стола, прежде сложив салфетку и подобрав со скатерти крошки на тарелочку.
- Ты куда, Симина? - спросила Санда.
- К кормилице, - бросила девочка уже с порога, не оборачиваясь.
Проследив глазами, пока та не скрылась за деревьями, Санда строго обратилась к матери:
- Мне совсем не нравится эта дружба. Кормилица девочке только голову забивает…
- Да, да, я ей столько раз говорила… - оправдывалась г-жа Моску.
- Чем же она забивает ей голову? - поинтересовался Егор.
- Бог знает какими нелепыми сказками, - раздраженно ответила Санда.
- Но ей положено жить в окружении сказок, в девять-то лет, - заметил Егор. - Самое время для фольклора.
Санда поморщилась с досадой. Она многое могла бы возразить, но ограничилась одной фразой:
- Это довольно странный фольклор - кормилицыны сказки.
* * *
Насколько странен этот фольклор, Егор смог убедиться в тот же вечер. Он пошел на прогулку вокруг парка - смотреть заход солнца. Прислонясь к акации на опушке, он наблюдал, как западает за край поля пылающий шар, "далёко и недалёко"… Присказка вспомнилась кстати. "Лучше, чем в том народном стишке, про закат в степи не скажешь. И как все на миг замирает, когда падает солнце, и как чудно потом одушевляется тишина… Комары только тут ни к чему!" - думал Егор, закуривая в целях самозащиты.
Но душистая прохлада, пахнущая пылью и травами, отнимала у сигареты всякий вкус. Он бросил ее на дорогу и, войдя в парк через боковую калитку, не спеша пошел к усадьбе. Слева тянулись домишки, хозяйственные постройки, огороды. Егор спрашивал себя, кто присматривает за всем этим, кто ведет дела, платит слугам, продает урожай. Муж г-жи Моску несколько лет как умер, золовка живет в другом конце страны, в своем имении. Может быть, все-таки управляющий, который был еще при муже?
В окнах зажигались лампы. "Там кухни и комнаты прислуги", - определил Егор, проходя мимо ряда белых, прилепившихся друг к другу мазанок с низкими завалинками. Сновали женщины, дети пугливо таращились на барина. По-деревенски пахло сеном, скотиной, молоком. "Ночь будет великолепная", - подумал Егор, запрокидывая голову к высокому прозрачному небу.
- А собак вы не боитесь?
Голосок Симины прозвучал так неожиданно, что Егор сбился с шага. "Как же она подкралась ко мне, что я не заметил?"
- А тебе не страшно одной тут расхаживать?
- Я была у кормилицы, - спокойно объяснила Симина.
- До сих пор?
- У кормилицы были дела, а я просто сидела…
- И слушала ее сказки, да?
Симина постно улыбнулась. Отцепила репейник с подола платьица, разгладила складочки, весьма искусно медля с ответом.
- Это вам Санда наговорила. Да, слушала. Кормилица рассказывает мне каждый день по сказке. Она их много знает…
- Сегодня была очень длинная сказка, если ты только сейчас идешь домой, - заметил Егор.
Симина снова улыбнулась с той же поддельной кротостью. Встретясь с ней глазами, Егор испытал неприятное чувство, что его заманивают в ловушку, что тут работает ум хитрый и острый, никак не детский.
- Сказка была короткая, - ответила Симина. - Но кормилица выдавала жалованье людям, потому что это она у нас всегда выдает жалованье…
Последние слова она проговорила особенно четко, с расстановкой, как будто знала, о чем он думал по дороге к усадьбе, и решила между делом прояснить его недоумения. Егор даже растерялся. Эта девочка угадывала его мысли, просто-напросто читала их. Как тонко она подчеркнула последние слова, а потом - пауза, глазки долу…
- Короткая сказка, совсем коротенькая, - дразнила она.
Конечно, она подстрекала его, ждала, что он попросит ее рассказать сказку. Все в Егоре противилось, хотя он не понимал, в чем тут искушение. Симина томительно молчала, выжидая, замедляя шаг.
- Ну, расскажи, - сдался наконец Егор.
- Это сказка про пастушьего сына, который полюбил мертвую принцессу, - тихо произнесла Симина.
Слова так дико прозвучали из детских уст, что Егора передернуло.
- Какая скверная, какая глупая сказка! - Он не скрывал возмущения. - Нет, Санда была права.
Симину нисколько не смутила эта вспышка. Она дала его возмущению улечься, потом, не повышая голоса, продолжала:
- Такая уж сказка. Такой жребий выпал пастушьему сыну.
- Ты знаешь, что такое жребий? - удивился Егор.
- Жребий, доля или судьба, - отчеканила Симина, как на уроке. - Каждый человек рождается под своей звездой, у каждого - свое счастье. Вот…
- Смотри какая умная! - с улыбкой заметил Егор.
- Жил-был пастух, и был у него сын, - затараторила Симина, не давая больше перебивать себя. - И когда он родился, феи-вещуньи предсказали: "Ты полюбишь мертвую принцессу!" Его мама, как услышала, стала плакать. И тогда другая фея, их было вообще три, сжалилась над ее горем и сказала: "И принцесса тебя тоже полюбит!"
- Ты непременно хочешь дорассказать мне эту сказку до конца? - не выдержал Егор.
Взгляд девочки выразил недоумение - невинный и в то же время холодный, обдающий презрением взгляд.
- Вы же сами меня попросили…
И Симина надолго смолкла, подавляя его молчанием. Они находились на середине главной аллеи. Сзади, уже вдалеке, поблескивали огоньки дворовых построек. Впереди, в потускневшем от сумерек воздухе, вырастало серое пятно усадьбы.
- А другую сказку, повеселее, ты не знаешь? - спросил Егор, чтобы нарушить молчание. - Например, ту, что кормилица рассказывала тебе вчера или позавчера…
Симина глубоко вздохнула и остановилась, как-то нарочито повернувшись спиной к громаде господского дома. Странное напряжение появилось в посадке ее головы.
- Вчерашняя сказка очень длинная, - проговорила она. - А позавчерашняя вовсе не сказка, а настоящее происшествие. С девицей Кристиной…
У Егора мороз прошел по коже. Темнота внезапно пала здесь, среди деревьев, где Симина решила остановиться. Ее глаза засверкали, зрачки расширились, шея неестественно напряглась. А этот зловещий голос! Да, она была мастерицей выделить слово, вложить в него смысл, ей угодный, каленым железом выжечь его в твоем сердце.
- Что еще за "девица"? - сорвался Егор. - До сих пор ты звала ее тетей, она ведь тебе доводится тетей…
- Она меня попросила не называть ее так, а то она себя чувствует старой…
Егор с трудом взял себя в руки; его так и подмывало обрушить ярость на эту маленькую бестию, которая врет ему с таким дьявольским бесстыдством.
- Кто тебя попросил? Как может тебя попросить кто-то, кто тридцать лет назад умер?!
Голос у него был грозный и взгляд суровый, но Симина заулыбалась: столько удовольствия доставлял ей гнев мужчины, такого большого и сильного человека, гнев, который вызывала она, пигалица неполных десяти лет…
- Она меня попросила сегодня ночью, во сне…
Егор на секунду заколебался. Но ему хотелось дойти до конца, понять, что скрывается в головке этого пугающего своими повадками чада.
- И все же сегодня, у портрета, - сказал он, - я слышал, как ты назвала ее тетей Кристиной.
- Неправда, - твердо отрезала Симина. - Сегодня я не говорила "тетя Кристина".
Ее уверенность заставила Егора усомниться в своей правоте. Но какая непререкаемая уверенность и какая победоносная усмешка! Надо будет поговорить с Сандой, а может быть, и с г-жой Моску. Он вдруг осознал нелепость ситуации: стоит тут, в темноте, посреди аллеи, меряясь силой с ребенком, - и решил тронуться с места, потому что Симина идти к дому явно не собиралась. Но при первом же его движении девочка с криком вцепилась в него. Сам испугавшись, он взял ее на руки. Симина приложила ладошки к Егоровым щекам, отворачивая его лицо от дома.