2
Кирилл Алехин шел вдоль шеренги автомашин. Слепые фары с равнодушной терпеливостью уставились в здание ипподрома.
У главной лестницы Кирилл увидел Адьку Зотова своего бывшего одноклассника. Адька закончил мореходку и служил в торговом флоте.
- Полчаса загораю, а он только ползет. Совесть есть?
Кирилл не стал оправдываться. Объяснять Адьке, что с ним произошло на заводе, не было настроения, да и вряд ли бы тот понял.
Адька нетерпеливо двинулся к северному входу.
- Как бега? - спросил вдогонку Кирилл.
- Сэр Джон здесь ошивается, его "Москвич" у киоска притулился. - Адька достал из кармана программку состязаний.
Это означало, что ничего, должно быть, бега, раз старик приехал. Контролерша надорвала билеты и дружески кивнула молодым людям, как старым знакомым.
- Розалия Федоровна, вы не видели Ивана Николаевича? - спросил Адька громоздкую женщину в лиловом платье, стоящую у стены. В одной руке она держала пирожок, оттопырив пухлый мизинец, в другой бутылку черного пива "Консул".
- Этого хромого старикашку? Передайте ему - мое терпение скоро лопнет. Он знает, что я имею в виду. - Розалия Федоровна запрокинула бутылку.
Ребята прошли в кассовый зал. Адька протянул Кириллу программку и отошел в сторону. Интересно, на какую лошадь он ставит? Кирилл раскрыл программку. Жирный крестик стоял против Этикета.
Это имя Кириллу не нравилось. А может, рискнуть? Поставить на этого Этикета?
- Платите! - крикнула кассирша.
- Одинар на Этикета, номер три. И одинар на… на Гладкую Дорогу, - выпалил Кирилл.
- Номер?
- Пять!
Кассирша взяла деньги и бросила на тарелочку два тотализаторных билета…
И зачем он переменил лошадь? Дурацкая неуверенность… Настроение испортилось еще больше. Мало ему неприятностей на заводе. А все безвольный характер.
Шесть лошадей, высоко вскидывая ноги, неторопливо дефилировали мимо трибун. Шесть наездников в цветных камзолах расслабленно покачивались в седлах, равнодушно глядя перед собой.
Кириллу нравилась проходка. Лошади в это время держались спокойно и гордо - их бока не сжимали железной хваткой ноги наездников, и они чувствовали себя свободно. Ровный гул толпы успокаивал лошадей, они ощущали на себе взгляды тысяч глаз, и это пьянило. Нервничать они начнут позже, когда трибуны замолкнут перед сигналом колокола. Сейчас их выбирали. И лошади это понимали, кивая мордами или, наоборот, презрительно отвернувшись от трибун в сторону такой милой сердцу зеленой поляны, где они пасутся, когда по этим бесконечным трибунам гуляет лишь ветер, кружа надорванные билеты, листки программок, раздавленные картонные стаканчики…
- На кого ставит рабочий класс и советские моряки? - услышал Кирилл знакомый голос.
Он обернулся: позади стоял Иван Николаевич, как прозвали его ребята - сэр Джон. Гладко выбрит, аккуратно причесан, в сером легком костюме.
- Не знаем, что и придумать. - Адик не отводил взгляда от лошадей.
- Темные лошадки, темные лошадки, - пробормотал старик, вероятно улыбаясь в душе над глупым Адькиным маневром.
- Как с обещанием? Я жду. - Адик что-то помечал карандашом в своей программке.
- Будет все, будет. Дайте срок. - Старик смотрел вдоль трибун, вероятно выискивая кого-то. Казалось, то, что происходило на манеже, его интересовало меньше всего. Разве не видел он, как подгоняют стартовый автомобиль? Или как начинают нервничать лошади, чувствуя, как напрягаются ноги наездников перед стартом? Все это сэр Джон видел много раз…
А Кирилла это пока возбуждало, и очень. Да и Адика тоже, напрасно он делает профессионально безразличный вид. Кирилл боковым зрением видит, как бледнеет его лицо и нетерпеливо подрагивают пальцы…
Вот тронулась с места стартовая автомашина. Лошади устремились вперед, но их сдерживала ограничительная решетка во избежание фальстарта. Наконец машина достигла линии старта и, резко газанув, умчала в запасной сектор стартовую решетку, освобождая дистанцию.
Взревели притихшие трибуны - скачки начались…
Лошади шли ровно, общим клубком, лишь одна выдвинулась чуть вперед. Настолько незначительно, что нельзя было номер разглядеть…
- Э-э-ти-кет! Э-э-ти-кет!
Кириллу казалось, что все вокруг выкрикивают только это имя.
"Наверно, придет Этикет, - подумал Кирилл. - Ну и черт с ним. Понедельник - день несчастливый… Подумаешь, проиграл рубль. Все равно выигрыш пустяковый. Многие, вероятно, ставили на этого Этикета".
Адик вопил, казалось, громче всех. А где сэр Джон? Кирилл осмотрелся, но старика нигде не было.
Из-за бешеного рева не слышно колокола. Но он был и не нужен - финишная лента протянута перед самыми скамьями.
Миг! И одна из лошадей понесла на груди сорванную ленту.
- Пять! Пятый номер, - выдохнули на трибунах.
- Моя, - ухмыльнулся Кирилл и хлопнул Адика по плечу. - Гладкая Дорога.
Вспыхнуло табло. Двадцать два рубля десять копеек…
Вот это да! Такой выигрыш на одинар довольно необычен. Значит, мало кто ставил на пятый номер.
- Пошли в буфет, угощаю, - воодушевился Кирилл.
- Не хочу. Иди сам, Алехин, иди.
- Как знаешь. Пока!
Адик молча кивнул и присел на барьер.
Кирилл спустился к кассам выплаты. Там было довольно просторно - получателей немного.
Еще издали Кирилл заметил сэра Джона и пристроился за ним.
Старик протянул кассиру несколько билетов.
- А нельзя целенькой бумажкой? - вежливо попросил старик.
- Могу по двадцать пять. Устроит? - предложил кассир.
Получив деньги, старик оглянулся и увидел Кирилла.
- Дорога, она для вас на сей раз гладкая, молодой человек?
- Впервые за все время, - усмехнулся Кирилл. - Даже не верится.
- С вашими глазами, Кирилл, не на бегах играть. На арфе… Впрочем, очень ценные для ипподрома глаза. - Старик направился к лестнице. Оказывается, он и вправду слегка хромал…
- Минуточку, - крикнул Кирилл. - Вас Розалия Федоровна ищет.
- Ах, эта дамочка? Где она?
- В центральном зале была Она сказала, что ее терпение скоро лопнет…
Старик вежливо приподнял шляпу и зашагал в сторону, противоположную центральному залу.
3
Бывают же такие дни: удачные с утра. Когда не будильник, взрываясь, сбрасывает тебя с постели, а просыпаешься добровольно. Нет Павла - это вторая удача. Не надо готовить завтрак, можно просто выпить чашечку кофе. Кирилл завтракает один, а вот Павел без нее, Татьяны, и за стол не сядет. Привык за двадцать лет. И в трамвае удача. Вначале, правда, Татьяну прижали к двери вагона, но вскоре освободилось место и она села.
В отдел Татьяна вошла за полминуты до звонка. А за полминуты можно многое успеть. Например, положить на стол бумаги и расчехлить арифмометр, делая вид, что работа уже началась. Привести себя в порядок придется попозже, когда спадет утренняя суматоха.
Кажется, все на местах. Стоп! Нет Ани. И прошло уже минут пять. Неужели заболела! А Всесвятский, как назло, не уходит к себе. Разумеется, специально.
Аня вбегает в отдел, бросает взгляд в сторону Всесвятского. Конечно, он здесь. Стоит и думает о ней. Других забот у человека нет.
- Доброе утро, - здоровается Аня.
Всесвятский высоко вскидывает часы, так что рукав пиджака сползает к локтю.
- Может быть, у человека сегодня день рождения? - обезоруживает Аня главного экономиста.
Всесвятский притих. Не станет же он корить за опоздание в такой день. Постоял и ушел к себе, за перегородку. Все шумно принялись поздравлять именинницу. И почему она не предупредила - собрали б на подарок.
- Ой, девочки, а у Сашки опять понос, - в ответ на поздравления говорит Аня. - Все утро провозилась.
- Еще бы. Ребенку год, а ты его миногами кормишь, - вставляет Мария Николаевна.
- А день рождения придумала, чтобы Всесвятский не бухтел? - шепотом спросила Татьяна.
- Клянусь, - так же шепотом ответила Аня. - Я и сама забыла. И вдруг вспомнила. Мама звонит, поздравляет, а я как зареву…
Но тут Татьяну вызвал Всесвятский. Она прихватила графики, которые не закончили обсуждать в прошлую пятницу.
- А не выделить ли нам премию Анне Борисовне? - мельком произнес Всесвятский, приглашая Татьяну сесть. Как опытный экономист, Всесвятский касался вопроса премий осторожно: и как бы сказал, и как бы нет.
- Конечно, выделим, - громко поддержала Татьяна, чтобы отрезать Всесвятскому пути к отступлению.
- Надо, надо… - Всесвятский поморщился. - А вы пока адресок приветственный набросайте. От отдела.
Всесвятский уткнулся в графики, голова его нависла над бумагами, словно стеариновое яблоко, он был совершенно лыс. И Татьяна силилась представить его с шевелюрой. Не получалось. Всесвятскому не шла шевелюра. Это был бы уже другой человек. Его длинный нос, словно указка, передвигался от цифры к цифре. Вдруг Всесвятский полез в ящик стола и вытащил лакированную открытку. - Вот. Можно использовать. - Он передал открытку Татьяне.
"Понесло человека на доброту, - подумала Татьяна. - В общем-то, он неплохой мужик, только зануда".
В отделе твердо решили отпраздновать день рождения Ани в кафе "Ласточка", где дочь Марии Николаевны работала калькулятором. Она достанет то, что не каждому подадут. Если собрать по три рубля с персоны, можно неплохо посидеть. Все в отделе относились к Ане хорошо. Возможно, потому, что не в чем ей было завидовать. Мужа у нее не было, жила в коммунальной квартире, работала добросовестно, выручала всех, когда приходилось: то купит что-нибудь в магазине, то отдежурит в праздник. И ребенок у нее родился как-то негаданно. Думали, просто в отпуск идет, а она - в декрет. Всесвятский обиделся: будто подгадала под годовой отчет, ищи теперь замену. Кто-кто, а чтобы Анна Борисовна в декрет ушла… Ей и в отдел-то ни разу мужчина не звонил. Монашка, и только. И на тебе…
В кафе отправились все, кроме Всесвятского. Правда, когда в конце дня Татьяна вручила Ане открытку и премию, вошел Всесвятский, встал у окна, и было видно, что мучается человек: ведь занимаются ерундой, в то время как цифры бесчисленных отчетов, казалось, потрескивают от нетерпения.
А Татьяна вдруг предоставила слово Всесвятскому. Он произнес что-то в основном о задачах отдела в связи с предстоящим увеличением плана. Отдел ликовал. Аня расчувствовалась, подошла и поцеловала Всесвятского в щеку. Тот сначала испуганно отпрянул, но потом рассмеялся вместе со всеми.
В кафе было чудесно. Дочь Марии Николаевны прислала крабов и помидоры. Сейчас в городе с помидорами туговато, а о крабах и говорить нечего. Дары моря. А море - за много сотен километров.
"Как неожиданно проявляются люди в праздной бездумной обстановке. Превращаются в милых, добрых. Конечно, такая нервотрепка в отделе, особенно сейчас, конец квартала", - думала Татьяна. Она ловила на себе взгляды сидевших в кафе мужчин.
- Красивая ты, Татьяна Григорьевна, - проговорила Аня. На Аню уже подействовал коньяк. Лицо ее чуть побледнело, и пятнышки веснушек стали заметнее. - Будто не мне, а тебе тридцать два стукнуло. Люблю я тебя, Татьяна Григорьевна, больше всех в отделе.
- И я тебя люблю. - Татьяна погладила ладонью Анину щеку. Да, хорошо посидели, просто отлично посидели в кафе. И всего-то по три рубля с человека…
В подъезде Татьяна заглянула в почтовый ящик. Пусто. Значит, кто-то уже дома, Павел или Кирилл.
Из-за приоткрытой кухонной двери доносилось бульканье кипящей воды и металлический стук ложек и вилок.
- Татьяна? Ты? - в голосе Павла звучала уверенность, он не мог ошибиться.
Татьяна сняла плащ и шагнула в кухню.
- Второй раз обед грею. - Павел обернулся. Широкое лицо с коротким, чуть вздернутым носом, челка слегка тронутых сединой волос. Когда Павел улыбался, в уголках его зеленоватых глаз собирались тонкие морщинки, придавая лицу добродушный вид. А сейчас Павел улыбался. - Где это ты задержалась? - Павел оглядел фигуру жены. Ей очень шло синее облегающее платье с широким овальным кружевным воротничком.
- В кафе. - Татьяна убавила огонь под кастрюлей и приподняла крышку. - Воды долил?
- Мало было борща. - Павел виновато заморгал. - Конечно, если по ресторанам и по кафе… С чего тебя туда занесло?
- Анин день рождения. Собрали по три рубля. Чудно посидели. Одни женщины. - Татьяна сняла кастрюлю. - Такой борщ был… Кирюши нет?
- Приходил. Переоделся и убежал.
Татьяна прошла в комнату. Почти вся мебель была сделана руками Павла. И стол. И замысловатой формы, но очень удобная тахта. И, главное, шкаф. Широкий, во всю стену. Гордость Павла. Стоит слегка подтолкнуть, как дверца отъезжает в сторону. Больше года, как Павел его соорудил, а Татьяна все не могла привыкнуть - словно забавная игрушка. Каждый раз с удовольствием его открывает. Подтолкнула и следит, как дверь плавно исчезает в стене. А что творится в шкафу! Верный признак: Кирилл собирался гулять. Все разворошено.
- Что-то у меня нет аппетита. - Павел вошел в комнату и остановился у шкафа.
- Ладно, ладно. Сейчас приду, посижу. - Татьяна засмеялась. - Не можешь без меня.
- Ну и не могу.
- Отвернулся бы. - Татьяна стянула платье через голову. - Разглядывает. Не видел…
- Не стареешь ты.
- Старею, Паша, старею. Морщинки вот у губ, у глаз… - Татьяна шагнула к мужу и запрокинула голову.
Павел обхватил плечи Татьяны. Он медленно переводил взгляд с ее губ на узенькую ямку подбородка.
- Маленькая ты у меня. Меньше Кирюшки…
Татьяна искоса посмотрела в зеркало.
- А я еще ничего! - Она высвободилась из жестких рук мужа, надела халат и принялась застегивать пуговицы. - В кафе парни какие-то сидели, на меня поглядывали. Особенно один… Вышла в гардероб - он рядом. "Разрешите, говорит, плащик подержу". Я у него спрашиваю: "Вы случайно Кирилла Алехина не знаете? Механик с геофизического завода. Так это мой сын". Ну и вид был у парня! Просто жалко стало. Измученный ребенок.
- Так. Что еще скажешь? А плащ-то, наверное, все же подержал. Измученный ребенок… - Павел старался придать голосу суховато-небрежный тон. И прислушивался: получилось ли? Нет. Раньше получалось лучше. Искренней. Надоело разыгрывать ревнивца. - Представляешь, какой-то гад станок мой сломал. Редуктор к чертовой бабушке полетел! - Павел присел на кривоногий пуфик. - Хорошо начало месяца, может, успеем наладить. - Он вздохнул. - Конечно, с такой дисциплиной… Кому не лень по цеху шастают.
- Четыре человека в бригаде, и проглядели? - Татьяна расчесывала длинные волосы.
- Три. От четвертого толку мало. Одни сплетни, сына к себе в бригаду пристроил, семейственность развел. А мне марать себя ни к чему. Ведь пользы от него никакой. Руки ватные. Ума в руках нет. И в голове не очень чтобы заметно.
- Слава богу, хоть не урод, - иронически заметила Татьяна.
- Не урод, это точно, - с гордостью согласился Павел.
- Выбьется, вспомни себя в его возрасте.
- Себя?! - Павел задохнулся от обиды. - Тебе говорить? Даже Генке я очки вперед давал. Самые тонкие заказы получал.
- Зато Генка сейчас главный инженер. - Татьяна выговаривала слова медленно, ей хотелось позлить Павла. И причин-то особых не было, так, из озорства.
Не первый раз дебатировался вопрос, кто более удачливой судьбы человек: он, Павел, известная в городе личность, первоклассный мастер, или Генка Греков, обыкновенный главный инженер завода.
- Что же ты за него замуж не вышла? Ведь бегал он за тобой. - Павел уперся локтями в колени и положил подбородок на сцепленные пальцы.
- Дурой была.
Они ссорились не часто. И с каждым годом все ленивей, хорошо зная, что это пустое. Правда, было время, когда скандалы возникали чаще, и не раз после очередной ссоры Павел не приходил домой или Татьяна уходила ночевать к своей матери, в старую квартиру у Верхнего рынка. В таких случаях Павел с шести утра прятался в каком-нибудь подъезде, откуда виден был дом тещи, и выжидал. Лишь при появлении Татьяны он, успокоенный и повеселевший, шел на завод, а потом беззлобно упрекал жену, мол, неизвестно еще, где ты ночь провела.
Повод для ссор почти всегда был один: редко кто проходил мимо, чтобы не обернуться Татьяне вслед, вызывая бурное негодование Павла.
"Ты восточный деспот! - кричала ему Татьяна. - Тебе жить бы на необитаемом острове!"
"Но почему на меня никто глаза не пялит?" - допытывался Павел.
"Никому не интересно", - отвечала Татьяна.
"Просто я не даю повода", - наступал Павел.
"А ты дай повод. Посмотрим, кто его возьмет! - не унималась Татьяна. - Радоваться надо, что на твою жену обращают внимание, а не орать!"
Особенно натерпелся Павел после рождения Кирюши, когда Татьяна еще больше похорошела. Ей приходилось целыми днями гулять с сыном, а Павел не находил себе места: отпрашивался с работы, брал отгульные дни, предварительно нарабатывая вечерами сверхурочные. Он любил появляться неожиданно, из-за кустов, пугая молоденьких мам. Угомонился Павел лишь после того, как Кирюша подрос.
Приступы ревности превратились в тихое брюзжание. Да и скучно было бы без этого - привычка. И как ни странно, именно эта привычка и связывала их крепче всего между собой, заполняя пустоту, что возникала довольно часто, - уж очень они были разными людьми. Павел искренне полагал, что ссора, замешенная на ревности, - признак истинной любви.
- А Шарик был в кафе? - спросил Павел. Так на заводе прозвали Всесвятского за его лысину.
- Нет, конечно, у него дела поважней. Хотят план увеличить.
- Склады приборами забили, теперь на крыше хранить будут. - Павел поднялся. - Директор завода называется! По шее крепко не били. И главный инженер тоже хорош…
- Тебя бы на их место. - Татьяна принялась аккуратно укладывать вещи Кирилла в шкафу.
- А, черт с ними!.. Мое дело маленькое. - Павел наблюдал, как ловко Татьяна складывала сорочку. У него так не получается, обязательно выпадают рукава.
- Маленькое, да удаленькое, - ответила Татьяна. - Кстати, сегодня у тебя был "судный день". Интересно?
- Интересно. - Павел усмехнулся. - Степанов из девятого цеха. Пьет. И молодой еще, главное. Я ему говорю: "Почему ты, Степанов, о себе не думаешь? Пришел на работу пьяный. А если травму получишь, кто отвечать будет?"
- А он что?
- "А ты, говорит, поработай в моей бригаде, не так запьешь. Небось к себе меня не взял. Своих только пристраиваешь". На Кирилла намекает.