– Когда Вика сказала, что он разводится, мне себя стало жалко до слез. Мне показалось, они надо мной издеваются. И чтобы мне жить, надо Вику убить. Или меня убить, если ей жить. Дня три мне это в голову закладывали. Наверное, если бы я не читал "Крейцерову сонату", я бы ее убил.
– Убить не убил, – продолжал Дорохов, – но в душе стало холодно. В общем, мы развелись. Вика уехала к нему. Месяца три не показывалась. Потом вернулась.
– Замуж не взяли?
– Я же говорил тебе, скользкий тип. Что почем я не спрашивал, как-то все мне это надоело. Вика тоже не говорит.
Подъехали к дому. Пока Надежда обходила машину, Анатолий успел еще спросить:
– Как же вы дальше будете?
– Ты знаешь, сплю на кухне. Мирно сосуществую. Вожу ее по магазинам. Или вот в деревню, если ее машина в ремонте.
– Мальчики, почему у вас не новогоднее настроение? – кокетливо прервала Надежда неприятный для Дорохова разговор, и они поехали в деревню.
Деревня Новая, куда они направлялись, представляла собой расположенную в поле улицу с пятью десятками домов, в полукилометре от которой, с одной стороны, была опушка леса, а с другой, – река Волга. Как и все подобные деревеньки в радиусе пятидесяти километров от города, она жила благодаря асфальту, подведенному к ней при советской власти, и усилиям дачников, – теперь, по большей части, москвичей.
Семь лет назад Вика купила в деревне дом, сложенный по карельскому обычаю, людская половина которого с печкой была крепкой, а другая, холодная, с сенником, нужником и сараем – подгнившей и покосившейся.
Отметить покупку дома по старой памяти пригласили и Зиминых.
Это было поздней осенью; на земле под яблонями еще лежали крупные плоды желтой кисло-сладкой антоновки и подгнившие остатки сладкого полосатого штрифеля, а на кустах калины висели красные ягоды. Надя Зимина с удовольствием кусала яблоко и радовалась вместе с хозяйкой ее капитальному приобретению, ничуть не завидуя. Животным инстинктом, который обостряется у людей в лихую годину, когда нужно перетерпеть общую беду ради выживания рода, она лучше Дороховых и своего хорохорившегося мужа понимала, что для их семьи загородный дом не по карману. Потолком для них была квартира в новом районе, чудом купленная год назад на родительские и Толины деньги, которые он понемногу зарабатывал и откладывал, меняя на доллары. Знающие люди направили ее в нужное место, когда снизившиеся после обвала рубля цены на жилье снова готовились поползти вверх, и ей удалось перехватить квартиру в доме для бюджетников. До сих пор ей тревожно было вспоминать, как кассирша пересчитывала доллары, пахнувшие плесенью из-за того, что они с Толей хранили их в подвале, – и как она боялась, что какую-нибудь зеленую бумажку забракуют, а их было ровное число, без запаса.
В тот приезд в Новую Надя, решившая свою жилищную проблему, искренне желала счастья всем другим людям и особенно своим старым, таким близким и хорошим друзьям, как Вика и Женька. Она много говорила, ела и пила, веселилась, как раньше веселилась в общежитии и "хрущевке", а потом с удовольствием спала почти до обеда под толстым ватным одеялом. И было ей хорошо, как в детстве у бабушки в калужской глубинке, у печки в старом доме, за окнами которого шуршали мимо брянские электрички, по которым, за неимением в доме часов, сверяли время…
Приехав в деревню, Зимины с Женькой увидели во дворе дома видавшую виды девятку их сына и Викин "гетц", на котором обычно гоняла дочь Дороховых, стриженая брюнетка с хорошим голосом, певшая в церковном хоре и на караоке в ночных клубах. Кроме хозяев и детей, Зиминых встречали еще незнакомые им Иван Антонович и Тамара Ивановна Макаровы.
Тамара Ивановна до выхода на пенсию работала с Викой, а теперь уже год, как подрабатывала экскурсоводом на автобусных турах выходного дня. Вике она импонировала любовью к народным искусствам, необычным платкам, красивым говором с аккуратным произношением слов, тем, что разбиралась в музыке и поэзии, была театралка и ходила в музеи.
Иван Антонович, благодаря стараниям супруги, выглядел импозантно – был чисто выбрит и подстрижен, модно одет, хорошо пах, знал о новинках культуры и мог поддержать разговор на любую приличную тему. По жизни он был хорошим инженером и обеспечивал семью, командуя производством на одном из выживших цехов местного завода.
Выпавший за неделю до Нового года снег в деревне растаял: остались только небольшие ледяные наросты у домов и серые островки на задах огородов и на межах. На улице было привычно тепло, как почти все последние годы. Воздух был по-весеннему вкусный, гости и хозяева бродили вокруг дома и по участку – идти в дом не хотелось.
За семь лет загородное хозяйство Вики сильно обновилось. Вместо холодной половины дома появились веранда и второй этаж с широким балконом, с которого хорошо просматривались деревни на противоположном берегу реки. Речка накануне вскрылась от тепла, а затем снова замерзла и представляла теперь странную картину замершего ледохода.
Многие постройки во дворе были новые. Вика показала Наде и Анатолию сарай и просторную двухэтажную баню с мягкой мебелью на первом этаже, где жила, пока перестраивала дом, как она рассказала им слегка шепелявым своим ласковым голосом. Вика теперь почти не снимала очки, а в остальном почти не изменилась. У нее было открытое лицо и приветливые молодые глаза. Кожа на лице и шее была такой же гладкой и почти без морщин. Она слегка растолстела. Но сохранила легкость порывов тургеневских барышень с тонкими талиями, которые удивительно контрастировали с ее ширококостной фигурой. Анатолий разглядел в ней барышню, когда она взмахами рук подсказывала Зиминым открывающиеся с балкона близкие и далекие виды.
Дети разжигали угли в мангале на лужайке перед верандой. Настя, недавно оставшаяся без друга, немножко кокетничала с Андреем, которого помнила по детским догонялкам.
Начало смеркаться. Вика с Тамарой накрыли стол на веранде с закусками и позвали перекусить, пока совсем не стемнело. Сразу после здравицы именинницы поскучневший Женька, сославшись на усталость, неожиданно засобирался домой. Надежда принялась его останавливать, объясняя с присущим ей порывом правильной женщины, что он всех обидит, если сейчас уедет, – и, в первую очередь, дочь. К ней присоединился Иван Антонович, Анатолий и вместе еле уговорили. Пока уговаривали, Вика молчала и курила.
Глядя на очередную комедию, разыгрываемую мужем, Вика злилась, ощущая несправедливость. Она теперь не понимала, зачем он требовал от нее верности, если она удовлетворяла его желания и, пересиливая себя, хозяйничала по дому, когда хотелось отдохнуть от рабочей кутерьмы. Она не понимала, в чем состоит ее долг, если финансово она была абсолютно независима, в семье все были одеты и сыты, задачу продолжения рода она выполнила, дочь выросла. Разве она виновата, что ее не удовлетворяет размеренная жизнь мужа, отсутствие у него стремлений к переменам, к путешествиям, к жизни за городом, наконец. Ведь она искренне подарила ему всю себя: свою молодость, силы и здоровье. Раньше она была очень хорошей хозяйкой. Все горело в ее руках, и ей это нравилось. Женька всегда считал это само собой разумеющимся. И она раньше тоже так считала. Но ведь жизнь так быстро меняется. И почему всю жизнь она должна ему принадлежать? Все люди одинаково свободны и сами решают, чего хотят. Ведь надо к чему-то стремиться, развиваться, вокруг столько нового! Почему она должна задыхаться в четырех стенах? Она сполна отработала семейный долг. А что дальше?
Виктория все еще верила в новые манящие возможности жизни. Люди вокруг менялись, и она встречала много умных людей. Таясь от себя, она искала среди них интересного мужчину, и однажды ей показалось, что нашла. Конечно, она ошиблась. Но почему ее надо за это презирать? Разве нет и Женькиной вины в ее ошибке? Разве она виновата, что он ворчит на все вокруг, как противный старик? И Настя вся в него, правдолюбка. Смотрит, как учительница на ученицу, лучше бы замуж выскочила. Ровесницы уже давно рожают. Родила бы внука, он бы всех примирил.
Вика была сильной женщиной. Она привыкла и не боялась действовать, но в тонком строительстве личного счастья ее действия выходили наперекосяк. Сейчас она чувствовала себя в тупике и пока не видела выхода. Если бы мама была жива! Мать ее всегда понимала и могла бы помочь, ведь род их вели по жизни женщины, а мужчины в нем были только обязательным приложением. Она бы рассказала матери, как с большим трудом, перемогая себя, пыталась примириться с бывшим мужем. Как пекла пироги, которые он ел. Как сдерживала свой язык и почти не ругалась. Как два раза приходила ночью к нему на диван, чтобы делать, что положено. Как они начали завтракать и ужинать вместе. И как Женька согласился с ее желанием подремонтировать кухню. Хотя она видела, что он по-прежнему далек от нее, но считала, что хорошо его знает и набирает правильные очки, которые ей зачтутся.
Но то, что он сейчас говорил, при всех, было ужасно. Он ее ни во что не ставил. Она бы заплакала, если бы не хлопоты о сервировке стола.
На столе ее заботами стояли привычные уже для многих горожан закуски: бутерброды с красной икрой и красной рыбой, в двух больших тарелках – белые, желтые и оранжевые рыбные ломтики и зелень, в мисках – кружки тепличных огурцов и помидоров, маринованные оливки и корнишоны. Еще были нарезка из окорока, корейки и плохо жующегося балыка, домашнее сало с рынка и сырокопченая колбаса.
Рыбу и икру ели с удовольствием, мясо – похуже, колбаса оставалась почти не тронутой. Поздравили Настю. Проводили старый год. Женщины пили коньяк и французское вино – из тех, что продают в супермаркетах. Мужчины, кроме Женьки, – водку.
Женька пил минералку и сок. Уже два года, как он отказался от алкоголя, мешавшего перестроить навязанное ему, как он считал, восприятие окружающего мира, которое не помогало жить, а заводило в тупик, обманывая лубочными картинками, рассыпающимися под ударами судьбы, как стеклышки в калейдоскопе.
А до этого он часто вином снимал стресс и умственную усталость и, бывало, крепко выпивал, – особенно, когда приходилось привыкать к новой работе и новым людям. И еще раньше он считал, что надо выпить и для души – с друзьями и приятелями, в гостях, в гараже или на рыбалке.
Теперь, смотря на гостей, опрокидывающих рюмки, он видел в них себя, каким был раньше, и с грустью думал, что его загулы тоже были одной из причин разлада с женой.
Возможность переосмысления всего и вся появилась, когда он получил на работе доступ к Интернету. Но к решению реализовать эту возможность он пришел не сразу. Сначала в этом не было нужды. Было просто интересно узнавать много нового и недоступного раньше. Он находил и распечатывал редкие схемы и описания раритетных автомобилей, коды для ломки программ, советы по ремонту. Потом увлекся паровозами, самолетами, танками и другим оружием; полемикой по военной истории и истории вообще, разными неизвестными книжками. И только когда началась война за жену, он увидел, что копилка его знаний никак не помогает защититься от ударов людей, никчемных, по его мнению, но умеющих использовать чужие слабости, и что ему надо искать замену многим принятым на веру понятиям, оказавшимися ложными.
Как любой хороший инженер, он обратился к первоисточникам, критически их осмысливая и выбирая из них только то, что отвечало здравому смыслу и совести. Между атеизмом и верой богу он выбрал веру, – она лучше цементировала кирпичики собиравшегося в нем знания. Вместо веры в одного из многоликих богов он выбрал внеконфессиональную веру без подчинения непонятным ему ритуалам.
Одно ему мешало: среди моря новой информации оказалось столько важного, чего он никогда не слышал, но что давало простые и понятные объяснения происходящему вокруг, что он слишком увлекался частным в ущерб общему пониманию вещей. Открыв для себя новые идеи, на некоторое время он безраздельно подпадал под их влияние, восхищаясь мощью родивших их чувств и интеллекта. Он начинал рассуждать почти цитатами нового текста и спорил с их помощью, пока не увлекался следующей книжкой. Увлекался он тогда, когда различал в тексте разговаривающего с ним живого человека. Еще в школе, когда заставляли читать классическую литературу, он открыл этот признак настоящей книги, – в ней жили ее создатели, они разговаривали, их чувства и эмоции были открыты и понимаемы.
Сначала его забрала тема масонства и еврейства. Потом – арии и славяне. Монархисты и Распутин. Новое открытие марксизма и псевдосоциализм. Социалистический проект как прообраз божьего царства. Самопроизвольное развитие общества или взгляд на историю, как на заговор. Народы и их пастухи. Тупик человеческого развития и русская цивилизация. Сталин и троцкисты. Евразийские идеи о возрождении империи и генное оружие…Чем только он не переболел!
Он прошел видеолекции профессора Жданова и два месяца тренировал глаза. Правда, победить старческую дальнозоркость не получилось. Зато антиалкогольный удар профессора, совпавший по времени с последним ударом жены, достиг цели: мочиться собственными мозгами Женька больше не хотел. Кроме того, у него был мотив – показать пример дочери. Он не выносил вида девушек с пивом и не хотел видеть такой свою Настю. И он помнил, как они поговорили пять лет назад, когда у нее из куртки выпали сигареты. Она тогда хотела доказать матери свою самость: назло ей надевала черные ажурные колготки, короткую юбку, открывавшую ноги напоказ, и закурила. Убедить ее отказаться от курева он смог только личным примером: выбросил ее сигареты вместе со своими; сказал, что бросает и сдержал слово.
Когда на улице совсем стемнело, еду и напитки перенесли в дом. К полуопустевшим тарелкам с закусками добавились приготовленные на мангале куски сочной свинины и аппетитной баранины. Все уже наелись, но послушно накладывали в тарелки мясо, которое дымилось и вкусно пахло костром.
В непьющего Дорохова еда больше совсем не лезла.
– Пропустил бы для аппетита, – посоветовал ему разрумянившийся Иван Антонович. – Такая закуска пропадает.
– Пятьдесят граммов даже полезно для сосудов, – поддержала Тамара Ивановна, цитируя один из любимых медицинских мифов.
– Том, ты к нему не приставай, бесполезно, – махнула рукой Вика.
– Нет, но интересно же знать, в чем причина? Сейчас многие перестают выпивать, особенно молодежь, причем не только из-за руля. Мы хотим знать – почему?
Тамару Ивановну поддержала Надя. Женька видел, что они почти не пили, и подумал, что с ними можно разговаривать.
– Причина самая простая, – ответил он им. – Мне жалко свои мозги.
– В нашей небольшой голове очень много клеток, и питающие их сосудики, соответственно, очень узенькие. По одиночке эритроциты проходят в них свободно, и клетки дышат, а если склеятся, то застрянут в этом сосудике, и клетка задохнется. В свободном токе крови они не могут соединиться, отталкиваются друг от друга, потому что имеют отрицательный электрический заряд. Когда в кровь попадает алкоголь, он разрушает поверхностный слой эритроцитов. Они перестают нести отталкивающий электрический заряд, начинают слипаться и закупоривают узкие сосудики. Когда "зашумело в голове", то это задыхающиеся нейроны шлют вам последние приветы.
– Ты нас не пугай, мы же не запойные пьяницы. Если это и правда, сколько этих клеток погибает? Не миллионы же. Тысячи, наверное, ну, десятки тысяч? – высказался Анатолий, у которого в голове давно зашумело, но шум этот до Женькиных слов казался ему приятным.
– Не знаю. Какая разница? Хоть каплю выпьешь, все равно сколько-то погибнет.
– Нет, разница здесь большая. Все живое все равно постоянно умирает. Но гибнут всегда слабые, ненужные – это закон жизни. И пусть бесполезные умирают, – может, от них голове только хуже. Этих нейронов у нас сотни миллиардов. А работают из них процентов пять и даже меньше. Остальное – про запас, как я понимаю.
– Люди просто не знают меры, особенно, мужчины, – поддержала его Тамара Ивановна. – Врачи говорят, что немножко вкусного красного вина даже полезно для здоровья. И душа веселится. Просто себя надо уважать и пить достойные напитки, о которых и стихи складывают, и песни.
– Глупо лишать себя маленьких радостей! – продолжал Анатолий. – Вот смотрю я на тебя и вижу скучное лицо. Хоть бы расслабился! Посмотри, как все вкусненько. Какие вокруг нас красивые женщины, какие умные дети. Все друг другу радуются, а ты куксишься. Вот давайте послушаем специалиста. Что по данному вопросу говорит нам современная наука?
Специалистом он выбрал учившегося на врача сына. Но Андрей как раз думал, что папка зря его увлек в свою веру. Другие выпьют, и проблем у них нет и с девчонками сойтись, и безобразия вокруг не замечать.
Андрей улыбнулся и стал очень похож на маму:
– Медицина говорит разное. И отец прав. И Тамара Ивановна права. Что касается меня, то я не пью. Хотя не скажу, что этому рад. Для жизни, наверное, более предпочтительна позиция дяди Толи.
– Да как хотите, – сказал Женька. – Я ведь не уговариваю никого. Может, я выгляжу скучным, потому что устал и не научился еще радоваться без причины, но на отраву больше не ведусь. Все по-честному. Водка для меня больше не напиток, снимающий стресс, а отрава, как в детстве. В забродившем соке я чувствую порчу и кислятину, а не будущее вкусное вино, воспетое поэтом. И так далее. Просто мне дали информацию, и я ее воспринял. Каждый человек собственным усилием входит туда, куда хочет. Пусть это покажется вам смешным, но я хочу – в царство божие. Толя вот хороший физик советского образца, значит, он атеист. Я тоже был физик, хоть и похуже Толи. Но я не верю в торжество слепого случая. Чтобы мы появились, должно было произойти слишком много случайностей. Люди вообще придумали понятия случая и вероятности, чтобы описывать то, чего не понимают и чем не умеют управлять. А ведь из созданного нами работает только то, чем мы управляем. Все неуправляемое – разваливается. Точно также управляют и нами, раз мы пока живем и продолжаем чудить. И нет у нас никакого лишнего ресурса. Нам просто даны возможности, когда мы будем готовы, настроиться на то бесконечное, чего мы не понимаем, но что нами управляет, и во что мы верим. Затуманенному алкоголем мозгу это не может быть доступно. Мозг со следами алкоголя не может выйти даже на пик своей интеллектуальной активности, даже на те пресловутые проценты. Говорят, что надо три года не употреблять алкоголь, чтобы полностью очистить мозг. Только тогда будешь готов к работе на максимуме своих возможностей.
– В общем, еще год, и ты нас удивишь, – подтрунила Вика.
– А мне кажется, он прав, – сказала Надя, внимательно слушавшая Женьку. – Я в детстве часто думала, что мы не просто так появляемся на свет. Есть кто-то, у кого мне всегда хотелось узнать, а что потом будет, а что дальше? Пусть у меня в жизни все будет хорошо, я вырасту, выйду замуж, у меня будут дети. Дети вырастут. Родители состарятся, заболеют. Мне будет страшно их потерять. Я буду молиться за них, просить бога, но они умрут, потому что ничто живое не вечно. Потом я состарюсь, заболею, обо мне будут молиться мои дети, и я умру. А что будет потом, и зачем была моя жизнь?
– Когда Настя стала петь в хоре, мы с ней начали ходить в церковь, – вступила Вика. – Там очень хорошо чувствуется сила, которая управляет. Особенно, когда молишься. И когда подходишь к батюшке.
– У нас батюшка хороший, – продолжала она и, решив поскромничать, потупила глазки. – Мы исповедуемся, да…