8
29 августа
Наконец Клемантину оставили в покое. В спальне было совсем тихо. Только в складках штор еле слышно шуршали солнечные лучи.
Все мучения позади, наступила полная прострация. Клемантина провела рукой по плоскому дряблому животу. Почувствовала, как отяжелели набухшие груди. Ей стало жалко своей фигуры, стыдно и обидно за свое тело, она уже не помнила, что сама сорвала бандаж. Пальцы ощупывали шею, плечи, выпирающую грудь. Познабливало - наверно, поднималась температура.
Издали доносились обычные деревенские звуки. В поле шли работы. Во дворах ревела под кнутом нерадивая скотина, не слишком, однако, возмущенная наказанием.
Под боком у Клемантины сопели трое паршивцев. Пересилив невольное отвращение, она взяла одного и подняла его над головой. Розовый, с жадным мокрым ротишком и глазками-щелочками. Она обнажила одну грудь и поднесла к ней заморыша. Пришлось запихнуть сосок ему в рот, только тогда он раздул щеки, судорожно сжал кулачки и, омерзительно хлюпнув, присосался. Не очень-то приятно. Груди становилось легче, но оттягивалась она безбожно. Детеныш насосался и отвалился, растопырив ручонки и противно сопя. Клемантина положила его рядом с собой. Не переставая сопеть, он потешно причмокивал, будто продолжал сосать во сне. На головешке его топорщился жалкий пух, родничок тревожно пульсировал, так и хотелось нажать и остановить.
Глухой толчок сотряс дом. Это захлопнулась за Жакмором и Анжелем тяжелая парадная дверь. Жизнь и смерть трех спящих крох была в руках Клемантины. Зависела только от нее. Она пощупала набрякшую грудь. Хватит на всех троих.
Второй младенец жадно вцепился в коричневый сосок, который выпустил брат. Этот отлично справлялся сам, и Клемантина расслабилась. Все тише поскрипывал гравий на дорожке под удаляющимися шагами Жакмора и Анжеля. Малыш сосал. Заерзал во сне и третий. Клемантина повернулась и дала ему другую грудь.
9
Парк тянулся до самого обрыва, многие деревья росли уже на круче. В принципе можно было добраться и до них, но этим никто не занимался, так что они ветвились и сплетались как вздумается. Тут были тополины с салатовыми в белую прожилку и синеватыми снизу листьями; дикие монстервы с хрупкими ветками, уродливыми узловатыми стволами и кроваво-красными, жесткими, как накрахмаленное кружево, соцветиями; кусты жемчужно-глянцевых цирковников. С низких веток араукарий свисали мясистые гроздья павианий; пышно цвел галилейник; землю устилал ярко-зеленый ковер бархатистой кубяки, усеянный звездочками дребеденника, пестрыми ромакашками и кишащий крошечными лягушатами. Стеной стояли заросли ножевики, какации и мимузы; и повсюду, карабкаясь на каменистые уступы, увивая каменную ограду, волнистыми водорослями стелясь у подножия стволов, буйно взметаясь к солнцу или стыдливо прижимаясь к прутьям решетки, радовали глаз роскошные гирлянды и скромные искорки всевозможных цветов. На возвышенной ровной площадке раскинулись ухоженные газоны, расчерченные гравиевыми дорожками. Здесь привольно росли деревья с кряжистыми стволами и широкими кронами.
Сюда и вышли Анжель с Жакмором встряхнуться после бессонной ночи. Свежее дыхание моря окутывало парк на горе. В небе вместо солнца зияла пылающая квадратная дыра.
- У вас прекрасный парк, - сказал Жакмор, не затрудняя себя поисками менее банальной темы. - Вы давно здесь живете?
- Да, - ответил Анжель, - уже два года. У меня был душевный кризис. Все пошло кувырком.
- Но жизнь не кончилась. Еще не все потеряно.
- Конечно, но я понял это не так быстро, как вы.
Жакмор кивнул.
- Я много знаю о людях. Мне выкладывают всю подноготную. Кстати, вы не могли бы указать мне подходящие объекты для психоанализа?
- Сколько угодно, - сказал Анжель. - Во-первых, у вас под рукой служанка. Да и деревенские не откажутся. Люди они неотесанные, но занятные. Богатый материал.
Жакмор потер руки.
- Мне нужно много, много материала. У меня повышенная потребность в психическом питании.
- Как это? - удивился Анжель.
- Я должен объяснить вам, зачем я сюда пришел. Я искал тихий уголок, чтобы провести эксперимент. Представьте себе, что ваш покорный слуга Жакмор - этакая пустая емкость.
- Как бочка? Вы что, много пили?
- Да нет, просто во мне одна пустота. Есть, конечно, рефлексы, привычки, жесты, но это одна видимость, а внутри пустота. И я хочу ее заполнить. Потому и занимаюсь психоанализом. Но моя бочка - бочка Данаид. Я ничего не усваиваю. Вбираю чужие мысли, комплексы, проблемы, но ничто не удерживается. Не усваивается или, может, наоборот, усваивается слишком хорошо… это все равно. Разумеется, я запоминаю слова, обозначения, этикетки, знаю, как называется то или иное чувство, та или иная страсть, но не испытываю их.
- Но вы же испытываете желание провести этот ваш эксперимент?
- Безусловно. А заключается он в том, чтобы провести тотальный психоанализ. Таково мое призвание.
Анжель пожал плечами.
- Такое когда-нибудь уже делалось?
- Нет. Человек, которого я подвергну такому исследованию, должен открыть мне все. Абсолютно. Свои самые сокровенные мысли. Самые постыдные тайны, подавленные желания. Все, в чем он не решается признаться сам себе, все до конца, до дна и даже еще глубже. Такого не проделывал еще ни один психоаналитик. Я хочу проверить, до какого предела можно дойти. Раз у меня нет своих желаний и чувств, я почерпну их у других. Возможно, до сих пор они не удерживались во мне, потому что я недостаточно глубоко проникал в чужую психику. Теперь же я задумал произвести полное отождествление. Знать, что чувства существуют, и не испытывать их - это ужасно.
- Но у вас же есть желание, - возразил Анжель. - Вы хотите иметь чувства, а где что-то есть, там не совсем пусто.
- Меня ничто не побуждает предпочесть что-нибудь одно чему-нибудь другому. Вот я и хочу позаимствовать у других людей эти побуждения.
Они подошли к дальней стене парка. Однообразие каменной кладки нарушала высокая позолоченная решетка, расположенная симметрично по отношению к воротам, через которые Жакмор вошел.
- Повторяю, друг мой, - настаивал Анжель. - Иметь желание, иметь желания - это уже весомое чувство. И оно побуждает вас к определенным действиям - вот вам доказательство.
Психиатр погладил рыжую бороду и рассмеялся.
- Но в то же время это доказательство нехватки желания, - сказал он.
- Нет, нет и нет. Полное отсутствие желаний и побуждений было бы возможно, только если бы вы формировались в социальном вакууме. Вне всяких влияний и переживаний. Если бы у вас не было прошлого.
- Но так оно и есть, - сказал Жакмор. - Я родился в прошлом году. Таким, каким вы видите меня сейчас. Можете проверить по паспорту. - И он протянул Анжелю паспорт.
- Все правильно, - сказал Анжель, изучив документ и вернув владельцу. - Это ошибка.
- Вы сами себе противоречите! - возмутился Жакмор.
- Ничуть! - возразил Анжель. - Правильно, что так написано. А написано неправильно, по ошибке.
- Но когда я родился, ко мне была приложена справка: "Психиатр. Порожний. Подлежит заполнению". Понимаете, справка! Отпечатанная по всей форме! Это вещь неоспоримая!
- Ну и что?
- Да то, что желание заполниться исходит не от меня. Так было предопределено. Оно не является актом свободной воли.
- Ничего подобного, - спорил Анжель. - Раз есть желание, значит, есть свободная воля.
- Ну, а если бы не было совсем никакого? Даже этого?
- Тогда вы были бы не живым человеком, а трупом.
- О, черт! - выругался Жакмор. - Я отказываюсь с вами спорить. Вы меня просто пугаете.
Они вышли из ворот и зашагали по дороге в деревню. Под ногами стелилась белая пыль. По обочинам росла трубчатая, пористая, похожая на мягкие сосульки трава.
- Все совсем наоборот, - возобновил разговор Жакмор. - Свобода - это отсутствие желаний. Абсолютно свободный человек ничего не желает. Отсутствие желаний и дает мне право считать себя свободным.
- Ничего подобного, - повторил Анжель. - Вы имеете желание иметь желания, значит, хоть одно желание имеете, и, следовательно, ваше рассуждение никуда не годится.
- Тьфу ты! - распалялся Жакмор. - Да ведь желание - это то, что делает человека рабом своей - своей собственной! - прихоти.
- Ничего подобного. Следовать своим желаниям - это и есть свобода. Хотя, с другой стороны…
- С одной стороны, с другой стороны… Вы просто морочите мне голову. Я займусь психоанализом и наберусь настоящих желаний, стремлений, свободной воли - чего угодно, и плевать мне на вашу казуистику.
- Постойте, - задумчиво сказал Анжель. - Давайте сделаем опыт: постарайтесь на минутку отбросить все желания. То есть в вашем случае желание получить чужие желания. Согласны? Только честно!
- Идет.
Они остановились посреди дороги. Психиатр закрыл глаза, расслабился. Анжель напряженно следил за ним.
Вдруг лицо Жакмора словно подернулось мутной дымкой. Все не прикрытые одеждой части тела: шея, кисти рук - начали медленно размываться, становясь все прозрачнее.
- Посмотрите на свои пальцы, - прошептал Анжель.
Жакмор открыл сильно полинявшие глаза и увидел сквозь правую ладонь черный камень на дороге. Он поспешил сосредоточиться, и тело его снова обрело непроницаемость и плотность.
- Вот видите, - сказал Анжель. - Стоит вам расслабить волю, и вы перестаете существовать!
- Так я вам и поверил! - ухмыльнулся Жакмор. - Фокус ловкий, что и говорить, но фокус не доказательство, и я остаюсь при своем убеждении… Скажите лучше, как это у вас получается…
- Что ж, - сказал Анжель, - я рад, что вы отвергаете очевидное и твердо верите в самовнушение. Это в порядке вещей. Психоаналитик должен обладать даром самовнушения.
Дойдя до деревенской околицы, оба, не сговариваясь, повернули назад.
- Ваша супруга ждет вас, - сказал Жакмор.
- С чего это вы взяли?
- У меня такое предчувствие. Я идеалист.
Вскоре они переступили порог дома и пошли вверх по лестнице. Резные дубовые перила услужливо прогибались под мощной рукой Жакмора. Анжель первым вошел в спальню Клемантины.
10
Переступил порог и нерешительно остановился. Жакмор приотстал.
- Можно войти? - спросил Анжель.
- Входи, - ответила Клемантина.
Она смотрела на мужа с полнейшим равнодушием. Он же не осмеливался сесть на кровать, боясь потревожить ее.
- Я тебе больше не верю, - сказала Клемантина. - Женщина перестает верить мужчинам, после того как один из них сделает ей ребенка. Всем вообще и этому одному - в первую очередь.
- Бедная! Ты так мучилась!
Клемантина досадливо отмахнулась: не надо ей жалости.
- Завтра я поднимусь, - сказала она. - Они у меня к десяти месяцам пойдут. А к году научатся читать.
- Вот теперь я тебя узнаю! Ты явно выздоравливаешь.
- Это не болезнь. Все кончилось и больше не повторится. В воскресенье надо окрестить детей. Их будут звать Жоэль, Ноэль и Ситроен. Я так решила.
- Ноэль и Жоэль - не очень хорошо звучит, - заметил Анжель. - Тогда уж почему бы не Азраэль, Натаниэль или даже Ариэль. Или вообще Прюнэль.
- Будет так, как я сказала, - отчеканила Клемантина. - Двойняшки - Жоэль и Ноэль, а третий - Ситроен. - И вполголоса, сама себе, прибавила: - Этого надо приструнить с самого начала. Намучаюсь я с ним, но он того стоит. А пока что, - продолжала она, снова повысив голос, - им нужны кроватки. Завтра же.
- Если у вас есть какие-нибудь поручения, я к вашим услугам, - предложил Жакмор. - Не стесняйтесь.
- Это мысль, - сказала Клемантина. - По крайней мере, не будете сидеть без дела.
- У меня вообще нет такой привычки.
- А здесь может появиться. Ладно, идите вдвоем. Идите и закажите столяру три кроватки. Две поменьше и одну побольше. Да скажите ему, чтобы постарался. А мне пришлите Беллу.
- Хорошо, голубка, - сказал Анжель.
Он нагнулся поцеловать ее и пошел к двери. Жакмор пропустил его и вышел следом.
- А где Белла? - спросил он.
- Внизу… - ответил Анжель. - Стирает белье. Давайте позавтракаем. А потом вместе пойдем в деревню.
- Лучше я схожу один, - сказал Жакмор. - А вы оставайтесь. Мне не хочется опять начинать с вами спорить. Это утомительно. Я занимаюсь психологией, а не болтологией.
11
Жакмор снова вышел за ворота и направился в деревню. По правую руку от него тянулась каменная стена парка, потом отвесная скала, вдали виднелось море. Слева раскинулись обработанные поля, попадались отдельные деревья, по краю дороги шла живая изгородь. Его внимание привлек колодец, который он не заметил утром: два высоченных каменных столба, между ними ясеневая перекладина с заскорузлой ржавой цепью. Вода в колодце кипела, так что из-под покрывавшей его замшелой плиты выбивался пар, белые струйки, истончаясь, уходили в синюю высь.
Показались первые строения, и Жакмор поразился грубости этих домов. Они начались по правой стороне: подковообразные, обращенные концами к дороге, и все одинаковые. Везде большой, чуть не во весь двор, бассейн с черной водой, где полно пиявок и холераков; в левом крыле живут хозяева, в правом и в центре подковы помещается скот. Конюшня и хлев расположены на высоком помосте, куда скотина поднимается по деревянным сходням, а внизу, между каменными опорами, стоят огромные чаны - в них стекают скотские экскременты. В пустующих стойлах хранят сено, солому и кормовое зерно. А в специально оборудованном закуте трахают девок. Двор вымощен серыми гранитными плитами, разделенными ровными ухоженными полосками той же пористо-трубчатой травы, что растет вдоль дороги.
До сих пор Жакмору не встретилось ни одного человека. С другой стороны тоже потянулись дворы. Дорога расширилась, свернула влево. За поворотом открылась речка с очень пологими берегами. Вода в ней была красного цвета и похожая на туго натянутую ткань - ни рябинки, ни морщинки. Там и тут плавали омерзительного вида не то отбросы, не то объедки, не то куски падали. Безлюдные дома молчали, будто притаившись. Каждое новое жилище преподносило обонянию Жакмора сложный многовонный букет, в котором он старался отпрепарировать отдельные составляющие.
А речка - такой странной Жакмор никогда не видел. Она хватала начало неизвестно откуда и сразу наливалась до краев, вспучивалась, как под пленкой. Вода напоминала гуашь цвета свежей крови, была какой-то густой и непрозрачной. Жакмор подобрал камешек и бросил в речку. Камешек погрузился беззвучно и мягко, как в пух.
Дорога все раздавалась вширь и наконец привела к длинной площади, где раздвоилась, обтекая усаженную тенистыми деревьями площадку. В правом углу угадывалось какое-то движение, и Жакмор направился туда.
Оказалось, там всего-навсего торговали стариками. Выставленные на продажу старики и старухи сидели на открытой солнцу деревянной скамье, вновь поступающие могли рассаживаться еще и на положенных в ряд камнях - три из них были уже заняты. Жакмор насчитал семь мужчин и пять женщин. Казенный барышник с молескиновой папкой-реестром под мышкой стоял перед скамьей. На нем был потертый костюм из коричневого бархата, худые ботинки и, несмотря на жару, замызганная кротовая шапка. От него дурно пахло. Впрочем, старики воняли еще почище. Почти все они сидели неподвижно, опершись обеими руками на отполированную временем палку, все в грязных, драных одежках, обросшие, с морщинистыми лицами и воспаленными от долгой работы на солнцепеке сощуренными глазами. Провалившиеся рты со смрадными гнилыми пеньками вместо зубов безостановочно жевали вхолостую.
- Посмотрите! - взывал барышник. - Вот этот идет по дешевке, а он еще может на что-нибудь сгодиться. Эй, Лалуэ, может, возьмешь для своих сорванцов? Он вполне в состоянии за ними посмотреть.
- А показать им кое-что он в состоянии? - выкрикнул кто-то из толпы.
- А как же! Ну-ка, старый хрен, поди сюда! - приказал барышник.
Согбенный старикашка встал и сделал шаг вперед.
- Покажь им, что там у тебя в портках болтается!
Дрожащими пальцами старикан стал расстегивать засаленную ширинку. Крестьяне загоготали.
- Гляди-ка! - крикнул Лалуэ. - И правда, кое-что еще есть! - Он наклонился и, корчась от смеха, потеребил жалкую висюльку. - Так и быть, беру! - сказал он. - За сто франков.
- Продано! - объявил барышник.
Жакмор знал, что такие торги в деревнях не редкость, но ему ни разу не доводилось на них присутствовать, он смотрел и давался диву.
Старик застегнулся и ждал.
- Чего стоишь - пошел! - гаркнул Лалуэ и дал старику пинка, так что тот еле устоял на ногах. - Вот вам забава, мальцы!
Дед засеменил прочь от скамьи. Из толпы выбежали двое мальчишек. Один огрел старика по спине палкой, другой повис у него на шее и стал валить на землю. Дед растянулся носом вниз. Крестьяне на эти игры уже не смотрели. Только Жакмор все глядел и глядел на детишек. Дед поднялся на колени, что-то выплюнул, нос его был ободран в кровь. Наконец Жакмор перевел взгляд на толпу. Барышник выставил на торг бабку лет семидесяти в ветхом черном платке, из-под которого выбивались грязные космы.
- Красотка хоть куда! - расхваливал барышник. - Ну, кому? Без единого зуба! Это большое удобство!
Жакмора замутило. Он вгляделся в стоявших вокруг людей. Мужики лет по тридцать пять - сорок, все как на подбор крепкие, матерые, в лихих картузах. Ядреная порода. Щетинистые усы, украшавшие многие лица, довершали впечатление.
- Итак, Адель идет за шестьдесят франков! - продолжал барышник. - Всего шесть десятков - это за беззубую-то! Считай, даром! Как, Кретьен, берешь? Или ты, Нюфер? - Он пнул старуху в спину. - Встань, карга, покажись! Берите, не прогадаете!
Старуха поднялась.
- Повернись, - велел барышник. - Покажи зад. Любуйтесь, люди добрые!
Жакмор старался не смотреть. А тут еще его обдало такой невыносимой вонью, что он и вовсе отвернулся. Но все-таки успел увидеть рыхлые, с вздутыми венами ягодицы.
- Пятьдесят, - выкрикнул чей-то гнусавый голос.
- Забирай! - откликнулся барышник, и не успела бабка оправить свою бумазейную юбку, как он отпихнул ее, залепив звонкий шлепок.
Сосед Жакмора, чернявый верзила, смачно расхохотался. Жакмор тронул его за плечо.
- Чему вы смеетесь? Вам не стыдно?
Верзила оборвал смех.
- Чего-чего?
- Не стыдно вам? - вполголоса повторил Жакмор. - Они же старые…
Не успев договорить, он получил кулаком в зубы. Во рту стало солоно - из расквашенной губы потекла кровь. Жакмор пошатнулся и полетел на дорогу! Никто и не взглянул на него. Торги продолжались.
Психиатр встал, отряхнул брюки. Теперь он видел только плотно сомкнутый полукруг темных неприветливых спин.
- А вот еще один! - раздавался голос барышника. - Товар люкс - на деревянной ноге! Исходная цена - сто франков! Сто десять!
Жакмор побрел прочь. От площади отходила улица, на которой вроде бы были какие-то лавки. Он пошел по ней и вскоре нашел столярную мастерскую. Толкнул дверь со скверным, тревожным чувством. Переступил порог и огляделся.