Лодочник пожал плечами:
- До меня был другой.
- А как вы очутились на его месте? - не унимался Жакмор.
- Первый, кто устыдится больше меня, займет мое место, - сказал лодочник. - В этой деревне так издавна заведено. Народ здесь благочестивый. Каждый блюдет свою совесть. Главное - чтоб она была спокойна. А если кто дрогнет и возмутится…
- Его отправят на "Хвулу", - договорил за него Жакмор. - Значит, вы возмутились.
- Да, но такое бывает нечасто… - вздохнул лодочник. - Наверно, я последний. Моя мать была нездешней. - Он снова взялся за весла. - Мне надо работать. До свиданья.
- До свиданья, - сказал Жакмор.
Он долго смотрел вслед медленно скользящей по красной речке лодке и наконец пошел дальше. Церковный купол, напоминающий куриное яйцо в гнезде, был уже недалеко. Вскоре Жакмор одолел семь ступенек паперти и вошел в храм. Ему хотелось осмотреться, прежде чем разговаривать со священником.
16
Яйцеобразный церковный неф под черной шиферной крышей опоясывало сложное переплетение продольных и поперечных балок. Войдя, Жакмор оказался напротив алтаря из темного гранита с позеленевшими медными шандалами и прочей утварью. Справа, меж двух столбов, возвышалась новенькая белая кафедра с распахнутыми створками.
Жакмор первый раз видел храм такой странной конструкции: в форме яйца, ни арок и нервюр, ни колонн и пилястров, ни складу, ни ладу, ни уму, ни сердцу. Мощные стены удерживал каркас из самым причудливым образом пригнанных деревянных брусьев, похожий на геодезическую карту. В самых толстых были вырезаны ниши, где помещались резные скульптуры, судя по всему, цветные. В темноте блестели глаза святых, чертей и чудищ. Внутреннее пространство церкви было совершенно свободно. Свет проникал через витраж над алтарем, заливая его ультрамариновыми лучами. Не будь этого витража, тьма была бы непроглядной. По сторонам алтаря дрожали язычки свечей в стоячих шандалах, слабые светящиеся точки во мгле.
Пол от входа до алтаря устилал густой слой соломы. Жакмор пошел вглубь. Мало-помалу глаза его привыкли к темноте, и он заметил за алтарем, по правую сторону, сероватый провал открытой двери. Туда он и направился, понял, что дверь ведет в ризницу и пастырь, скорее всего, там.
Переступив порог, он очутился в узкой комнатушке, забитой шкафами с разнообразной утварью. В глубине зияла еще одна открытая дверь в смежную каморку. Оттуда доносились тихие голоса. Жакмор трижды постучал согнутыми пальцами в деревянную стенку и спросил вполголоса:
- Можно войти?
Голоса смолкли.
- Войдите! - услышал Жакмор и, следуя приглашению, вошел.
За дверью сидели и беседовали кюре с ризничим. Оба встали навстречу Жакмору.
- Добрый день, - сказал Жакмор. - Вы, я полагаю, господин кюре?
- К вашим услугам, - сказал священник.
Крепкий и жилистый, он сверлил собеседника черными глазами из-под нависших, тоже черных бровей, сложив на груди длинные тощие руки. Он сделал пару шагов в сторону гостя, и Жакмор сразу заметил, что он прихрамывает.
- Я хотел поговорить с вами… - начал Жакмор.
- Пожалуйста…
- …насчет крещения, - пояснил Жакмор. - В воскресенье - вы могли бы?
- Это моя работа, - ответил кюре. - У каждого свое дело, не так ли?
- В доме на горе родились тройняшки, - сказал Жакмор. - Жоэль, Ноэль и Ситроен. Хорошо бы успеть до завтрашнего вечера.
- Приходите завтра на воскресную мессу - и я назову точное время, - сказал кюре.
- Но я не посещаю церковь, - возразил Жакмор.
- Тем более приходите, - сказал кюре, - вам будет интересно. И мне приятно - в кои-то веки хоть для кого-то мои слова будут вновинку.
- Я не признаю религию, - сказал Жакмор. - Хотя допускаю, что для крестьян она может быть полезной.
Кюре усмехнулся.
- Полезной! Религия - это роскошь, блажь. Местные дикари как раз и норовят извлечь из нее пользу. - Он возбужденно забегал по комнатке, припадая на хромую ногу. - Но я им не позволю! - Голос кюре стал железным. - Моя религия останется священной блажью!
- Я только хотел сказать, - уточнил Жакмор, - что именно в деревне слово пастыря может быть особенно важным. Чтобы направлять грубые умы крестьян, указывать им на их грехи, предостерегать против соблазнов низменной плоти, укрощать дурные инстинкты. Не знаю, известно ли вам, но я в этой деревне видел такие вещи… Конечно, я человек новый и мне не пристало судить или навязывать вам свое мнение о чем-то, что вам, возможно, представляется вполне естественным в силу привычки… но… э-э… порицает же священник со своей кафедры, скажем, воровство, осуждает же половую распущенность молодежи, дабы разврат и порок не осквернили его округ…
- Приход, - поправил ризничий.
- Ну, приход… О чем бишь я?
- Не знаю, - холодно сказал кюре.
- Ну как же! - Жакмор решился говорить впрямую. - Я имею в виду торговлю стариками. Это же чудовищно!
- Вы рассуждаете как мирянин! - вспылил кюре. - Подумаешь, торговля стариками! Какое мне до этого дело! Да, эти люди страдают, но кто страдает на земле, будет вознагражден в царствии небесном. Само по себе любое страдание благотворно, меня удручает другое: что за причины заставляют их страдать. Ведь они страждут не ради Господа. Это дикари. Я же говорю: религия для них - не цель, а средство. Для стяжания низменных материальных благ.
Он совсем распалился, глаза его так и сверкали.
- Этот прах желает распоряжаться в храме. Знаете, чего они от меня требуют? Чтобы я им обеспечил урожай клевера. А на душевный покой им наплевать! Он у них и так есть! Хвула за всех отдувается! Нет, я не сдамся, буду бороться до последнего. Не получат никакой люцерны! Благодарение Богу, у меня есть верные сторонники. Их немного, но они меня не оставят. - Он ухмыльнулся. - Вот приходите в воскресенье - посмотрите… Посмотрите, как я схлестнусь с этими скотами. Сражусь с ними их же оружием… Они упрямы, а я еще упрямее… Может, эта встряска расшевелит их души, обратит от корысти к блаженству! К высшей роскоши, дарованной нам милостию Господа!
- Так когда же крещение? - напомнил Жакмор. - В воскресенье вечером?
- Точное время я назову после мессы, - стоял на своем кюре.
- Ну что ж, - сказал Жакмор. - До свидания, господин кюре. Я осмотрел ваш храм. Весьма любопытное сооружение.
- Весьма, - рассеянно подтвердил кюре, занятый своими мыслями.
Он снова опустился на стул, а Жакмор вышел тем же путем, что и вошел, испытывая легкую усталость.
- Замучила меня Клемантина своими поручениями, - подумал он вслух. - Скорей бы эта троица подросла. Теперь вот на тебе, изволь тащиться на мессу…
На улице вечерело.
- … на мессу - силком, что за безобразие!
- Безобразие! - согласился сидящий на стене черный котище.
Жакмор посмотрел на него. Кот замурлыкал и сузил глаза в вертикальные щелочки.
- Безобразие! - повторил Жакмор, срывая мягкую круглую травинку трубочкой.
Немного отойдя, он оглянулся, еще раз нерешительно посмотрел на кота, но пошел дальше.
17
Воскресенье, 2 сентября
Жакмор, в полной готовности, расхаживал по коридору. Он оделся посолиднее и чувствовал себя неловко, как актер в костюме на пустой сцене. Наконец спустилась нянька.
- Ну и долго же вы, - сказал Жакмор.
- Прихорашивалась, вот и завозилась, - объяснила девушка.
Она и вправду нарядилась хоть куда: белое пикейное выходное платье, черные туфли, черная шляпка и белые нитяные перчатки. В руках затрепанный молитвенник в кожаном переплете. Сияющая физиономия, размалеванные губы. Пышный бюст распирал корсаж, крутые бедра туго натягивали юбку.
- Ну, пошли, - сказал Жакмор.
Они вышли из дома. Девушка так стеснялась и робела, что старалась даже дышать как можно бесшумней.
- Так когда же мы с вами займемся психоанализом? - спросил Жакмор, едва они вышли на дорогу.
Она покосилась на него и покраснела. Вдоль дороги в этом месте рос густой кустарник.
- Можно прямо сейчас, до мессы… - с надеждой пролепетала девушка.
Психиатр мигом уразумел, как было истолковано его предложение. Дрожь пробежала по его телу, даже рыжая борода затряслась. Твердой рукой он взял девушку под локоть и повел к обочине. Пробраться сквозь живую изгородь было непросто, Жакмор изодрал колючками свой роскошный наряд.
Наконец они оказались в укромном местечке на краю поля. Служанка бережно сняла шляпу.
- Не дай Бог помнется, - сказала она. - И потом, как же мы здесь - у меня же все платье будет в зелени…
- Станьте на четвереньки, - посоветовал Жакмор.
- Само собой, - ответила девушка, как будто иначе и быть не могло.
Психиатр приступил к делу. Плоский затылок служанки мотался взад и вперед. Из небрежной прически выбились и развевались на ветру светлые патлы. От нее пахло крепким потом, но Жакмору, не имевшему такого рода практики с самого прибытия, этот запах был даже приятен. Под конец, движимый естественным человеколюбием, он принял меры, чтобы не сделать ребенка.
В церковь они почти не опоздали - месса только началась. Судя по количеству экипажей и телег, народу собралось порядочно. На ступеньках Жакмор оглянулся на раскрасневшуюся девушку.
- Вечером приходить? - с легким смущением спросила она.
- Да, - ответил он. - Расскажешь мне о своей жизни.
Она глянула на него удивленно, но, удостоверившись, что он не шутит, тупо кивнула. Они вошли и окунулись в гущу расфуфыренных прихожан. Жакмора притиснули к спутнице, он вдыхал терпкий запах ее пота. Влажные круги расползлись у нее под мышками.
Первая часть церемонии подходила к концу, кюре вот-вот должен был взойти на кафедру. Духота стояла невыносимая, женщины ослабляли корсаж. Однако мужчины оставались в наглухо застегнутых пиджаках и тугих воротничках. Жакмор оглядел соседей: степенные, обветренные лица, на которых читалось оживление и некая решимость. Кюре поднялся по ступеням белой кафедры, створки ее были все так же распахнуты. Странная, что ни говори, штуковина! Жакмор вспомнил столяра, мальчишку-ученика, и его передернуло. Запах потных подмышек вдруг стал тошнотворным.
Едва кюре показался меж двух створок, как один из прихожан влез с ногами на скамью и громогласно потребовал тишины. Все стихло, напряженная тишина воцарилась под куполом храма. Жакмор посмотрел вверх и увидел множество огоньков, позволявших лучше разглядеть нагромождения вырезанных в толще балки фигур, и синий витраж над алтарем.
- Дай нам дождя, кюре! - провозгласил стоящий на скамье крестьянин.
И толпа подхватила слаженным хором:
- Дай дождя!
- Наш клевер сохнет! - продолжал крестьянин.
- Дождя! - ревела толпа.
Оглушенный Жакмор увидел, что священник поднял руку, прося слова. Крестьяне смолкли. Витраж над головой полыхал ярким утренним светом. В храме было не продохнуть.
- Прихожане! - воззвал кюре.
Голос его рокотал и, казалось, раздавался со всех сторон сразу. Жакмор понял, что этот громовой эффект достигался с помощью системы динамиков. Люди завертели головами, оглядывая стены и потолок. Но никакой аппаратуры нигде не было заметно.
- Прихожане! Вы требуете дождя, но вы его не получите. Вы явились сюда дерзкие, спесивые, как индюки и ослепленные земными благами. Явились, как наглые попрошайки, вымогать то, чего не заслужили! Дождя не будет. Богу нет дела до вашего клевера! Склоните ваши головы, преклоните колени, смиритесь душой, и я оделю вас Божьим словом. Но ни капли дождя не будет - и не ждите. Храм - это вам не лейка!
В толпе поднялся возмущенный ропот. Жакмору речь священника понравилась.
- Дождя! - снова выкрикнул человек на скамье.
Но после зычного выступления кюре голос его прозвучал жалким блеянием. Поняв, что в данный момент преимущество не на их стороне, прихожане на время угомонились.
- Вы утверждаете, что веруете в Бога! - вещал кюре. - Только потому, что ходите в церковь по воскресеньям. И при этом помыкаете своими близкими, забыв о стыде и совести…
Стоило кюре произнести слово "стыд", как с разных сторон раздались возмущенные вопли и, усиленные раскатистым эхом, слились в яростный вопль. Мужчины размахивали кулаками, топали ногами. Женщины, поджав губы, злобно глядели на священника. Ужас шевельнулся в душе Жакмора. Кюре дождался, пока уляжется хай, и продолжал:
- Меня не заботят ваши поля, ваша скотина и ваши дети! Вы живете низменными интересами, вы погрязли в скверне. И вам неведома святая благодать, бескорыстная блажь Господня! Я призван открыть вам Бога во всем его великолепии… Он не любит дождь… Не любит ваш клевер… Он не печется о ваших грядках и ваших грязных делишках. Бог - это золотое шитье, бриллиант к оправе солнечной короны, ажурный узор искуснейшей чеканки, Бог - это дворцы Отейя и Пасси, атласные сутаны, вышитые носки, это перстни и ожерелья, Бог - это роскошь, блажь, лишенная грубой пользы, это сияющие электрическим светом остентории… А дождя не будет!
- Дождя! Хотим дождя! - заорал оппонент со скамьи, и на этот раз толпа поддержала его. Глухой, предгрозовой гул наполнил храм.
- Расходитесь по своим дворам! - ревел многократно усиленный голос кюре. - Ваше место там! Бог - это упоение ненасущным! Вы же думаете только о своих нуждах. И вы потеряны для Бога!
Вдруг стоявший рядом с Жакмором крестьянин размахнулся и запустил в кюре увесистым камнем. Но дубовые створки успели захлопнуться, камень глухо ударился в толстое дерево, а кюре продолжал с прежним пылом.
- Дождя не будет! Бог не для пользы! Бог - это праздничный подарок, бескорыстный дар, Бог - это слиток платины, произведение искусства, изысканное лакомство. Бог ни к чему не приложим. Он не помеха и не помощь. Бог есть святая блажь!
Град камней обрушился на створки кафедры.
- Дождя! Дождя! Дождя! - скандировала толпа.
Жакмора захватил общий порыв, он поймал себя на том, что кричит со всеми вместе.
Справа и слева прихожане маршировали на месте, и их топот был похож на грохот солдатских сапог по чугунному мосту. Несколько человек из передних рядов подбежали к кафедре и принялись трясти поддерживавшие ее опоры.
- Дождя не будет! - Кюре был теперь невидим, но по голосу чувствовалось, что он вошел в раж. - Скорее ангельские крылья упадут на землю! Скорее изумрудные перья, алебастровые вазы, чудные картины хлынут с небес… но ни капли воды! Богу плевать на ваш клевер, овес, пшеницу, рожь, ячмень, гречиху, хмель, люцерну, молодило и шалфей…
Жакмор подивился эрудиции кюре, однако стойки кафедры затрещали, подломились, и динамики разнесли по храму крепкое ругательство - кюре упал вместе с кафедрой и расшиб себе лоб.
- Ладно! Ладно! - закричал он. - Будет вам дождь! Уже пошел!
Атакующие откатились, ринулись к дверям и распахнули их. Действительно, небо внезапно нахмурилось, и первые капли, как резвые лягушата, запрыгали по паперти. Еще минута - и по шиферной кровле церкви хлестал ливень. Прихожане кое-как установили кафедру, кюре открыл створки и спокойно произнес:
- Служба окончена.
Женщины вставали с мест, мужчины надевали шапки, и все, крестясь, пошли к выходу.
Жакмор хотел сразу пройти в ризницу, но был вынужден задержаться на месте и подождать, пока схлынет людской поток.
В проходе он столкнулся с носатым вислогубым столяром. Тот злорадно усмехнулся:
- Видал? Мы в вере крепки. Как бы там кюре ни разорялся. Он все никак в толк не возьмет, для какой надобности людям Бог. - Он пожал плечами. - Э-э, да пусть себе дурью мается! Беды никакой, одна потеха. С кюре или без кюре - все равно, службу у нас уважают. А главное - створки-то мои выдержали.
Столяр пошел к выходу. Пизабеллы нигде не было видно, и Жакмор не стал ее искать. Церковь почти опустела, и он наконец пробрался в ризницу, а там, не стучась, вошел во внутреннюю дверь.
Кюре возбужденно расхаживал по комнатке и принимал похвалы, которые щедро расточал ему ризничий, человек с красным и на редкость невыразительным лицом, - Жакмор не сразу вспомнил, что уже видел его накануне.
- Вы были неподражаемы! - восхищался ризничий. - Великолепны! Какое вдохновение! Это ваша лучшая роль!
- Еще бы! - отвечал кюре. - По-моему, я их проучил!
На лбу у него красовалась огромная шишка.
- Это было потрясающе! - не унимался ризничий. - Какая мощь! Какая страсть! А как мастерски была построена речь! Верьте слову, я преклонялся и преклоняюсь перед вами!
- Ну, положим, - скромно сказал кюре, - ты преувеличиваешь… Конечно, получилось недурно. Но чтобы уж до такой степени? Не верится.
- Позвольте мне, - вмешался Жакмор, - присоединиться ко всему сказанному.
- Ах, какой талант! - вздохнул ризничий. - Нет, вы были просто… просто божественны!