- Надо же, наглец, еще смеет говорить, что я его обожала, - воскликнула Салли, проглатывая вустерский соус и облизывая верхнюю губу. - И самое ужасное, что действительно обожала.
Вечером, когда я зашел к ней, она что-то лихорадочно строчила.
- Я уже черт знает сколько писем ему написала и все порвала.
- Так не годится, Салли. Лучше пойдем в кино.
- Правда, милый Крис, - Салли утерла глаза кончиком носового платка, - к чему зря убиваться.
- Конечно, совсем ни к чему.
- Теперь-то я точно стану великой актрисой, хотя бы чтоб доказать ему.
- Вот это другое дело.
Мы отправились в небольшой кинотеатр на Бюловштрассе, где шел фильм о девушке, которая пожертвовала театральной карьерой ради великой любви, долга и детей. Мы так хохотали, что пришлось уйти до конца сеанса.
- Мне стало намного лучше, - сказала Салли по дороге домой.
- Ну и отлично.
- А знаешь, может, я по-настоящему и не была никогда влюблена в него.
- Мне трудно судить.
- Мне часто казалось, что я влюблена, а потом глядишь - ничего и нет. Но на этот раз, - произнесла она с сожалением, - я была совершенно уверена. А теперь все так запуталось, что я сама не разберу.
- Может, ты еще не пришла в себя от шока? - предположил я.
Салли понравилась моя мысль:
- Пожалуй, ты прав! Ты, Крис, великолепно разбираешься в женщинах, лучше всех мужчин, которых я знаю… Я уверена, что однажды ты напишешь потрясающую книгу, и она разойдется миллионными тиражами.
- Спасибо, Салли, что веришь в меня.
- А ты веришь в меня, Крис?
- Конечно, верю.
- Скажи честно.
- Ну… Я вполне уверен, что ты добьешься грандиозных успехов, только не знаю, в чем… То есть я хочу сказать, что ты многое могла бы делать, если бы старалась.
- Наверное, ты прав. - Салли задумалась. - По крайней мере, иногда я чувствую себя способной на многое. А иногда кажется, что я ни на что не гожусь. Мужчину и то не смогла удержать возле своей юбки больше месяца.
- Салли, давай не будем начинать все с начала!
- Хорошо, Крис, не будем заводить эту волынку. Пойдем, выпьем.
Несколько недель подряд мы с Салли большую часть дня проводили вместе. Свернувшись калачиком, она сидела на диване в большой грязной комнате, курила, пила яичные коктейли, беспрерывно рассуждала о будущем. В погожие дни, если мне не нужно было давать уроков, мы шли в сквер на Виттенбергплатц и, греясь на солнышке, судачили о прохожих. Все обращали внимание на Салли в ее берете канареечного цвета и потрепанной шубке, похожей на шкуру старого шелудивого пса.
- Интересно, - говорила она, - что бы эти люди сказали, если б знали, что двое жалких бродяг когда-нибудь станут самым лучшим в мире писателем и величайшей актрисой.
- Наверное, ужасно удивились бы.
- Представляешь, Крис, как, разъезжая на "мерседесах", мы будем вспоминать прошлое и думать: "А что, не так уж плохо нам жилось в те времена!"
- "Мерседесом" и сейчас неплохо обзавестись!
Мы долго говорили о богатстве, о славе, о грандиозных контрактах для Салли, о побивающих все рекорды тиражах романов, которые я когда-нибудь напишу.
- Я думаю, - сказала Салли, - быть писателем - это здорово! Ведь вот ты такой мечтатель, непрактичный, неделовой. Люди воображают, что могут преспокойно водить тебя за нос, а ты садишься и пишешь о них книгу, и всем сразу ясно, какие они сволочи, роман пользуется грандиозным успехом, а тебя ждут золотые горы.
- Боюсь, беда в том, что я не такой мечтательный.
- …мне бы только богатого любовника найти. Вот смотри… Мне не нужно больше 3000 в год, квартиры и приличной машины. Я бы пошла на что угодно, лишь бы разбогатеть. Если ты богат, ты можешь позволить себе добиваться действительно хорошего контракта; тебе не нужно хвататься за первое попавшееся предложение… И конечно, человеку, который меня содержит, я бы не изменяла.
Салли говорила все это всерьез и, очевидно, сама себе верила. Странное у нее было состояние, беспокойное, нервное. Могла вспылить безо всякой видимой причины. Беспрерывно возвращалась к тому, что надо бы начинать работать, но ничего не делала, чтобы получить работу. Родители все еще ей помогали, но жили мы очень скромно, поскольку Салли больше не желала выходить по вечерам и вообще видеться с людьми. Однажды к нам на чай зашел Фриц. Я оставил их вдвоем, а сам пошел писать письмо. Когда я вернулся, Фрица уже не было, а Салли сидела в слезах.
- Этот человек действует мне на нервы! - всхлипнула она. - Я ненавижу его! Убила бы!
Но через несколько минут она уже пришла в себя и, свернувшись на диване, задумчиво курила. Я стал смешивать яичный коктейль.
- Знаешь, странно, - сказала она вдруг, - кажется, у меня будет ребенок.
- Боже мой! - Я чуть стакан не выронил. - Неужели?
- Не знаю. Так трудно определить: месячные идут нерегулярно… Подташнивает. Может быть, что-нибудь съела?
- Не показаться ли тебе врачу?
- Наверное, надо, - Салли равнодушно зевнула. - Но спешить некуда.
- Как это некуда? Завтра же пойдешь к врачу.
- Послушай, Крис, кому, черт возьми, ты приказываешь? Я уже жалею, что заикнулась об этом. - Салли снова едва не заплакала.
- Ну ладно, будет, - поспешил я успокоить ее. - Поступай как знаешь. Мое дело сторона.
- Прости меня, дорогой. Я не хотела огрызаться. Посмотрим, как я буду себя чувствовать утром. Может, и правда пойду.
К врачу она, конечно же, не пошла, но на следующий день приободрилась и предложила:
- Давай куда-нибудь сходим вечером, Крис. Мне осточертела эта комната. Развлечемся немного!
- Правильно, Салли. Куда пойдем?
- Пошли в "Тройку", поболтаем с этим старым идиотом Бобби. Может, нальет нам по рюмочке.
От Бобби мы так ничего и не дождались, но время провели не без пользы. В тот вечер, сидя в "Тройке", мы впервые разговорились с Клайвом.
С тех пор мы почти не расставались. Надо сказать, что трезвым я его не видел ни разу. Клайв признался нам, что выпивает полбутылки виски уже перед завтраком, и у меня не было оснований ему не верить. Он частенько принимался объяснять, почему пьет так много - он, видите ли, очень несчастлив. Но почему, я так и не уразумел, поскольку Салли всякий раз перебивала его, предлагая уйти совсем, или в другой бар, или покурить, или пропустить еще по маленькой. Пила она почти столько же, сколько и Клайв. Она никогда не пьянела, но иногда у нее были такие ужасные глаза, словно их вскипятили. А слой косметики на ее лице с каждым днем становился все толще.
Клайв отличался могучим телосложением, но начинал полнеть. Чем-то он походил на дородного римского патриция. Была в нем какая-то трогательная нерешительность, что обычно притягивает людей, особенно если человек богат. Нерешительный, грустный, он вечно был озабочен тем, как бы получше провести время, и, казалось, никогда не был уверен, что ему действительно весело и что то, чем мы занимаемся, и в самом деле здорово. Приходилось его все время убеждать. "Это правда стоящее дело? А там действительно очень весело? Правда? Да, конечно, все было чудесно! Потрясающе! Ха, ха, ха!" Его буйный мальчишеский смех нарастал и резко обрывался на вопросительной ноте. Казалось, он ни на что не мог решиться без нашего одобрения. Но несмотря на то, что он обращался к нашей помощи, в его голосе мне иногда чудились странные, едва уловимые нотки сарказма. Что он думал о нас на самом деле?
Каждое утро Клайв посылал за нами машину, которая доставляла нас в отель, где он остановился. Шофер непременно привозил прелестный букет, заказанный в самом дорогом цветочном магазине на Унтер-ден-Линден. Однажды, отправляясь на урок, я условился с Салли, что присоединюсь к ним позже. Придя в отель, я обнаружил, что Клайв с Салли улетели в Дрезден. В записке Клайв многословно извинялся и предлагал мне позавтракать одному в ресторане при отеле, представляясь его гостем. Но я не стал этого делать. От одного вида главного официанта мне стало не по себе. Вечером, когда Клайв и Салли вернулись, Клайв вручил мне сувенир: сверток, в котором оказалось шесть шелковых рубашек.
- Он хотел купить тебе золотой портсигар, - шепнула мне на ухо Салли, - но я сказала, что лучше рубашки. Твои в таком виде… Кроме того, нам сейчас надо быть осмотрительными. Пусть не думает, что мы вымогатели…
Я принял подарок с благодарностью. А что мне еще оставалось? Клайв нас совершенно развратил. Разумеется, он был готов дать денег для устройства театральной карьеры Салли, он часто заговаривал об этом и так непринужденно, таким милым тоном, словно это пустяковое дело, которое можно решить спокойно, без суеты, чисто по-дружески. Но стоило ему коснуться этого предмета, его внимание тут же что-нибудь отвлекало - он переключался быстро, как ребенок. Я замечал, как Салли порой с трудом сдерживала нетерпение.
- Оставь нас вдвоем, дорогой, - бывало шепнет она мне. - Я хочу с ним серьезно переговорить.
Но как бы тактично ни пыталась она подвести его к делу, ей никогда не удавалось добиться своего. Через полчаса, когда я присоединялся к ним, Клайв улыбался, потягивая виски, Салли тоже улыбалась, стараясь скрыть свое крайнее раздражение.
"Я его обожаю", - повторяла она мне весьма торжественно всякий раз, когда мы оставались вдвоем. Она верила в свою любовь, как новообращенный в догматы веры, и очень серьезно к ней относилась. Салли обожает Клайва. Да, это ко многому обязывает - обожать миллионера. Все чаще и чаще на лице у нее появлялось выражение умиления, как у опереточной монахини. И впрямь, когда Клайв с его очаровательной нерешительностью давал особенно наглому профессиональному нищему банкноту в двадцать марок, мы обменивались взглядами, исполненными неподдельного благоговения. Выбросить такую сумму - это было какое-то чудо, что-то свыше.
Однажды Клайв был трезвее обычного. В голове у него созревали разнообразные планы. Через несколько дней мы все трое должны покинуть Берлин. Восточный экспресс доставит нас в Афины, затем мы летим в Египет, оттуда в Марсель. Из Марселя отправимся на корабле в Южную Америку. Потом Таити, Сингапур, Япония. Клайв произносил названия стран, словно станции железной дороги, как нечто вполне будничное: он уже бывал там. Он все это уже знал. Выражение скуки на его лице, небрежный тон мало-помалу придавали нелепому разговору иллюзию правдоподобия. В конце концов, он мог себе позволить и такое путешествие. Я начал всерьез верить, что он собирается предпринять эту поездку. Одним мановением руки он мог изменить нашу жизнь.
Что стало бы с нами? Однажды начав, мы бы ни за что не остановились. И никогда не смогли бы бросить его. На Салли он, конечно же, женится. Я буду занимать странную должность, что-то вроде личного секретаря без определенных обязанностей. Я вдруг отчетливо увидел себя спустя десять лет: во фланелевом костюме и черно-белых туфлях, с округлившимся подбородком, вяло разливающим спиртное в гостиной отеля, где-нибудь в Калифорнии.
- Идите сюда, смотрите, хоронят кого-то, - позвал нас Клайв.
- Кого, дорогой? - набравшись терпения, спросила Салли.
Опять Клайв отвлекся, лишь бы уйти от темы.
- Неужели не заметили? - он расхохотался. - Чрезвычайно элегантные похороны. Уже целый час процессия идет мимо нас.
Мы вышли на балкон его комнаты. Улица и впрямь была запружена народом. Хоронили Германа Мюллера. Ряды бледных коренастых клерков, чиновников, профсоюзных деятелей - пышная и однообразная процессия прусской социал-демократии устало тащилась под своими знаменами к видневшимся впереди Брандербургским воротам, на которых вечерний ветер развевал длинные черные траурные флаги.
- А кто этот малый? - спросил Клайв, посмотрев вниз. - Наверное, важная шишка?
- Бог его знает, - ответила Салли, зевая. - Погляди, Клайв, какой чудесный закат!
Она была права. Что нам до марширующих внизу немцев, усопшего и начертанных на знаменах слов. Через несколько дней, подумал я, мы утратим всякую связь с подавляющим большинством населения всего земного шара, честными тружениками, мужчинами и женщинами, зарабатывающими себе на хлеб насущный, на страховку жизни и имущества, озабоченными будущим своих детей. Вероятно, в средние века люди чувствовали то же самое, поверив, что они продали душу дьяволу. Это было удивительное, приятно-возбуждающее ощущение, но в то же время было немного страшно. "Ну вот, - говорил я себе. - Дело сделано, теперь я пропал".
На следующее утро мы прибыли в отель в обычное время. Но портье посмотрел на нас довольно странно.
- Кого вы хотите видеть, мадам?
Вопрос показался таким необычным, что мы оба рассмеялись.
- Конечно, жильца из 365 номера, - ответила Салли. - Кого же еще? Разве вы нас не узнаете?
- Боюсь, что вам это не удастся, мадам. Джентльмен из 365 номера уехал рано утром.
- Уехал? То есть его сегодня не будет? Забавно. Когда он вернется?
- Он ничего не сказал о возвращении, мадам. Он отправился в Будапешт.
Пока мы стояли, вытаращив глаза, подошел официант с запиской. "Дорогие Салли и Крис! Я не могу больше оставаться в этом проклятом городе, уезжаю немедленно. Надеюсь когда-нибудь встретиться с вами. Оставляю деньги на случай, если я забыл о чем-нибудь". В конверте лежало триста марок. Вместе с увядшими цветами, четырьмя парами туфель Салли, двумя шляпами (купленными в Дрездене) и моими шестью рубашками они составляли все наследство, доставшееся нам от Клайва. Сначала Салли рассвирепела. Потом мы оба принялись хохотать.
- Да, Крис, пожалуй, вымогатели из нас вышли никудышные, правда, милый?
Большую часть дня мы провели, обсуждая, задумал ли свой отъезд Клайв заранее. Я склонялся к тому, что нет. Я представил себе, как он переезжает из города в город, всякий раз расставаясь с новыми знакомыми примерно на один лад, и почему-то посочувствовал ему… Потом встал вопрос, что делать с деньгами. Салли решила отложить двести пятьдесят марок на одежду, полсотни мы спустили в тот же вечер.
Но эта трата не доставила нам того удовольствия, на какое мы рассчитывали. Салли плохо себя чувствовала и не смогла съесть роскошный обед, который мы заказали. Мы оба были удручены.
- Знаешь, Крис, мне кажется, что мужчины всегда будут бросать меня. Чем больше я думаю об этом, тем больше мужчин вспоминаю. Как это ужасно.
- Я никогда не брошу тебя, Салли.
- Правда, дорогой? Серьезно, я думаю, что я идеальная женщина, если ты понимаешь, о чем я говорю. Я могу увести чужого мужа, но не умею удержать его при себе долго. Мужчины кидаются очертя голову, но быстро охладевают.
- Что ж, лучше быть такой, чем гадким утенком с золотым сердцем, правда ведь?
- Я готова себе локти кусать из-за того, что унижалась перед Клайвом. Ни в коем случае нельзя было надоедать ему с деньгами. Он небось решил, что я обыкновенная потаскушка, как все остальные. А я действительно обожала его - по-своему… Если бы я вышла за него замуж, то сделала бы из него человека. Заставила бы его бросить пить.
- Ты подавала ему хороший пример.
Мы оба рассмеялись.
- Этот мерзавец мог бы по крайней мере оставить мне приличный чек.
- Не думай об этом, дорогая. Таких, как он, немало.
- Ну и черт с ним, - сказала Салли. - Мне надоело быть шлюхой. Никогда больше не взгляну на человека с деньгами.
На следующий день Салли чувствовала себя отвратительно. Мы думали - с похмелья. Все утро она пролежала в постели, а когда встала, потеряла сознание. Я хотел немедленно вызвать врача, но Салли наотрез отказалась. За чаем она снова упала в обморок и выглядела так плохо, что мы с фрейлейн Шредер послали за доктором, даже не сказав ей об этом.
Доктор долго сидел у нее. Мы с фрейлейн Шредер ждали в гостиной. К великому нашему удивлению, он так поспешно ретировался, что мы даже не успели попрощаться с ним. Я тут же прошел к Салли. Она сидела в постели с застывшей усмешкой на лице.
- Вот так, милый Кристофер, со мной сыграли первоапрельскую шутку.
- Ты о чем?
Салли попыталась улыбнуться.
- Он говорит, что у меня будет ребенок.
- О Боже мой!
- Не смотри на меня с таким ужасом, дорогой! В общем-то я ожидала этого, ты знаешь.
- Это от Клауса?
- Да.
- И что ты собираешься делать? Ну не рожать же?
Салли потянулась за сигаретой. Я тупо уставился на свои ботинки.
- А доктор не хочет?..
- Нет, он не будет. Я его сразу же спросила. Он был ужасно шокирован. Я ему сказала: "Мой дорогой, как вы думаете, что будет с несчастным младенцем, если он родится? Разве я похожа на хорошую мать?"
- И что он ответил?
- Не хочет связываться. Его, видно, заботит только собственная репутация.
- Ну что же, придется найти кого-нибудь без репутации, вот и все.
- По-моему, - сказала Салли, - надо посоветоваться с фрейлейн Шредер.
Мы отправились к фрейлейн Шредер. И правильно сделали: поначалу она слегка взволновалась, но ситуацию оценила вполне трезво. Да, она знает нужного человека. Приятельница ее приятельницы однажды попала в подобную переделку. Ей тогда нашли врача, надежного, опытного и толкового. Загвоздка только в том, что его услуги могут обойтись недешево.
- Слава Богу, - ввернула Салли, - что мы не истратили всех денег этой свиньи Клайва.
- Если хочешь знать мое мнение, то Клаус просто обязан…
- Послушай, Крис. Запомни раз и навсегда: если я увижу, что ты пишешь Клаусу, я тебе этого никогда не прощу…
- Ладно, ладно… Не буду. Я просто предложил, вот и все.
…Врач мне не понравился. Он то и дело поглаживал и пощипывал руку Салли. Однако он, похоже, был подходящей кандидатурой для этой работы. Салли ляжет в его частную клинику, как только там освободится место. Все оформляется совершенно официально. Несколькими округлыми фразами маленький юркий доктор развеял последний зловещий призрак нелегальности, нависший над всем предприятием. "Состояние здоровья пациентки, - объяснил он, - исключает возможность родов, мы выдадим ей соответствующий документ". Само собой, документ этот будет стоить дорого. Так же, впрочем, как клиника и операция. Врач хотел двести пятьдесят марок задатка. В конце концов мы уговорили его снизить цену до двухсот. Салли хотела отложить пятьдесят - на новые ночные рубашки, как она объяснила мне позже.
Наконец наступила весна. Из кафе выносили деревянные щиты на тротуар, открывались лавки мороженщиков.
Мы отправились в частную лечебницу в открытом такси. Стояла чудесная погода, настроение у Салли сильно улучшилось. Хотя фрейлейн Шредер храбрилась и пыталась улыбаться, на самом деле она чуть не рыдала. "Надеюсь, врач не еврей? - сурово спросила меня фрейлейн Мейер. - Не отдавайте ее в лапы мерзких евреев. Эти скоты вечно норовят сделать бизнес на чужом несчастье".