– Все вопросы – к худруку театра, кстати, вот он идет, – скорбным тоном сообщила мне пышная дама в отделе кадров, вручая временный пропуск в театр.
Я обернулась и увидела энергичного молодого мужчину, который стремительно несся к нам.
– Это же Сандра! – он просиял и протянул мне обе руки. – Это же Сандра, мы тысячу лет знакомы!
А я стояла и смотрела на рыжего Леньку. И улыбалась ему счастливой улыбкой, потому что только в сказках бывает так, что ты приходишь устраиваться на работу, а вместо нудного начальника перед тобой оказывается прекрасный молодец – старинный друг и рыцарь детства Леня Горянкин.
Каждое лето я точно знала, что, как только я выйду во двор, с балкона соседнего подъезда раздастся ликующее: "Привеееет! Сашка приехалааааа!".
Я помнила все. И поняла, что Ленька помнит тоже. Он изменился, конечно. Рыжие волосы стильно пострижены, от носа к губам уже пролегли складочки, а глаза потеряли свою голубизну и стали скорее серыми. Леня отпустил пшеничные солидные усы, что делало его немного старше своих лет. Школьником он был похож на Тома Сойера – лицо в оранжевых веснушках и рыжие кудряшки.
– Я думала, ты в Париже, – усмехнулась я.
– Был я и в Париже, и в Лондоне, и в Берлине, а дома веселей, – рассмеялся он. – Ну, рассказывай. Это ты и есть тот самый репетитор по немецкому для нашей труппы?
Я кивнула.
– Да, работы тебе хватит, – покачал он головой. – У нас ни разу не ставилась опера на немецком языке. А надо, чтобы даже акцента не было…
И мы отправились гулять по театру. Ленька рассказывал актерские байки, вспоминал, как было весело въезжать в здание после ремонта. Оказалось, что его самого тоже выписал для обновленного театра мэр Барсуков. Посулил хорошую зарплату и свободу в экспериментах, и Ленька бросил пражскую труппу, которой руководил в тот момент, ради собственного театра.
Ленька остался все таким же болтуном:
– А помнишь Сидоровых? Тех, что жили около фонтана? Теперь они построили себе коттедж в пригороде, недавно устраивали вечеринку. Ну и что ты думаешь, им стало скучно без фонтана, и они сделали фонтан прямо в доме. Стоит такая золоченая бочка, а из нее журчит водица. Хотя к такому дизайну подошло бы лучше пиво… А Васенька Сидоров ушел в армию. На спор. Вся родня рыдала, но "пацан сказал, пацан сделал". Сейчас доучивается на офицерских курсах. А ведь папа хотел его в нефтяники определить… Динка Рогач выскочила за морячка и уже второго родила, – взахлеб продолжал Леня, – Вадька Соколов, ботаник в очках, помнишь, который по ней сох в школе, теперь ворочает большими деньгами. И женился на Светочке Самойловой, вот никто бы не подумал. А Динка бегала к нему перед их свадьбой, пыталась его отбить. Но Вадька сильно на нее обижен был, все знают, как она раньше над ним смеялась. Пришлось ей срочно за того моряка назло Вадьке выходить Ленька явно испытывал удовольствие, повествуя мне о шекспировских страстях, взлетах и падениях маленького приморского городка.
На следующий день я пришла в театр уже на правах сотрудника. Меня представили заведующему оперной труппой и артистам. Я, честно говоря, немного оробела – уж очень строги были лица певцов, среди которых были заслуженные артисты России. Что за выскочка к нам пришла? – этот вопрос прямо висел в воздухе. Все участники спектакля держали толстые распечатки либретто на двух языках, да еще к ним прилагалось по сорок страниц примечаний, касающихся произношения и транскрипции. Такой же пухлый фолиант достался и мне.
Началась репетиция. Я тихонько сидела на дальнем ряду и слушала. Моцарт завораживал. Но временами хотелось смеяться, потому что актеры действительно путались в незнакомом языке. Я разбирала партию Царицы Ночи, которую пела моложавая, веселая Алина с короткой стрижкой. Она да еще исполнитель роли мудреца Зорастро, Олег, были самыми приятными участниками спектакля. Олегу пришлось еще ставить правильное немецкое "х", которое сильно отличается от русского. Они оба не боялись замечать свои ляпы и тут же старались повторить правильно. Слушая, как Алина поет знаменитую арию "В груди моей пылает жажда мести", на словах "Der Mutter Rache kocht in meinem Herzen!" я ужаснулась:
– Алина, вы же поете не хит "Рамштайна", это опера!
И артисты дружно рассмеялись моей шутке.
Но, в общем и целом, первый день работы прошел замечательно, труппа меня приняла, и я с наслаждением думала о том, что на следующий день снова пойду на занятия в театр. Я как-то успокоилась и вдруг почувствовала, как с меня, словно змеиная кожа, сползают все тревоги, волнения, переживания. И было здорово, что все получилось с этой поездкой, что все плохое осталось позади. А впереди… Кто знает, что там впереди? Как непредсказуема бывает судьба! И я отправилась прямо в "Копченый дом". Вот удивится Григ, когда узнает, что в его театре появился теперь новый сотрудник! А заодно и посоветует, подскажет.
– Привет! – улыбнулся мне Григ. Он явно был рад. Он поцеловал меня, и мы прошли по огромному холлу в комнату, служившую гостиной, единственную, которая была открыта на первом этаже. Григ усадил меня в удобное антикварное кресло и стал заваривать мой любимый жасминовый чай, ласково глядя на меня.
Но идиллия была недолгой. Не успел завариться чай, как мы уже яростно спорили. Полторацкий вспыхнул как спичка. Он произнес пылкий монолог минут на десять и кратко, но очень емко довел до моего сведения, насколько он против моей идеи поработать в театре. Пока я сидела, оглушенная, пытаясь понять, обижаться мне и уходить или перевести разговор на другую тему, Григ вдруг предложил:
– Пойдем в кино, что ли?
Я удивилась: Григ очень редко покидал свою берлогу. И я согласилась.
Шел какой-то боевик. В середине сеанса Григ стиснул мои пальцы и почти прокричал сквозь грохот стрельбы, несущийся с экрана: "Я люблю тебя! Останься со мной!"
Что я могла ответить? Что я еще не готова? Что Григ – не герой моего романа? Но я знала его дольше всех прочих мужчин своей жизни, с ним было так хорошо, так удобно. Он понимал меня с полуслова. Я промолчала.
После кино мы молча обошли все места, где гуляли когда-то в детстве, – улицы, парк Шмидта, сквер у городского управления, заглянули во все закоулки.
– Сходим к морю? – предложила я.
Мы медленно пошли по набережной, почти не слыша хохота отдыхающих, визга детей, шума аттракционов. Ссутулившиеся деревянные зонты на городском пляже сторожили мутно белеющий на песке бумажный сор. Мы присели на свободную скамейку. Стемнело. Совсем недалеко в холодном свете прожекторов виднелись решетчатые хоботы кранов, дальше горели два красных огня, указывающих вход в порт. Григ смотрел на эти огни.
– На что ты смотришь? – я перехватила его взгляд. Молчание уже начинало тяготить меня.
– На маяки, – выдохнул Григ. – Здесь они маленькие. Когда я был ребенком, то, очутившись в дождливую погоду на косе, слышал, как ревел старый маяк. Он будто звал. Я тогда думал, что корабли так и ходят – от маяка к маяку. Потом оказалось, что так не бывает. Обязательно у человека есть кто– то единственный, кто для него, как маяк, светится, показывает дорогу. Мой маяк – это ты.
– Григ…
– Не говори ничего… Ты знаешь, что только с тобой я настоящий. Пусть этот безумный мир катится в пропасть, а он катится, поверь мне.
Он сжал кулаки.
– Так трудно удержать ненависть в себе. Меня спасают море, дети, собаки… Но только ты – мой свет, мой маяк… Я буду любить тебя всегда, и так, как никто никогда не любил. – Он потер ладонью лоб, словно что-то вспоминая.
Я была в смятении. В этот момент Григ был непохож на себя самого – спокойного, молчаливого. Горячечный блеск его глаз обжигал, движения были порывисты.
– Ты проникла мне в кровь, словно лихорадка, я болен тобой. Стоит мне только взглянуть на тебя, и я делаюсь сам не свой. Меня неудержимо тянет к тебе. Ты же знаешь, что я готов умереть за тебя, – тихо добавил он.
Я знала. Это и пугало меня. Слишком прямолинеен и страшен был Григ в своей любви, она была скорее похожа на болезненную зависимость. Хотя могла ли я быть уверенной в том, что знаю о любви все? Вряд ли…
– У тебя ни в чем не будет недостатка. Хочешь, откроем все десять комнат дома, отреставрируем, и ты будешь царить там безраздельно? Ты же любишь наш дом, Сандра…
"А может, и правда, бросить все и остаться в Веденске?" – подумала я. Не будет мучительных размышлений, кошмаров, не будет дурацкого счета "кто кого". Я буду просто женщиной, любимой женщиной.
Григ наклонился и поцеловал меня. Сначала медленно, осторожно, потом поцелуи его становились все горячее. Я уже не могла противиться силе страсти. Странно, но, возвращая поцелуи, я продолжала думать о "Копченом доме". Быть его хозяйкой – все равно, что владеть пещерой Али-Бабы, все равно, что жить в музее. Мои эстетические потребности были бы полностью насыщены, моя потребность в любви – тоже. Вот только мои амбиции… Но разве это важно для женщины? Я могу попросить "сочинить" для меня должность в театре.
Все это проносилось в моей голове, пока мы сжимали друг друга в объятиях на скамейке у моря, словно это была не я, а другой человек, который наблюдал за мной и регистрировал мои чувства…
Разбираясь с ворохом пособий по фонетике немецкого языка, я снова наткнулась на "антистрессовую" книжку Гути. Итак, первые два совета все-таки помогли. Посмотрим, что там у них предлагается еще? Совет номер три гласил: "Напишите письмо обо всем, что вас тревожит, а потом мысленно сожгите его или отправьте в космос". Что же, попытаться, по крайней мере, стоило. Я писала день, ночь, утро. Стирала написанное, снова писала. Сначала мое послание было полно эмоций, от которых я поспешила избавиться. Опять села за компьютер, попробовала изложить все в виде информационного бюллетеня. Я писала о наших колесах обозрения "Сити-вью", о контрактах, о менеджерах, пропадающих после подписания контракта, об аварии "моего" колеса в Поволжье… О том, как несправедливо поступили со мной Аркаша и Толяша… О счете один-ноль, кстати, тоже. Наконец, мое "письмо горечи" было окончено. Я еще раз его перечитала и отправила. Только не в глубины космоса, как советовала книжка Гути, а на личный мейл Вартаняна, добытый, разумеется верной Августой. "Один-один", – удовлетворенно пробормотала я, вспоминая постнолицего.
Удивительно, но именно Веденск предлагал мне одну работу за другой. Через неделю к моей нагрузке в театре прибавилось занятие в управлении порта, где трудились те самые немецкие партнеры, ради которых так старались артисты местной оперы. Речь шла о новом методе скоростной разгрузки-погрузки, который разработал российский инженер – он сам и внедрял метод вместе с партнерами из Гамбурга. Контракт переводчика с германской стороны закончился, порту срочно понадобился грамотный специалист, владеющий техническими терминами. Тут я и подвернулась.
В управлении порта меня сразу же провели в кабинет, где над огромными простынями чертежей склонилось несколько голов. Поздоровавшись, я подошла к столу.
– Вот, посмотрите, пожалуйста, – сразу же горячо заговорил молодой лобастый парень. – Ведь то, что тут переведено – абсурд! Это технически невозможно. Это противоречит всем законам физики!
– Погоди, не шуми в ухо, – осадил его другой сотрудник, простоватый с виду мужчина. У него были усы, по форме напоминавшие велосипедный руль. – Александра, вам чаю, кофе?
Я склонилась над местом в документации, отчеркнутым красным маркером. Потом попросила немецкий текст и стала вчитываться в мелкие строчки. Как-то неожиданно под правой рукой оказалась чашка с душистым жасминовым чаем.
Через пятнадцать минут все стало понятно. Мысленно возблагодарив судьбу за то, что в Москве мне не раз пришлось разбираться в хитросплетениях немецкого технического языка, я весело сказала:
– Тут небольшая ошибка в переводе. Вернее, разночтение. У термина много значений, и поэтому вместо "непрерывной подачи" вот тут получилось совсем другое. А если подставить это значение, то все сходится. Если хотите, давайте зайдем на сайт технических переводов в Интернете – я покажу точное значение.
Когда все убедились, что я права, "спецы" минут на пять погрузились в размышления. После чего в комнате радостно загудели мужские голоса. А потом в комнату ввалились бородатые плечистые немецкие партнеры, и сразу стало многолюдно и шумно. Я вертелась во все стороны, со скоростью автомата– ческого пулемета переводя русские фразы на немецкий и обратно.
Вскоре в комнате появился сам автор новаторского метода, Влад Басаргин.
Басаргин был чрезвычайно хорош собой. Высокий, с длинными ногами, выразительными руками. Глаза то серые, то голубые, в зависимости от освещения. Легкие волосы, взлетающие от малейшего дуновения ветерка… Он был похож на Аполлона, который величественно управляет четверкой коней на фронтоне Большого театра… Кто-то сообщил мне, что Влад обожает свой мотоцикл, который собрал сам, что каждый день на рассвете он мчится на нем к морю. Там в сарайчике у знакомого рыбака он хранит свой водный скутер, на котором рассекает жемчужно-розовые волны…
В работе Влад был стремителен, остроумен, легко вел разговор, умел настоять на своем. К сентябрю участок, на котором будет проводиться скоростная разгрузка, должен быть готов. Суда не будут стоять на рейде и ждать, пока закончится разгрузка других, потому что груз из трюмов будет переноситься сразу же в вагоны, а не на склад. И это означало кардинально новый распорядок работы всей этой махины – Веденского порта…
Наблюдать за пробными работами на экспериментальном участке было очень даже интересно: огромная решетчатая стрела крана с разинутой пастью ковша наклонилась над открытым трюмом. Вот пасть нырнула в трюм, с хрустом начала сдвигать челюсти, загребая руду. Челюсти захлопнулись, ковш, поднявшись над палубой, поплыл к шеренге вагонов на каменной стене пирса. Над железным вагоном с открытым верхом пасть разомкнулась, руда глухо рухнула в вагон, который дрогнул и осел. "Ура!" – ветер унес радостные крики в море. Метод действовал безотказно. Влада тормошили, поздравляли, а он, счастливый и словно хмельной от успеха, подставлял лицо солнцу. Как он был счастлив и как я ему завидовала в ту минуту..
Влад настолько располагал к себе, что уже спустя неделю я поведала ему о своих злоключениях.
– Если честно, то и мне пришлось поработать с "Сити-вью", – ошарашил он меня. – Я же менеджер, а это как солдат – куда пошлют, там и воюешь… Там такая штука, – он помедлил, – фирма, которая перепродает колесо обозрения, заключает два контракта – основной и дополнительный. В основном не предусмотрена компенсация или замена оборудования в случае, если произойдет авария. Это в мире бизнеса незаконно, да и вообще опасно. И все меньше российских компаний соглашаются заключать такие рисковые сделки. А продать– то эти чертовы колеса надо! В металлолом сдавать их хлопотно, да и накладно. Чтобы сбагрить свой хлам с рук, западная фирма "отстегивает" нашим нечистоплотным менеджерам "откат".
Я подавленно молчала. Влад неторопливо продолжил:
– Чемоданы и коробки с наличными ушли в далекое прошлое. Поэтому твои руководители получили деньги вполне законно, по второму, дополнительному, контракту. Якобы за шеф– монтаж. В твоем случае все пошло не по плану: случилась авария, нужно было найти козла отпущения, вот тебя и обвинили в том, что ты сорвала контракт… А деньги по второму соглашению твои шефы все же…
– …присвоили, – как в забытьи, закончила я за него фразу. – Вот почему исчезали все менеджеры, которые занимались этими контрактами…
– Видимо, да. Свидетелей, как правило, устраняют, помните главное правило детективных романов? – Он сочувственно посмотрел на мое изменившееся лицо. – Вы так переживаете? – с еще большим сочувствием осведомился он. – Вы же слышали поговорку, что жизнь полосатая?
– Только моя черная полоса все не заканчивается, – простонала я. – Давайте лучше прогуляемся, все равно наш рабочий день уже окончен.
– Куда пойдем?
– В парк Шмидта, – предложила я. – Оттуда, по крайней мере, не видно "Сити-вью".
Влад рассмеялся:
– Зачем вы обижаете это чудесное изобретение? В детстве я очень любил колесо обозрения. Только в моем родном городе его не было. И я очень переживал из-за этого.
– Вы любите свой родной город?
– И да, и нет. В Сыктывкаре живут мои родители, братья… Но, когда я приезжаю погостить, я стремлюсь скорее назад. Город кажется мне чужим, а люди… Особенно мужчины… Такое ощущение, что каждый когда-то отсидел. Конечно, это субъективно, но я так чувствую и вижу. А здесь мне хорошо.
– Но Веденск – маленький город, еще меньше Сыктывкара. Что здесь хорошего..
– Твой дядя прожил здесь всю свою жизнь, нет? – улыбнулся Влад. Мы и не заметили, как перешли на "ты"
– Дядя здесь родился и вырос, к тому же он был начальником порта. Что же держит тебя? Ведь свой метод ты мог применить и в большом городе… Значит, Веденск особенный?
– У меня здесь много свободы. И сейчас мне здесь интересно. Когда же моя работа тут станет пройденным этапом, я отправлюсь дальше. В Питер, в Москву, даже за рубеж. Но так, чтобы я мог вернуться. Но все равно для меня Веденск – не трамплин, откуда я могу отправиться куда-нибудь на повышение. Мне важно чувствовать себя на своем месте. Мама всегда мечтала жить в южном приморском городе, где цветут розы… Когда я приехал сюда впервые – глазам не поверил. Словно оказался в маминой мечте.
– Поэтому ты и остался здесь? Из-за мамы? И она – единственная женщина в твоей жизни? – неожиданно для себя я бесцеремонно вторглась в его личное пространство.
Влад рассмеялся и непринужденно сменил тему. Я не получила ответа от этого чертовски обаятельного и совершенно закрытого мужчины. У меня возникло чувство, что я ловлю и никак не могу накрыть ладонью солнечный зайчик. Влад был полностью открыт, внимателен, готов ответить на любой вопрос – и в то же время ускользал от меня, будто нарочно. Я мучительно пыталась вспомнить: кого же напоминают мне его повадки, жесты и эти резкие черты лица? Может, какого-то актера? Или знакомого? Словом, Влад был полон загадок, как пиратский сундук.