- Откуда? Я сфотографировала все эти ужасы. Но пока я лежала в больнице, правительственные агенты похитили фотографии и подменили их снимками обгоревшего самолета. Самолет не загорелся при аварии. Значит, его подожгли позднее. Я уже жалею, что не сунула в сумку парочку голов…
- Ну что же, в следующий раз вы поступите умнее!
- В следующий…
Руссо почувствовал, что зашел слишком далеко. Эта сомнительная шутка уж слишком сильно попахивала Нью-Йорком после двух порций мартини и была не к лицу властелину пустыни.
- Вы смеетесь надо мной?
- Вовсе нет. В этих краях такие происшествия - обычное дело, можно даже не углубляться в историю. Так, например, в 1950 году имам Йемена приказал публично обезглавить пятьдесят семь человек и некоторых из них казнил сам. Имаму доставило большое удовольствие смотреть, как слетали головы молодых офицеров, воодушевленных новыми идеями. Головы были выставлены в единственной аптеке города, там, где сегодня размещается министерство здравоохранения. В то время я был совсем юным студентом, только-только приехавшим в Соединенные Штаты, и мне было ужасно досадно. Почему они прибегли к таким средневековым методам? Я считал, что ваш электрический стул куда цивилизованнее, как, впрочем, и напалм. В них меньше личного…
Он старательно изгнал из своего голоса всякий намек на юмор, но Стефани странно посмотрела на него.
- Что касается меня, то во мне есть арабская и негритянская кровь, - продолжил Руссо. - Я начисто лишен каких бы то ни было расовых и религиозных предрассудков. Я глубоко привязан и к исламу, и к демократии…
Руссо ощутил хорошо знакомое покалывание самоиронии, разрушительной и переходящей в настоящую злость. В своей профессиональной жизни он уже сыграл столько ролей, что, случалось, задавался вопросом, а есть ли у него какая-нибудь личная жизнь. Ему довелось побывать евреем, кубинцем, пуэрториканцем, итальянцем, чернокожим с островов Карибского моря, бразильцем, арабским террористом. И все это благодаря юной антильской рабыне с нежным выговором, которая обворожила французского искателя приключений более века тому назад. Обычно он пресекал эту самокритику, потому что она плохо сказывалась на его нервах. Его нервы должны были содержаться в превосходном рабочем состоянии, хорошо смазанные и всегда готовые послужить, как и тот плоский предмет, что он носил подмышкой. Он решил остановить свои излияния и улыбнулся.
- Но я, наверное, наскучил вам своими демократическими историями.
- Как раз наоборот…
- Вы слишком красивы. Красота не может быть демократичной, потому что она уникальна. В Коране говорится: "В жаркой пустыне узнаешь ты Милосердного по чистой воде и прохладной тени, что оставит он на твоем пути". Сура о мучимом жаждой Путнике.
Руссо остался вполне доволен своим литературным экспромтом. Ему уже случалось раньше переделывать Библию. Самое время было взяться и за Коран.
Стефани сделала над собой усилие, чтобы принять серьезный и даже почтительный вид. Ее литературные вкусы были ближе нью-йоркской школе Филипа Рота и Нормана Мейлера, чем Библии или ее эквивалентам. Но здесь они находились в Средневековье, и следовало уважительно относиться к верованиям других и воздерживаться от иронии, даже если та напрашивалась сама собой.
А еще этот человек казался плотью от плоти здешней земли. Внешне это был современник царицы Савской, чья легендарная империя некогда лежала чуть дальше на востоке, в горах и песках Йемена. Хотя он и говорил на безупречном английском, но из-за этого лица из стародавних времен его американский акцент коробил Стефани и воспринимался ею как противоестественность, как кощунство. Его черты - в том числе и высокий лоб, увенчанный белизной и золотом, обладали тем царственным достоинством, которое являет природа, возобновив связь с изначальными корнями. Это живое присутствие прошлого не могло не взволновать. Впервые после ужаса в пустыне у Стефани снова пробудился интерес к этой стране и ее обитателям. Она быстро устроила себе небольшой суд совести, так, на всякий случай, но вышла из испытания с честью: нет, тут - слава Богу! - ничего общего с сексом. Похожее волнение она ощутила перед статуей Тутанхамона на выставке египетского искусства. Люди порой бывают так смешны. Порой кажется, что они не думают ни о чем, кроме постели.
Руссо опустил глаза на письмо в "Нью-Йорк таймс". Главное сейчас - помешать малышке покинуть страну и вызвать своей историей брожение умов в Нью-Йорке. Письма и каблограммы не представляли непосредственной угрозы: на почте за этим следили. Но она попросила в гостинице забронировать ей место на ближайший рейс, и они отчаянно искали довод, чтобы вынудить ее отложить отъезд.
Он поднял глаза и посмотрел на нее. Красивое личико, усыпанное веснушками, которые, казалось, пролились дождем с ее бронзовой шевелюры. Чуть вздернутый нос, которого хотелось нежно коснуться пальцами. Взгляд был открытый, прямой, волевой и решительный, и в нем присутствовало выражение уж незнамо какой доброй воли, нежности, желания поступать правильно. Она не была по-настоящему красивой, от совершенства ее спасала легкая неправильность черт - высокие выступающие скулы и мягкость щедрых губ с трудом сочетались с очень прямым лбом и волевым подбородком. Руссо остерегался красоты: она все выставляет наружу, в ней уже не откроешь ничего нового.
- Вы и в самом деле думаете, что в этом замешано правительство? - спросил он.
- Я в этом не сомневаюсь. Они делают всё, чтобы замять это дело.
- А если это была провокация? Если за эти преступления ответственны противники нового режима, агенты-провокаторы? Из вашего письма следует, что все жертвы как бы случайно принадлежали к этническому меньшинству, шахирам… Их казнь можно преподнести как доказательство того, что хасаниты, которых у нас порой называют "вновь прибывшими", вот таким вот отвратительным образом избавляются от бывших хозяев страны…
Стефани смотрела на него с удивлением.
- У вас и вправду политический склад ума, - сказала она.
В ее голосе не было ни следа подозрительности, но Руссо спросил себя, не слишком ли он торопит события.
- Как я вам уже говорил, я получил образование в Соединенных Штатах, а если там чему и учат, так это политике.
Было шесть часов, и улочка окрашивалась в тот розовый цвет, который заходящее солнце дарует в моменты нежности. Это был час, когда женщины шли к колодцу и десятками скапливались вокруг крана, из которого непрерывно текла вода, на углу между мечетью и медресе. У каждого бедуина было ружье, которое являлось неотъемлемой частью мужского костюма. Караваны верблюдов шли к большим воротам на другой стороне площади, а спешащие деловые люди мчались на такси-мотоциклах, обнимая руками водителя. Прошествовала процессия из двадцати ребятишек с плакатами, и хотя Стефани не могла их прочесть, она достаточно поездила, чтобы догадаться: надписи прославляют демократию и аграрную реформу.
Руссо как раз излагал ей историю Хаддана, выражая твердую надежду на то, что строгие библейские нравы выживут при переменах; вдруг он заметил на лице Стефани выражение страха. Ее глаза расширились, губы слегка приоткрылись, она крайне внимательно за чем-то наблюдала… Он хотел было обернуться в ту сторону, но она коснулась его руки.
- Не смотрите…
- В чем дело?
- Снова тот человек… Он повсюду ходит за мной… Вы, наверное, думаете…
В ее голосе появились звенящие нотки, и Руссо машинально пожал ей руку. Повелитель пустыни вряд ли бы позволил себе такой жест, но он как-никак три года прожил в Соединенных Штатах…
- Да нет же, я вам верю…
- Теперь вы можете взглянуть… Вон там…
На мужчине была куртка цвета хаки с короткими рукавами, широкие местные шаровары и сандалии. Светлые, подстриженные коротким ежиком волосы и шея такой же толщины, что и голова, - было не разобрать, где кончается одно и начинается другое. Лицо было плоским, как если бы его черты едва уцелели после встречи с дорожным катком. Он облокотился о стену и демонстративно ни на что не смотрел…
- Так, вы сейчас расстанетесь со мной и медленно двинетесь в сторону гостиницы. Вы ведь живете в "Метрополе"?
- Да.
- Ждите меня в холле.
- Что вы собираетесь делать?
- Наведу справки.
Они оба встали, и Руссо поднес руку к губам и к сердцу, как и подобало в этих краях. Случалось, он ловил себя с поличным на комедиантстве и упрекал за то удовольствие, которое испытывал, когда ему доводилось играть роль, особенно хорошо подходившую к его внешности. Сомнения не было: ему это нравилось.
Стефани протянула ему руку и поймала себя на том, что задумчиво смотрит на великолепную голову всадника пустыни. Ей почти захотелось увезти ее с собой в Соединенные Штаты.
Она рассмеялась. Это возвращалось…
- Извините меня. Я впервые смеюсь с тех самых пор… Мне гораздо лучше…
Она медленно двинулась в сторону "Метрополя". Никакой влюбленности, все дело в местном колорите. Она умела восхищаться красотой всюду, где ее находила, и не было никаких причин не восхищаться ею в мужчине. Да и вообще, кожа у нее на лице и на щеках продолжала шелушиться и не все ссадины зажили. В таком виде она вряд ли может кому-то понравиться, да ей и не хотелось нравиться. Конечно, после всего пережитого ее нервы были в ужасном состоянии, а именно в такие моменты женщины часто бросаются в объятия незнакомца. Она, слава Богу, еще до такого не дошла.
Руссо наблюдал за человеком.
Тот почти тотчас же пошел следом за Стефани.
Руссо выждал какое-то время, бросил на стол несколько рахдов и поднялся.
Власти заверили его в своем содействии, так что можно было не стесняться…
Он выбрал момент, когда человек проходил мимо одной из лавок.
Ее дверь была широко раскрыта.
О таких подвигах позднее рассказывают внукам, сидя в углу у камина с трубкой во рту. Руссо нацелился и ударил незнакомца в печень, одновременно толкнув его внутрь лавки. Это был удар, прозванный агентами "baby food", никто не знал в точности почему.
Соглядатай, наполовину потеряв сознание, повалился в помещение и остался лежать ничком, стараясь не шевелиться. Руссо поставил ступню ему на затылок, и теперь достаточно было легкого движения ногой, чтобы шейные позвонки хрустнули.
Лавка была погружена в приятную прохладу. На полках смешивались гладкость и узорчатость, скромность и великолепие разноцветных тканей: хлопка, шелка, бархата, парчи и кашемира. Превратившись в статуи, продавец и покупатель так и остались стоять около куска парчи, который торговец держал в руках, и который, похоже, был предметом бурных дискуссий. Лишившись дара речи, они уставились на Руссо, с еще раскрытыми на последних слогах ртами.
Первым ожил хозяин заведения. Это был очень тучный молодой человек, одетый в подобие бежевой джелабы, с афганской феской хасанитов на кудрявой голове. Он ринулся к двери с ловкостью толстяков, хоть и неуклюжих, но с детства привыкших убегать.
Это был не самый подходящий момент разбираться с каким-нибудь низшим звеном полиции. Руссо чуть сильнее надавил ногой на затылок, что вызвало в светловолосой голове под его туфлей легкое преломление сознания. Затем он только-только успел поймать торговца за руку.
- Сохраняйте спокойствие, сударь. Продолжайте свою дискуссию. Дела есть дела.
- Nicht verstehen, - произнес славный толстяк по-немецки, по одному ему известным причинам.
- Тогда я вам сейчас объясню. Смотрите…
Покупатель, который до этого стоял без движения, прижимая к сердцу великолепный кусок алой парчи, выбрал этот момент, чтобы покинуть место действия. Испустив горестный крик, он метнулся к двери. Руссо перехватил его на лету. Стукнул он его не очень сильно - из уважения к мирному населению - но тот, по-видимому, был чувствительной натурой; он потерял сознание, больше от страха, чем от удара. Руссо обернулся к торговцу.
- Вы понимаете, что я имею в виду?
Лавочник внезапно сделал открытие:
- Я говорю по-английски, - произнес он.
- Да уж, непростой вы человек, - сказал ему Руссо. - Зайдите за прилавок и сидите там спокойно.
Торговец послушался. По ходу дальнейшей операции Руссо временами видел его наполненные ужасом глаза над куском персикового шелка.
Он запер дверь и вернулся как раз вовремя, чтобы помешать плоскоголовому что-либо предпринять. К тому уже вернулось сознание, и его правая рука ползла вдоль бедра к карману. Руссо безо всякого зазрения совести пнул его ногой в морду.
И тут же похвалил сам себя за правильные действия. Ибо у него больше не оставалось никаких сомнений относительно того, почему этот человек шел за Стефани.
Содержимое его карманов было весьма поучительно. Помимо метательного ножа - рукоятка была утяжелена для баланса - в кармане также имелась неизбежная "беретта". За последние пятнадцать лет эта компания в двадцать раз увеличила объем продаж и годовой оборот, а ее продукция стала столь же распространенной, как зубная щетка.
Руссо закурил, затянулся и тут же потушил сигарету. Он больше не отойдет от малышки ни на шаг. И он проследит за тем, чтобы она оказалась на борту первого же вылетающего из страны самолета. Специального самолета, если потребуется.
Человек, которому он сейчас мог, надавив чуть посильнее, сломать шею, получил приказ убрать Стефани.
"Политический сыск Хаддана убирает свидетеля, который отказывался молчать…" Он уже видел, как через несколько дней в газетах появляется такой заголовок. Между тем имелась одна неувязочка. Совсем маленькая.
Убийца был европейцем. Оба джентльмена, с которыми он имел дело в Багдаде, были англосаксами. Все это начинало сильно попахивать Западом…
Он заметил, что плоскоголовый приходит в себя. Он уже достаточно соображает, чтобы после первых инстинктивных движений, с которыми не смог совладать, тут же создать видимость полной неподвижности.
Руссо взял с полки кусок дорогого бархата и крепко связал им руки своей жертвы. Остаток бархата лег роскошными волнами вокруг тела. Лучшими эстетическими эффектами мы часто обязаны случаю.
Он снова поставил каблук на затылок соглядатая и надавил.
- На кого работаешь?
Лицо плоскоголового одной щекой было прижато к полу. Руссо видел его маленький, голубой левый глаз, - спору нет, со своей шеей удава, плоской физиономией и подковообразной челюстью тип выглядел весьма устрашающе. Капли пота на его змеином лице казались каплями яда, которые почему-то сочились не из зубов, а из пор.
- Я хочу знать название организации, адрес штаб-квартиры, имя здешнего представителя… И план действий. Место, день, час… Всё.
Убийца молчал. Руссо надавил каблуком так сильно, что услышал, как щелкнули позвонки; от боли из горла вырвались свистящие звуки.
- Организация - "Талликот тул компани". Штаб-квартира в Кейптауне…
Руссо это озадачило.
- Вот тут ты и в самом деле меня порадовал… Два года тому назад они уже чуть было не заполучили мою шкуру!
Так, значит, в очередной раз то же самое. Оружие. После знаменитого сэра Бэзила Захарова в тридцатых годах, "Талликот тул компани" была крупнейшим в мире частным предприятием по торговле оружием. Его духовной наследницей. Ее последние подвиги - поставки оружия в Ирландию - неделями не сходили с первых полос всех газет. Согласно официальным данным, зачитанным с трибуны ООН, "Талликот тул компани" контролировала семь десятых частного рынка. Добрая треть произведенного в Чехословакии оружия проходила через ее руки. Кроме того, "Талликот" была одним из немногих предприятий мирового масштаба, диктовать которым условия не удавалось даже американской ИТТ. Юридический адрес - Кейптаун… Скажешь тоже. Юридический адрес - весь мир.
Предприятие было совершенно легальным. Торговые операции осуществлялись от лица примерно двадцати организаций. "Талликот" располагала одним из лучших в мире торговых флотов. Продукция хранилась на судах. Никаких складов на суше. "Талли", как ее называли в профессиональных кругах, могла поставить товар заказчику в любой момент, он у нее всегда был в наличии. Танки, самолеты, ракеты… всё вплоть до малайских криссов.
Руссо понадобилось сделать над собой усилие, чтобы не переломить плоскоголовому позвоночник. Он редко вспоминал о нескольких каплях черной крови, доставшихся ему от бабушки, считая их своего рода красивой семейной реликвией. Но в этом деле что-то многовато было южноафриканцев…
Плоскоголовый пошевелился.
- Чувствуешь себя лучше? Какая незадача…
Он надавил каблуком ему на шею.
- Имя здешнего главного?
Он его знал. Мало было такого, чего он не знал о "Талликот тул компани". Но ему нужно было подтверждение. Порядок есть порядок.
- Имя?
Тип молчал. У него еще, похоже, остались угрызения совести.
Руссо заставил его расстаться с ними.
Он пошел на просчитанный риск и до предела надавил каблуком…
- Берш! - завопил плоскоголовый.
- Хорошо, - сказал Руссо. - Где он сейчас?
- Не знаю. В пустыне. Он отдает приказы по рации…
- На какой частоте?
Руссо недооценил торговца. Он понял это, когда ему на голову обрушился стул. Сам Руссо особо не пострадал, но, стараясь удержать равновесие, случайно оперся всем весом на правую ногу…
На Руссо вдруг навалилась страшная усталость - и моральная, и физическая: всякий раз, когда приходилось кого-то убивать, он чувствовал одно и то же. Переход в пустоту. Он задавался вопросом, почему же никто до сих пор ради разнообразия не убил его…
Суконщик снова отскочил за прилавок.
- Пожалуйста, не убивайте меня. Не нужно меня убивать. Я мирный человек…
Руссо вырвал лист из лежавшей на кассе регистрационной книги и нацарапал записку.
- Иди отнеси это послание сэру Давиду Мандахару в министерство внутренних дел. У тебя не будет неприятностей.
Он вышел. Правительственный "кадиллак" с водителем ждал его у дверей "Фелисите", он приподнял свои одеяния и устроился на кожаном сиденье, мрачно глядя в затылок шофера… Эти штуки еще более хрупкие, чем меня учили в школе, подумал он.
Ему было в чем себя упрекнуть.
Одно неосторожное движение ногой - и навсегда иссяк источник информации, более сладкий для слуха, чем все фонтаны Аллаха…
Берш…
Он обернулся, чтобы посмотреть, на месте ли почетный эскорт. Он был на месте: на борту "БМВ", несущегося на всех парусах. Власти были с ним крайне предупредительны…
"Кадиллак" какое-то время ехал вдоль величественной стены, затем свернул и устремился вверх по дороге, которая вела к крепости. Над входом развевался новый флаг - красный с синими звездами: революция и надежда. Во внутреннем дворе - на бывшем рынке рабов - вдоль стен росли дикие розы и скучал на солнышке бронеавтомобиль. Компанию ему составляли два мотоцикла и сидевший по-турецки военный в поношенной и неухоженной форме - одном из печальных слепков с формы бывшей британской колониальной армии.