- Правда? Должно быть, отвлекся.
- Думали о своей работе. Эти мысли не оставляют вас.
- Боюсь, и о других вещах. - Он не глядел на Софию. - Декорации очень хороши. Величественны.
- Каких других вещей вы боитесь?
- Это просто такой оборот. Как вы думаете, какова цель нашего похода? Должен сказать, у меня нет большого опыта путешествий в горах.
- Генрих не станет испытывать нас на прочность. Он бывал здесь раньше и знает дорогу. Вы очень таинственны, Александр.
- Когда я не могу говорить о чем-то без замешательства, я молчу. Только и всего.
София почувствовала приближение мужа.
- Александр хочет знать, куда именно мы направляемся, - сказала она Оберманну.
- Мы движемся к горе Гаргар, мистер Торнтон, в хребте Иды. Именно там богини спустились с небес. По счастливому совпадению именно там зарождается Скамандр. Так что вы увидите его исток. Гора отмечает начало этой божественной реки. И начало Троянской войны. Она вдвойне благословенна. Ведь люди любят начало приключений, разве не так?
Они пришпорили лошадей и поднялись по каменистой дороге, проходившей между густо растущими деревьями. Затем дорога повернула, и они примерно милю ехали вдоль берега ручья, который привел их в долину между двумя пиками Иды. Дно этой долины было покрыто валунами, скатившимися с крутых склонов, возвышавшихся по ее сторонам. Откуда-то сверху доносился звук текущей воды.
- Вы видите гору Гаргар и гору Котил, - объявил Оберманн, возглавлявший группу. - Вершина Гаргара находится на высоте шести тысяч футов над уровнем моря. Не волнуйтесь. Мы не станем подниматься на вершину! - Он рассмеялся. - Поляна на четыре тысячи футов ниже вершины горы. И здесь мы увидим исток Скамандра. Следуйте за мной.
- Думаю, выбора у нас нет, - пробормотал Хардинг, не обращаясь ни к кому в отдельности. Его угнетали тяготы путешествия.
Они поднимались по узкой тропе по одному, вьючная лошадь замыкала шествие. За час трудного подъема они достигли небольшого плато, откуда увидели внизу под собой долину и равнину Трои, простирающуюся до моря. Слышен был лишь звук быстро бегущей воды.
- Мы рядом с поляной богинь, - сообщил Оберманн. - Но прежде чем мы выйдем на нее, я кое-что покажу вам.
Они последовали за Оберманном по тропинке, которая, казалось, шла вокруг горы. Вдруг он остановился и указал наверх. Из пещеры в почти вертикальной скале широкой струей лился поток. Вода падала с большой высоты по выступающим камням, ниже присоединялся меньший ручей, и дальше небольшая речушка пробиралась вниз по склону горы.
- Вот исток божественного Скамандра! - воскликнул Оберманн. - Его питают зимние снега. Он чист! Он несет горё плодородие! - Внизу склоны, окрестные холмы и равнина действительно были покрыты лесами. - Здешние деревья давали древесину для кораблей Париса, когда тот готовился украсть Елену. Но на этой же горе греки нашли дерево, чтобы соорудить огромного коня! Видите, как земля формировала судьбу Трои? Отсюда боги наблюдали за битвой. Это здесь Анхизом и Афродитой был зачат Эней. Вот почему я привел вас сюда. Это часть города.
- Нам самим скоро понадобится дерево, - сказал Хардинг Торнтону, - чтобы развести костер. - Он все с большим беспокойством поглядывал на небо.
Солнце садилось, и ясное небо обещало холодную ночь. Хардинг не ожидал, что их путешествие так затянется, и ему не слишком нравилась перспектива ночевать в турецкой местности.
Но Софию и Торнтона увлек дух странствий, присущий Оберманну, они получали удовольствие от каждого мгновения, проведенного на горе. Торнтон показал ей, как лучи заходящего солнца играют на поверхности скалы, как будто в глубине горы пылает раскаленная печь.
- Ну, - сказал Оберманн, - сейчас мы посетим трех богинь.
Проехав немного назад, они свернули на не большую тропу, идущую среди скал и кустов утесника в лес. Здесь было темно и сумрачно, не видно было горного хребта и не слышно звука воды. Путешественники молчали. Вскоре они выехали на небольшую поляну, где росли рядом три ивы.
- Священная земля, - добавил Оберманн.
Они спешились и привязали лошадей к дубам на опушке.
- Эти деревья растут на том месте, где когда- то стояли богини. Ива любит воду. Они любят Скамандр, как любили его богини, - продолжил Оберманн.
К изумлению Хардинга, Оберманн встал перед ивами на колени, склонив голову в молитве. Хардинг чувствовал, что не должен поощрять этот акт поклонения, подошел к краю поляны и стал всматриваться в деревья. И вдруг отпрянул. Ему показалось, что он заметил движение в листве. Он вернулся к остальным в тот момент, когда Оберманн поднимался с колен.
- Мы можем расположиться здесь лагерем, - сказал Оберманн. - Пока еще светло, нужно набрать веток для костра. - Он засмеялся, заметив неудовольствие Хардинга. - Еда лежит в седельных сумках, и я предусмотрительно захватил четыре одеяла. Земля здесь очень ровная.
В лесу неподалеку от поляны они легко набрали топлива для костра и сложили большой кучей подальше от трех ив.
Когда небо потемнело, над горами появилась полная луна, серебряный шар с отчетливо видимыми долинами и горами. Казалось, до нее совсем близко.
- Я знаю, что мы должны сделать, - произнес Оберманн.
- Надеюсь, - шепнул Хардинг Торнтону, - что это не какая-нибудь церемония. Он совершенный язычник, вам не кажется?
- Мне кажется, это его способ поддерживать хорошие отношения.
- Отношения? С кем?
- С троянцами. С этой землей.
Оберманн подошел к вьючной лошади и вытащил из сумки мраморную головку, которую купил в Ине.
- Это награда, - сказал он. - София, ты должна выбрать среди нас самого достойного и наградить.
- Вы повторяете легенду, герр Оберманн, - заметил Хардинг. - Разве это мудро? Не приведет ли это к новому конфликту?
- Какой тут может быть конфликт? Мы не божества. Мистер Торнтон не станет никого похищать. По крайней мере, я на это надеюсь.
- Не представляю, что я должна делать, Генрих.
- Мы построимся перед тобой. Мистер Хардинг самый благочестивый. Я - самый безрассудный. Мистер Торнтон - что ж, он самый красивый. Тебе просто надо выбрать между нами.
Они стояли рядом с тремя ивами, и яркая луна на мгновение превратила их в мраморные фигуры, немые и неподвижные в серебряном свете. Изваянная голова лежала на земле перед ними и Софией.
- Я не могу сделать этого, Генрих.
- Как она может выбирать между нами, сэр? - спросил его Торнтон.
- Женщины это умеют.
- Я не так уж уверен в этом, - ответил Хардинг. - Вспомните Еву.
Они услышали неподалеку вой волка. Лошади сбились в кучу и негромко заржали, а Оберманн подошел к краю поляны и всмотрелся окружающие их деревья.
- Это предупреждение, - сказал он, вернувшись к остальным. - Только и всего.
- Тебе велят не изображать богов, - предположила София.
- Возможно.
- Мне показалось, я что-то видел между деревьями. - Хардинг был явно взволнован.
- В полнолуние, - сказал Оберманн, - волк обладает человеческой душой. Так говорили у нас в Германии, когда я был ребенком. Но чья душа захотела быть с нами сегодня ночью? - Он посмотрел на Софию. Она подумала об Уильяме Бранде.
Пока они разговаривали, Александр Торнтон набрал еще веток на поляне и в лесу неподалеку. Принес их в центр поляны и положил на уже собранную кучу.
- Огонь удержит на расстоянии любого зверя, - сказал Торнтон.
Он вытащил из кармана спички, и вскоре от языков пламени по всей поляне разошлось тепло и мерцающий свет.
- Давайте петь, - предложил Оберманн. - Петь громко. Это отпугнет ночных зверей. Я спою вам "Einerlei" и "Meinem Kinde".
- И он громко запел, затем стал декламировать балладу, начинавшуюся "Fűr fiinfzehn pfennige". Никто не понимал ни слова, но когда Торнтон перехватил инициативу, затянув "Плачущего оленя" и "Где пчела собирает нектар", к нему присоединился Десимус Хардинг.
Они пели до тех пор, пока пыл не иссяк, и они уже не могли придумать, что бы еще спеть. Все заснули, а тем временем костер догорал. В лесу все было тихо.
На следующее утро они проснулись в хорошем настроении, отдохнувшие и довольные, что ночью на них никто не напал. Опасность миновала.
Но, когда они свернули одеяла и затоптали остатки костра, Оберманн воскликнул:
- Она пропала! - Оберманн стоял с озадаченным видом, упершись руками в бедра. - Ее унесли!
- О чем ты, Генрих?
- Я оставил ее лежать на земле. Скульптура - мраморная голова - пропала.
- Она должна быть здесь, - возразил Хардинг. - Как она могла исчезнуть?
Они осмотрели всю поляну на случай, если голова каким-то странным образом укатилась. Поискали в лесу рядом с поляной.
- Как это можно объяснить? - с вызовом спрашивал Оберманн спутников.
- Ее мог забрать ночью медведь, - улыбаясь, сказал Торнтон. - Вдруг они собирают такие вещи.
- Совершенно бесшумно, так что мы не проснулись, - отозвался Оберманн. - Вряд ли.
- Может быть, кто-то из нас ходит по ночам? - тоже улыбаясь, предположил Хардинг. - Но вряд ли кто-нибудь из нас пошел бы в лес.
- А как ты это объясняешь? - спросила Оберманна София.
- Не знаю. - Он внимательно оглядел всех. - Вы станете надо мной смеяться, если я рискну предположить божественное вмешательство…
- Три богини спустились на землю и избавились от соперницы. Так?
- Не торопитесь, преподобный. Не забывайте, это священное место. Может быть, именно поэтому волки нас не тронули.
- Значит, - сказала София, - мрамор стал наградой богиням за то, что они защитили нас.
- Вот как, - произнес Хардинг.
- Возможно. - Оберманн обнял жену за талию. - У Софии женское понимание богинь. Может быть, они хотели получить дар.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
После отъезда Десимуса Хардинга в Константинополь прошло несколько недель. София все больше интересовалась тем, как Торнтон внимательно изучает глиняные таблички. Она приходила в его жилище, и они, сидя рядом, сосредоточенно рассматривали странные знаки и символы на разложенных на дощатом столе табличках. Она научилась точно зарисовывать их, и теперь они могли сравнивать свои интерпретации различных изображений. То, что казалось Торнтону пучком стрел, Софии представлялось снопом колосьев.
В свою очередь, Торнтон расспрашивал ее о небольших вотивных фигурках, которые регулярно находили в земле Трои. Одни были терракотовыми, с прекрасно вылепленными мужскими и женскими головами, а другие сделаны более грубо, но ключ к их смыслу можно было найти всегда. На спинах некоторых из них София заметила процарапанные линии, которые, по ее мнению, обозначали длинные волосы женского божества.
- Удивительно, - однажды утром сказала она Торнтону, показывая грубого костяного идола, - что часть фигурок выполнена так тщательно. Словно их сделал какой-то художник.
Они находились в доме Софии и Оберманна и стояли как раз над углублением под полом, где были спрятаны сокровища.
- А что вы думаете об этом? - Он показал на четыре горизонтальных линии ниже головы.
- Это ее броня. Ниже две груди. А пересекающиеся линии на теле придают ей еще более воинственный вид.
- А это?
- Думаю, ее вульва.
- Наши друзья не отличались деликатностью.
- Они не страшились жизни. Это исток мира, Александр.
- Блажен, кто жив был на том рассвете. - Он на мгновение смешался. - Простите. Это просто цитата.
- Вас не за что прощать. Это чудесное чувство. Когда сыновья и дочери Евы приходят в мир, нужно радоваться. Вот другая, похожая на нее богиня. Видите?
- У троянцев было гораздо более здравое представление о своих богах. Они могли радоваться…
- Отношениям между полами? О да. Это часть их божественности. И это нас с ними объединяет.
- Я думал, вы христианка, София.
- Не здесь. Христианство не имеет ничего общего с Троей. - Она подняла фигурку, чтобы на нее падал свет. - Это богиня жизни. Равновеликая Рее. Сейчас вы видите? Мне кажется, это детская игрушка. Или, возможно, амулет, который носили на шее. Видите? Вместо лица нарисован круг.
- Не думаю, что она предназначалась для ребенка. Слишком свирепа.
- Я бы не назвала ее свирепой. Древнее изображение, только и всего.
- А что вот это? - Торнтон поднял тяжелый предмет из диорита с пятью шарообразными выступами.
- Видите эти едва намеченные линий? Это ожерелье. Значит, этот шар - голова. - София поставила фигурку правильно. - Руки-ноги на месте, - сказала она. - Удивительно, в ней до сих пор сохранился дух.
Торнтон шагнул назад.
- Она могла принадлежать тому ребенку.
- Скелет которого мы нашли? Боюсь, его дух отлетел.
- Разве это прежде всего дает ребенку жизнь? Дух?
- Конечно, - ответила она.
- Я обычно называю это душой.
- О, душа так медлительна. Она существует в нас наподобие какого-то камня. А дух прыгает и пляшет. Это сок в стволе дерева, кровь в венах.
- Никогда не знаю, говорите ли вы всерьез, София.
- Да я никогда не бываю серьезной.
- Я видел вас серьезной. Когда вы молчите и смотрите через равнину в сторону Геллеспонта и крутите прядь волос на пальце.
- Вы наблюдали за мной! Это нечестно.
- Я часто наблюдаю за вами.
- Не делайте этого. Сейчас я говорю серьезно, Александр. Прошу вас, не делайте этого.
Увидев ее ужас, он понял, что зашел слишком далеко. Он огляделся вокруг, чтобы не встречаться взглядом с Софией, и заметил ее плащ и шляпу, небрежно брошенные на кровать. На тумбочке лежала пачка американских сигарет Оберманна.
- Вам здесь уютно, София.
- Уютно? Я бы так не сказала. - Она засмеялась. - Я справляюсь, как выражается муж.
- Но вам нравится ваша работа здесь.
- Теперь это моя жизнь. - София с минуту помолчала. Она уже жалела, что не сумела скрыть от него недовольства. - Я никому этого не говорила.
- Я восхищаюсь вами, София. - Он правильно понял ее взгляд. - Я ничего никому не скажу.
Торнтон вернулся к себе и достал начатое письмо, адресованное главе Отдела древних исторических рукописей Британского музея. Алфред Граймс был его коллегой и другом, и Торнтон чувствовал, что должен написать ему о том, как найденный после землетрясения маленький скелет рассыпался в прах у них на глазах. Таким образом, этот факт был бы письменно зафиксирован, хотя и в неофициальной форме, и послужил бы свидетельством реального состояния дел в Трое.
"Мой дорогой Граймс, - начиналось письмо. - Я здесь, на вершине крепостного холма Гиссарлык, иначе известного как Троя. Во многих отношениях это славное место - нигде больше в мире земля не открыла так много остатков древних поселений, лежащих один над другим, со всем их богатым содержимым. - Далее Торнтон описывал слои различных поселений Трои и, в частности, объяснял открытие "сожженного города", о котором, как считается, писал Гомер. На второй странице он выражал свой восторг по поводу возможности изучения глиняных табличек. - Я действительно считаю, что это один из первых образцов письма в мире, - писал он Граймсу. - Возможно, эти таблички появились прежде надписей в Месопотамии, но по этому, как и по многим другим вопросам, я еще не пришел к определенным выводам".
Он описал свои не слишком успешные попытки дешифровки этих символов и, тем не менее, подтвердил свою веру в то, что, в конце концов, "найдет путь сквозь все эти дебри".
Он на мгновение остановился, затем начал новый абзац.
"Тебе известна репутация герра Оберманна как довольно агрессивного и властного человека. Репутация вполне заслуженная. Он настоящий тевтонец, а на археологию смотрит как на инструмент для своих теорий и полностью пренебрегает доказательствами. Он приказывает разрушить что-либо римское или греческое, чтобы можно было обнаружить нечто более древнее. Когда бывают найдены глиняные черепки, относящиеся к классической древности, он выказывает неудовольствие и, если в ходе работ они попадают ему в руки, выбрасывает их! Он недовольно смотрит на каждый стремевидный сосуд, появляющийся из земли. Кроме того, произошел один прискорбный и довольно неприятный случай. - Торнтон кратко изложил историю находки детского скелета, рассыпавшегося в прах. - Я нисколько не сомневаюсь, что видел зарубки ножа на костях и еле ды содранной с костей плоти, но герр Оберманн не скрывал глубочайшего безразличия, более того, он явно обрадовался, когда скелет этого бедного существа начал рассыпаться под нежелательным воздействием воздуха. Он отказался поверить, что его благословенные троянцы практиковали ритуальное жертвоприношение или ритуальный каннибализм, несмотря на то, что подобные обычаи известны у других первобытных племен. По его убеждению, его троянцы вовсе не таковы. Они гомеровские герои в блистающих доспехах. - Торнтон снова остановился, обдумывая написанное. - Итак, я прошу тебя сохранить письмо до моего возвращения, когда я решу опубликовать подробное описание этого случая. Прилагаю рисунок, сделанный на месте погребения".
Далее шли добрые пожелания другим коллегам из Британского музея и подпись: "Сердечно твой, А. Торнтон. Затем он положил письмо в конверт и запечатал".
На следующее утро Торнтон отдал письмо турецкому мальчику, Рашиду, в обязанности которого входило ездить с поручениями в Чанаккале.
Оберманн шел к "арсеналу", где хранились находки; он дал складу такое название после того, как был найден меч. Он видел, что Торнтон вручил Рашиду небольшой пакет и, подождав в дверях, пока Торнтон не ушел, подозвал мальчика.
- Что это у тебя, Рашид? - Он бросил взгляд на адрес на конверте. - Я сегодня утром поеду в Чанаккале и возьму письмо. - Он дал мальчику его обычные чаевые. - Не говори мистеру Торнтону, а то он велит тебе вернуть его деньги.
Оберманн вернулся домой, зная, что София занята на раскопках: в траншее было найдено несколько нефритовых бусин. Оберманн вынул письмо из конверта и, тихонько насвистывая, быстро прочел его.
- Англичанин озадачен моим поведением, - сказал он вслух. - Меня не назовешь славным парнем. - И он сжег письмо на свечке.
София заметила вечером за ужином, что муж веселее и общительнее, чем обычно. Особое внимание он выказывал Торнтону, настаивая, чтобы тот положил себе еще консервированных персиков, которые он полил кюрасо из фляжки, взятой к столу.
- Это не амброзия, - заметил он. - Но и мы не боги. Мы смертные. И должны питаться консервированными персиками. Они вам нравятся, мистер Торнтон?
- И не герои, - добавил Лино. Консервированные фрукты его не привлекали.
- Что, друг мой?
- Время героев прошло.
- Ах, Лино, вы пессимист. Вы согласны с ним, мистер Торнтон? Что время героев прошло?
- Не могу сказать.
- Но ведь у вас наверняка есть мнение по этому поводу. Ваш друг Роулинсон, к примеру. Будут ли его помнить через тысячу лет?
- Он мне не друг, хотя я ценю его очень высоко.
- Так значит, он - герой?
- Не знаю, есть ли у этого слова какая-либо ценность. Его смысл со времен Т^ои изменился.