Он был очень высок, бледен, длинные темные волосы доходили до плеч, усы и борода тоже были длинные. Он смотрел не на нее, а в сторону, но дело было не в вежливости и не в застенчивости. Он сказал, что вода для нее есть, но что она должна подождать снаружи. Вошел в дом и вернулся с кувшином и чашей.
Хранитель по-прежнему не смотрел на нее. Возможно, ему не полагалось смотреть на женщин. Она жадно пила из чаши, а он все это время сжимал и разжимал кисти рук. Когда она поблагодарила, он взглянул на нее, и она ощутила, как ее тряхнуло, в буквальном смысле слова. Глаза отшельника оказались необыкновенно светлыми, радужка была почти белой, словно нечто бледно- бледно-голубое на снегу. В них не было ничего, кроме тишины, одиночества и скорби, в светлых глазах отшельника она увидала пещеры и поросшие кустарником горы, и одинокие тропки. Затем он отвел взгляд, и это ощущение пропало.
Он спросил, куда она едет, и она махнула рукой в сторону фермы. Отшельник покачал головой.
- Не езди туда, - сказал он. - Там живет безумная женщина. Безумная! Deli kadin! - Повторяя эту фразу, он раскинул руки и опустил взгляд, уподобившись распятию.
София поблагодарила его за воду и уехала.
Получалось, ее подозрения справедливы. Странный крик издала женщина, которую хранитель моря считал безумной. Интересно, видел ли он ее на тропинках и дорогах по соседству? Скорее, слышал о ней от тех, кто оставлял ему пищу и воду.
Теперь София продвигалась вперед медленно, раздумывая над тем, что связывало ее мужа с Теодором Скопелосом.
Она ехала по тропинке, повторявшей изгибы ручья, и вдруг ее внимание привлек неожиданный звук - впереди на небольшом расстоянии от нее виднелась безошибочно узнаваемая фигура Леонида на белом коне, направлявшегося к ферме. Она сошла с лошади и спрягалась в тени старого дерева, росшего у ручья. Почему Леонид вернулся сюда? Может быть, за сокровищами, которые она привезла в прошлый раз? Это объяснение казалось наиболее правдоподобным. Тем не менее ей хотелось разузнать, в чем депо. Она привязала лошадь у ручья и пошла вперед по грунтовой дороге.
Увидев впереди ферму, София замедлила шаги. Она не собиралась подходить слишком близко. Ей пока не хотелось, чтобы ее видели.
До нее донесся смех - истерический, дикий смех, полный страдания. Это смеялась безумная женщина.
София шла вперед, словно ее притягивало чужое отчаяние. Стали видны три фигуры во дворе. Подойдя еще ближе, она различила профиль Леонида. Он сидел на земле, рядом с ним, завернувшись в белую простыню или одеяло, стояла женщина. Седые волосы доходили ей до плеч, выражение лица было свирепым, похоже было, что женщину терзают чудовищные мысли. Затем женщина опустилась на колени, и они вдвоем - Леонид и женщина - стали ударять друг друга руками, как собаки лапами.
Зрелище показалось Софии невыносимым. Она продолжала идти вперед, теперь уже быстрыми шагами. Женщина первой ощутила присутствие Софии и зарычала на нее. Леонид обернулся и увидел приближающуюся Софию. Он вскочил на ноги.
- Что это за ужасное существо, Леонид? Что ты здесь делаешь?
Леонид покачал головой и ничего не ответил. Он смотрел на Софию с непонятной жалостью.
- Ответь мне. Что ты делаешь?
- София, это моя мать.
Женщина заверещала, выкрикивая по-русски:
- Мать! Мать! Матушка!
София застыла. И вдруг ей все стало ясно. Она повернулась и побежала изо всех сил, а вслед ей несся смех женщины. Ни разу не остановившись, она добежала до лошади. Торопливо взобралась в седло и галопом ускакала.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В то утро, когда София уезжала в Чанаккале, Торнтон проснулся раньше обычного. Едва открыв глаза, он понял, что тайна табличек разгадана. Язык не был греческим и никак не был с ним связан. Торнтону было известно его происхождение.
Он вышел из своего жилища в тот момент, когда Оберманн обнимал на прощание Софию. Торнтон отвернулся. Ему не доставляло удовольствия смотреть, как Оберманн целует жену.
- Вы рано поднялись, мистер Торнтон, - сказал ему Оберманн на обратном пути к раскопу. - Если верить пословице, вас удача ждет.
- У меня просто много работы.
- Таблички захватили вас? Что вы думаете по их поводу? Можно? - Не дожидаясь разрешения, он вошел в дом Торнтона. Увидел лежавшие на столе таблички, взял одну. Стал внимательно рассматривать. - Гомер говорил, что есть язык людей и есть язык богов. Возможно, это как раз язык богов.
- Вряд ли, герр Оберманн, я так не думаю. Это, безусловно, язык людей. - Торнтон с трудом справлялся с охватившим его возбуждением. - Но это не те люди, которых вы воображаете.
- Да? - В тоне Оберманна слышалось пренебрежение.
- Разрешите кое-что показать вам. Видите эти последовательно записанные знаки? Сначала они ничего не значили для меня, но затем я различил семь разных вариантов.
- Семь падежных форм?
- Именно. Это что-нибудь говорит вам?
- Я имею дело с землей и камнем, мистер Торнтон. Мне не уследить за ходом вашей мысли.
- Они идентичны древнему санскриту. А вот это видите? Два этих отдельно стоящих знака можно увидеть в конце многих слов. Думаю, они обозначают время. Я интерпретирую их как уа и tva. Знаете, что это, герр Оберманн?
- Скажите мне.
- Древний санскрит. - Во взгляде Оберманна читалась невозмутимость и любопытство. - Разве вы не понимаете? Троянцы говорили языком древних Вед. Это люди Ригведы и Самаведы.
- Это невозможно, сэр. Противоречит здравому смыслу. Они были греки, а не индийцы.
- Я не сказал, что они индийцы. Они были частью народа, происходившего из Пенджаба и Уттар-Прадеша. Они бесконечно древнее греков. Разве это не потрясает вас? - Оберманн молчал. - Вот свидетельство письменности, существовавшей задолго до появления финикийского или греческого алфавита. Это огромное открытие!
- Ваша интерпретация ошибочна, мистер Торнтон. Это не так. У вас создалось ложное впечатление.
- На каких свидетельствах, сэр, вы основываете свое мнение?
- Это не мнение. Это мое суждение.
- Но ваше так называемое суждение должно быть основано на имеющейся информации.
- На имеющейся информации? Я потратил жизнь и состояние на изучение этого города, мистер Торнтон.
- Это к делу не относится.
- Я день и ночь работал, чтобы открыть для археологии новый мир. Я сделал столько, сколько ни один человек не сделал и не мог сделать.
- Вы говорите только о себе…
- Не прерывайте меня. Отныне Троя будет стоять в веках, пока на земном шаре живут люди. Жителей Трои воспел Гомер и тысяча других поэтов с тех самых пор, как поэты начали слагать стихи. Троянцы всегда были европейцами, а не азиатами. Мысль о том, что они пришли с востока, противоречит здравому смыслу. Неужели мы станем ниспровергать мировую традицию ради вашей теории?
Торнтон, несмотря на все старание сохранять спокойствие, очень рассердился.
- Разрешите мне продемонстрировать вам еще вот это, герр Оберманн. И скажите мне, если это тоже покажется вам моей теорией. - Он взял глиняную табличку с изображением топора и четырех отсеченных голов. - Разве вы не видите, что это жертвы и орудие их умерщвления? Это изображение человеческого жертвоприношения!
Оберманн отвернулся и не стал смотреть.
- Неужели вы думаете, что мне интересна эта чепуха? - Он выхватил у Торнтона табличку и швырнул в угол. - Вы решили уничтожить меня и мою работу! Вас подослали мои враги в Англии, которые не успокоятся, пока не осмеют меня и не заставят замолчать!
- У меня нет такого намерения. - Как только Оберманн принялся кричать, Торнтон успокоился. - Я рассказываю вам о том, что я открыл. Только и всего.
- Что вы открыли? А как же мои открытия? Я совершил чудо, мистер Торнтон! Никто в Англии не понимает этого! А ваш музейчик - гнездо змей, которые только и ждут, чтобы ужалить меня.
- Поверьте мне, сэр, это неправда. Мы чтим ваше имя.
- Ну, достаточно! - Оберманн с явным усилием взял себя в руки. - Я рассердился на вас, это лишает меня сил и укорачивает мне жизнь. Я не могу этого себе позволить.
- Мне очень жаль, если я вас рассердил.
- В самом деле? - Оберманн внимательно посмотрел на Торнтона. - Тогда давайте мириться. Существует старинный греческий обычай для завершения спора. Тот, кто затеял ссору, произносит строки из восьмой песни "Одиссеи": "И если сказал я дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет". Другой отвечает ему словами восемнадцатой песни "Илиады": "Гнев оскорбленного сердца в груди укрощаем". Вы помните слова из "Одиссеи"?
- Но я не начинал спора, герр Оберманн. Я просто изложил выводы своей работы.
- Значит, я должен винить себя?
- Вы произнесли резкие слова, сэр.
- Хорошо, пускай. Неважно.
Он прочел наизусть строки Гомера, и с его подсказкой Торнтон произнес ответную реплику.
- Теперь мы снова друзья, - сказал Оберманн. Он попытался улыбнуться, но не сумел, и торопливо ушел.
Торнтона трясло. Он сел на постель и попытался успокоиться. Он в полной мере ощутил гнев и презрение Оберманна и понял, что не сможет оставаться в Гиссарлыке.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Очнувшись, София поняла, что лежит на кровати в номере гостиницы "Центральная" в Чанаккале, а деревянные лопасти вентилятора медленно, с шумом вращаются над ней. В дикой спешке, уезжая с фермы, она не думала ни о чем. Должно быть, она проспала здесь ночь, хотя совершенно не помнила, как сюда вернулась.
Безумная женщина была женой Оберманна, той самой женщиной из России. Когда он нечаянно проговорился об этом браке, то сказал Софии, что жена покончила жизнь самоубийством. Но на самом деле она не умерла. За ней смотрят слуги Оберманна, греческая супружеская пара, приехавшая вместе с ним из Греции в Малую Азию. Леонид - сын Оберманна. Теперь она осознала их несомненное сходство - очертания подбородка, широкий лоб.
София поняла это так ясно, как если бы муж сам рассказал ей. Муж? Вряд ли он развелся с этой безумной женщиной, а в таком случае София никогда не была его законной женой. Она пошевелилась на постели и застонала. Тогда кто она? Впереди неизвестность, перед которой она терялась.
Рядом с кроватью стояли таз и кувшин с водой, София поднялась и сполоснула лицо. Первое, что пришло в голову - бежать, бежать от него, от самой себя, бежать из Трои. Если она вернется в Афины, то, безусловно, будет считаться опозоренной, но эта участь не страшила ее. Она знала, что в делах, которые связаны с деньгами, не может полагаться на чувство чести своей матери, но считала, что сумеет выдержать ее упреки. А отец. Что ж, он не имел никакого значения.
Она снова бросилась на кровать и заплакала. Но вскоре успокоилась, хотя ничем не утешилась и ничего не придумала. Утерла глаза рукавом жакета и встала. Волнение и беспомощность исчезли, теперь она ощущала гнев. Он лгал ей. Он скрывал от нее "эту историю", как писал в послании к Теодору Скопелосу. Он оскорбил и предал ее.
- Бояться не надо, - произнесла она вслух. - Я не должна смиряться. Нужно выдержать. Я должна бороться с ним и победить.
Она не уедет. Она вернется в Гиссарлык и встретится с Оберманном лицом к лицу. Торнтон и Лино послужат ей свидетелями в обвинениях против мужа. Почему она должна стать жертвой его обмана, ведь ее воля так же сильна, как и его, а ее совесть несравнимо чище?
София вышла во двор, сказав гостиничному персоналу, что оставляет за собой номер на неопределенный срок, и забрала свою лошадь. Затем направилась в Гиссарлык.
В гостинице ее предупредили о надвигающейся буре. Небо потемнело, с моря дул сильный ветер.
Выезжая из города, она заметила молнию, а спустя какое-то время послышался гром. В том состоянии, в каком находилась София, молния показалась ей стрелой, указывающей на Трою. Лошадь раздувала ноздри и тревожно выгибала шею, но София подгоняла ее. Полил дождь, а София только громко рассмеялась. Она едва заметила, что платье ее мгновенно промокло, словно она вошла в море. Она все еще была в ярости.
Подъехав к Скамандру, София увидела стремительно несущийся поток и впереди, за завесой ливня, холм Гиссарлыка с поднимающимся, словно дым, паром. И, не уступая в ярости бушующей вокруг стихии, она вновь пришпорила лошадь, полная решимости встретиться с Оберманном, и помчалась к месту раскопок.
Но в изумлении остановилась. Дом Александра Торнтона местами обгорел, а соломенная крыша была уничтожена. Сильный дождь лил внутрь. София соскочила с лошади и побежала к дому. Подойдя ближе, она увидела открытую настежь дверь. Появился сам Торнтон. Чуть ссутуленный, словно от боли, он, казалось, не замечал ее.
- Александр! Александр! Что случилось?
- Все пропало. Размыто. Уничтожено.
- Таблички?
- Да.
Она посмотрела вверх на обугленную и все еще тлевшую солому.
- Должно быть, это молния, - сказала она. - Я видела ее в Чанаккале.
София огляделась, ища глазами Оберманна. В отдалении, за отвалом, он деятельно руководил укрыванием части раскопа мешковиной.
- Я не уверен, что в этом виновата молния. Не уверен. - Торнтон пристально посмотрел на Софию, и она сразу поняла, что он имеет в виду. - Я проснулся от жара пламени. Как раз перед тем, как началась эта ужасная гроза. Но у меня не было возможности спасти их. Ливень. - На мгновение Софии показалось, что он вот-вот расплачется. - Все пропало. Мои рисунки тоже. Они уничтожены.
- Дай мне взглянуть.
Он пригласил ее войти, и она своими глазами увидела, что таблички превратились в клейкую темно-коричневую массу, а рисунки Торнтона, тронутые огнем, совершенно размокли.
- Уничтожены, - повторил он. - Словно их и не было. - Ливень продолжал поливать их. - Этого он и хотел.
София обвела взглядом жилище Торнтона в надежде, что хоть какие-то таблички уцелели. Она уловила на постели какое-то движение и, приглядевшись, увидела небольшую коричневую змейку, ползшую по подушке. Она дотронулась до руки Торнтона.
- Смотри. Вон туда. Змея. Ante!ion. - На белых льняных простынях извивалась змейка, и они оба отступили на шаг. - Нам нужно уехать отсюда, - торопливо сказала она. - Немедленно.
- Но твой муж…
- Он мне не муж! - прошептала София, словно не веря собственным словам. - И он пытался убить тебя.
- Что?
- Змея. Она не могла появиться здесь случайно. Я знаю, что он умеет находить их.
В первый раз стало заметно, что Торнтон испуган.
- Что же нам делать?
- Пошли. Мы должны сейчас же уехать. Он нас не видит.
- Домой…
- Возьми паспорт и все свои деньги. Я вернусь через несколько минут.
София побежала к своему дому.
Оберманн все еще был занят защитой раскопа от продолжавшейся бури и не заметил ее появления.
Войдя в дом, она забрала драгоценности, которые привезла из Афин. Снова выбежала под дождь.
Торнтон ждал, воодушевленный ее энергией и решимостью покинуть Трою.
- Возьми коня и поезжай за мной, - крикнула она.
Под проливным доедем они поскакали к Чанаккале. Еще одна вспышка молнии озарила равнину, превратившуюся в болото с узкой тропкой твердого грунта, по которой они двигались. За пеленой дождя никто не видел, как они уехали, кроме мальчишки, состоявшего на побегушках у Оберманна.
Когда они прибыли в гостиницу, владелец, встревоженно посмотрев на них, заговорил с Софией по-гречески.
- Мадам Оберманн, почему вы ехали в такую жуткую грозу?
- Там случился пожар, - ответила она. - Мы ищем здесь убежища.
- Пожар? Есть пострадавшие?
- Нет, пострадавших нет. У вас найдется номер для мистера Торнтона? Он англичанин, работает у Генриха Оберманна. - Она твердо произнесла эту фамилию.
- Конечно. А теперь вы должны обсушиться и переодеться. После такой грозы легко простудиться.
Как только они разошлись по своим номерам, им принесли полотенца. Торнтону одолжили блузу и широкие брюки турецкого рабочего, а Софии - черный наряд местных женщин.
- Мы аборигены, - сказала она, когда Торнтон открыл дверь своего номера, чтобы впустить ее. - Мне идет?
- Его удивило, что она может шутить в данных обстоятельствах.
- Надеюсь, ты не простудилась.
- Простудилась? Никогда в жизни не чувствовала себя здоровее! - Она рассмеялась, глядя на его озабоченное лицо. - Мы приняли решение.
- Он подвинул ей стул и сел напротив.
- Ты понимаешь, что мы сделали?
- Разумеется, Алекс. Мы убили дракона.
- Мы не сможем вернуться.
- Разве ты действительно хочешь вернуться? Ведь он пытался убить тебя.
- Змея могла приползти во время грозы.
- Он уничтожил твои таблички.
- Это могла быть случайность, София.
- В Трое случайностей не бывает.
- Оба говорили быстро и взволнованно.
- Ты сказала, что он тебе не муж.
- София рассказала ему всю историю. Он очень внимательно слушал. Когда она закончила рассказ, он вздохнул.
- Значит, он привез эту женщину…
- Свою жену.
- Он привез с собой свою жену и поручил ее слугам. Интересно, отчего она сошла с ума.
- Не хочу этого знать.
- И ты уверена, что Леонид ее сын?
- Он назвал ее матерью, Алекс. Мне кажется, это убедительное доказательство, разве не так?
- Он действительно похож на Оберманна. Сейчас я это вижу. Но я никогда не думал…
- Никто не мог этого подумать.
- Конечно, именно поэтому Оберманн называет его Телемаком. Сыном хитроумного Одиссея.
- Я хотела встретиться с ним. Разоблачить его. Но ты прав. Я не могу туда вернуться.
Торнтону стала совершенно ясна ситуация, в которой он очутился.
- У меня нет причины возвращаться. Он уничтожил мою работу. Если нас видели, когда мы уезжали…
- Это могло бы скомпрометировать нас?
- Разумеется.
- Мужчину и женщину, едущих верхом во время грозы?
- К тому же, он скоро узнает, что мы взяли с собой паспорта и деньги, - сказал Александр.
София встала и подошла к окну. Дождь все так же заливал опустевшие улицы.
- Нам надо уехать в Константинополь. Там мы будем невидимы, пока не решим, что делать. Ты, конечно, должен вернуться в Англию.
- А ты, София?
- Не знаю.
- Вернешься в Грецию?
- Я была шлюхой Оберманна. - Торнтон густо покраснел. - Кому я там нужна? Мои родители зависят от его денег. Они не будут рады моему возвращению.
- Мы можем пожениться, София. - Он произнес это легко, почти небрежно. - Я мог бы сказать - для того чтобы спасти твою репутацию. Но это было бы оскорблением для тебя. Я просто хочу жениться на тебе. - Она повернулась и пристально посмотрела на него. - Я знаком с доброжелательным священником в Лондоне. Там тебя никто не знает.