– А я слышал, что может, – настаивает механизатор Онищенко. – Вот если девушка поступает в еврейки? Так сказать, заявление пишет. Так, мол, и так…
– "Гиюр"?
– Как? Так называется? Хорошо! Ги-ю-р так гиюр! И кто этим командует?
– Раввин.
– А вы это… Раввин?
– К сожалению, нет. Недоучился.
Механизатор Онищенко показывает на реб Гутмана:
– А?
– Реб Гутман? Тем более нет.
– М-да. Ладно. Будем искать раввина. Как там у вас "За здоровье"?
– "Лехаим"!
– Ну, вот и "Лехаим"!
Все поднимают свои стаканы с водкой. Вдруг раздаются выстрелы. Это на взгорок вылетает на мотоцикле милиционер. Он стреляет в воздух и кричит:
– Прекратить безобразие!
Из коляски мотоцикла выбирается дед Грицько. Оба бегут к перепуганным селянам. Мэр очухивается первым:
– Ты чего, Сашко? Люди отдыхают, закусывают.
Милиционер оглядывает всех, засовывает пистолет в кобуру, переводит дыхание:
– А это… Дед Грицько панику поднял. Беги! Нарушат, говорит, наши козлы субботу!
– А то тут дурные?! – улыбается механизатор Онищенко. – "Шаббат", реб Сашко, он завсегда "Шаббат"! Правильно, реб Гороховский? "Лехаим"!
Живописная картинка – субботняя трапеза на холме, чудная компания хасидов и селян. А вокруг, куда ни глянь, простирается Украина. Голубое небо. Живописные просторы. Реки, сады, поля.
Площадка выгула птиц возле птицефабрики. Мемориал Цадика. Утро.
Понедельник. В центре площадки для выгула кур, вокруг отреставрированного могильного камня уже стоит тонкая ажурная высокая ограда. Такая же ограда обеспечивает проход к могиле с дороги, и даже скамеечка в оградке уже поставлена. Ажурная калитка. На ней табличка на нескольких языках "Мемориал цадика Шполер Зейде".
Гороховский и Гутман в восторге. Они обнимают деда Грицька.
Гороховский торжественно достаёт из кармана мобильный телефон. Победоносно набирает номер.
Окно дома милиционера. Утро.
Милиционер Нечипоренко в свой мощный бинокль наблюдает за хасидами на холме.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Мемориал Цадика. Утро.
Гороховский важно говорит на идише:
– Саймон? Реб Нафтале Гороховский. Прямо с могилы цадика Шполяр Зейде! Докладываю. Этнографическая экспедиция предварительные работы завершила. Ждём Исаака!
Дед Грицько незаметно для хасидов снимает кепку.
Дом милиционера. Утро.
Милиционер принимает сигнал деда Грицька и дает отмашку своей дочке Рае, сидящей на крыше дома. Та поднимает над крышей оранжевый флаг.
Улицы села. Утро.
Селяне смотрят на укреплённый флаг.
Жена механизатора Петра Онищенко достаёт швейную машинку.
Жена милиционера разворачивает ткань. Собирается кроить.
Несколько молодых претенденток в невесты для внука миллиардера склонились над журналом мод.
Учительница Золотаренко уже примеряет модную мини-юбку на дочке Вике.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Мемориал Цадика. Утро.
Гороховский опускает телефонную трубку. Взмывает в небо музыка Благодати.
Сверху кажется, что могила Цадика стоит на белом поле. И пусть это не совсем так, пусть это куры на птичнике вокруг мемориала. Но всё белым-бело.
Офис фирмы Исаака Финкельштейна в Силиконовой долине. Утро.
Сеанс связи по Skype. На экране монитора рав Залцман, директор иешивы, в которой учился Исаак. Рядом с ним светящийся от удовольствия дедушка Исаака, миллиардер Финкельштейн.
– …И вот благодаря твоему деду! – с пафосом излагает рав Залцман. – Ещё одно святое место возвращено миру! И кому, как не тебе, должно быть предоставлено право вознести молитву на этом месте! Подумать только! Выпускник иешивы Shaar Hashamayim, настоящий "талмид – хахам" на могиле цадика Шполер Зейде! С тобой поедет мой заместитель…
– Завтра же! Я даю самолёт, – говорит Финкельштейн.
– Дед! Рав Залцман! – пытается увильнуть Исаак. – А нельзя, чтобы кто-то другой удостоился? У меня проект горит. И подряд три встречи с…
– Исаак! – вскрикивает укоризненно рав Залцман. – Что я слышу!
– Да! – возмущается Финкельштейн. – Ведь всего на сутки. Туда и обратно.
– Ой! Я был не прав! – спохватывается Исаак. – Всё! Только не утром. У меня очень-очень важный митинг. Вечером! Лечу! Но мне надо сразу же назад! А пока извини, дед.
Нью-Йорк. Штаб квартира Финкельштейна. Зал заседаний. День.
Сеанс связи закончен. Гаснет экран монитора. Дед Финкельштейн доволен. Потирает руки:
– Ну, весь в меня! Так! "Бикицер!" – даёт команду Саймону: – Самолёт. Обеспечить в Украине прилёт, машину. Предупредите этого "швицера" Гороховского. Пусть встретит в аэропорту. – Раву Залцману: – Вам понадобится охрана?
– Мне?! Но я же должен быть в середине недели на конгрессе в Лондоне!
– Успеете. "Талмид-хахам" должен ехать в сопровождении десяти мудрецов. Вы один стоите десятка. Тем более что раввин Украины – ваш друг. Только без помпы. Тихо, скромно. Туда – назад. И смотрите, никаких "майе" про специфику чудес Шполяра Зейде. Иначе мы мальчика туда и пушкой не загоним. Я бы полетел с вами, но в понедельник у меня встреча с премьер-министром Франции. – Он вручает Залцману большой жёлтый пакет. – В этом пакете фотографии десяти самых лучших невест мира. А мэйдалах! В нужный момент покажете. И в первую очередь вот… Это внучка моего друга. Самого Соломона Розенберга.
– Саймону Стерну: – А ну-ка соедини с Розенбергом.
На экране монитора возникает в своём роскошном кабинете мистер Розенберг.
– Ну? – говорит Финкельштейн.
– Ну? – отвечает Розенберг.
– Шлёма, я тебе обещал сказать… Послезавтра с утра мой Ицик в Украине. Таки нашли!
– Ну так пусть они уже с моей Бэкки полетят вместе.
– Ага. Вместе… "Шмок"! И ещё рассказать про цель полёта…
– Понял. Извини. Не подумал. Когда Исаак будет там?
– Послезавтра утром.
– Хорошо. Бекки полетит моим самолётом. И неожиданно появится. Сразу, как он закончит утреннюю молитву… Как там в этой твоей "майсе": "Он молится… У него открываются глаза. Он хочет любви…".
– Пошёл на хер, Шлема!
– На хер так на хер, но моя Бекки окажется у него перед глазами сразу же, как только…
Экран монитора гаснет.
– Телефон Гороховского на Украине не отвечает, – встревожено докладывает Финкельштейну Саймон Стерн.
– Ну а что можно ожидать от этого "швицера". Дайте телеграмму прямо в это село, – командует Финкельштейн.
– В конце концов, рав Залцман, вы сами доберётесь.
Часть третья
Ожидание
Мостик через речку, на выезде из села. Вечер.
На мостик, оглядываясь по сторонам, тихо выкатывает на велосипеде пожилой селянин. Раз! Перед ним вырастают Жора и Федька – повязки на рукавах с надписью "Народный патруль".
– Стоять! – командует Жора. – Народный патруль. Это же куда, дядя Панас, на ночь глядя?
– Тю, хлопцы! Та я ж до брата в Пятихатки. Мёду везу. И к утру ж назад.
– Ага… – смеётся Федька. – А с собой, значит, внучек своего брата назавтра приведёшь. Оксану и Лизку. Да? Родная кровь? А у нас, значит, вместо одиннадцати соискательниц на миллиардерского внучка пара лишних набежит.
– С чего это вы взяли?
– Значит, дядя Панас, крути педали. Домой, – говорит Федька. – Вот завтра приедет этот внучёк. Отмолится, определится с кандидатурой невесты. И езжай потом хоть к брату, хоть к куме. Что? Неясно? Чрезвычайное положение! Никакой утечки информации!
Пожилой селянин вздыхает и поворачивает с велосипедом домой.
Улицы села. Вечер.
Свет горит во многих хатах. В окна видно, как работают швейные машинки. Утюги раскалены. Дошиваются платья и юбки. Идут последние примерки. Одежда на девчонках модная. Много открытого тела. Во дворах сохнут транспаранты и плакаты "Welcome to Pechannoye!".
Село Песчаное. Почта. Вечер.
Начальник почтового отделения передаёт деду Грицько телеграмму архаичного вида. Бумажные ленточки, наклеенные на бланк. Ведь глухое-то село.
– Вот, для наших хасидов, – говорит она, – на английском языке. Вы им передадите?
– Конечно… – Дед Грицько крутит телеграмму в руках.
Начальница почты понимает замешательство деда. Заговорщицки оглядываясь по сторонам, показывает листик с переводом и шепчет:
– Это, дед, нарушение тайны переписки. Но навстречу пожеланиям трудящихся… "Училка" наша перевела, – читает перевод: – "Прибытие личного самолёта борт номер 2343, аэропорт Борисполь в семь ноль-ноль. Шестого июля".
– Завтра?! – вскрикивает дед Грицько и к начальнику почты: – А ну, Маринка, соедини меня с Киевом!
– Дед, так "чрезвычайное положение"! Нечипоренко приказал – никакой утечки информации! Все "мобилки" позабирал. И телефоны обрезал.
– А телеграф же есть?! Отбей-ка телеграмму. Не понял?! Ты мне племянница или уже нет? Самую срочную! Чтобы сегодня доставили! "Деду плохо! Бабушка". При мне отправляй!
– Двенадцать.
– Чего "двенадцать"? – удивляется дед Грицько. – Прилетает же он завтра. Шестого!
– Да кандидаток в невесты теперь с вашей Риткой двенадцать, – хитро улыбаясь, выстукивает текст на допотопном телеграфном аппарате начальник почты Маринка.
Дед Грицько машет рукой – дескать, отправляй. Стучит телеграфный аппарат.
Мемориал Цадика. Вечер.
Осторожно оглядываясь, к мемориалу выходят Жора и Федька с повязками "Народный патруль". Федька свистит.
По тропинке на холм гуськом выходят девушки села. Все разодеты. Все очень "секси". Впереди мэр и милиционер Нечипоренко. С ними затесалась заведующая фермой Валентина Руденко. Она всё пытается поставить свою дочку в числе первых. Твердит одно и то же:
– Значит, если у девочки папы нет, так её можно обижать!
– Равняйся! Смирно! – командует девушкам милиционер.
– Внимание! – обращается к ним мэр Борсюк. – Слушать сюда! Завтра, сопровождая почётного гостя, располагаетесь полукругом. От этого столба! Зафиксировали своё месторасположение? Шаг вправо, шаг влево – дисквалификация! Репетируем! Я, значит, за этого пацана буду. Вот он подходит… Вот так он станет… Вот так начинает молиться… – Мэр Борсюк становится на колени.
– Евреи на колени не бухаются, – ехидничает милиционер.
Мэр спохватывается, встаёт с колен и начинает копировать, как молятся хасиды, и продолжает давать указания. – И значит, тут случается момент… Гость поднимает глаза! И смотрит… – Он прицеливается взглядом. – А ну-ка, девочки, на шажок вправо. Вот так!
– Так не пойдёт, Альберт Григорьевич! – взрывается милиционер. – Это же… На биссектрису огня, то есть взгляда гостя, прямо… Получается, выдвигается ваша дочка. Нет! – командует своей дочке: – Рая, доця! Сюда! Вот здесь становишься!
– Ага! Я ж говорю! – кричит заведующая птицефермой Валентина – Значит, если у девочки папы нет, так её можно обижать! – командует своей дочке: – Галя, сюда!
– Нет! Вот как я поставил… – упирается мэр села Борсюк.
Дело идёт к драке. Но тут звучит предупреждающий свисток Федьки.
Это к могиле цадика на вечернюю молитву поднимаются Гороховский и Гутман. Они застывают в удивлении. Уж очень многолюдно.
– Я так понимаю, у вас вечерняя молитва… – берёт всё на себя мэр Борсюк. – А мы это… Так… Экскуршен!
Молодёжен! Традишин! Хе-хе. Проверял заодно… Калиточка работает? Не скрипит? – шёпотом: – Девочки, кругом! Шагом марш! Пошли, пошли…
Девушки строем покидают площадку. За ними родители, мэр, милиционер.
На холме возле оградки у поднятого старого могильного монумента остаются только хасиды.
Они начинают свою вечернюю молитву.
Сельская гостиница. Комната. Вечер.
Дед Грицько смотрит в окно на молящихся на холме хасидов. Кладёт на стол телеграмму и выходит.
В комнату проникают Федька и Жора. Смотрят в окно на оживлённое передвижение в селе. Жора берёт телеграмму:
– Э! Английского не знаю. А всё равно понятно. Цифра шесть. А мы её переворачиваем… Хорошо, что клей не застыл и техника у нас старая. – Говорит Федьке: – Учись, пока я жив!
В лежащей на столе телеграмме он аккуратно отклеивает ленточку с датой. Переворачивает цифру "6". Становится цифра "9". То есть прилёт уже не шестого июля, а девятого.
Жора потирает руки и ехидно:
– "Хлопец помолится, глаза у него откроются…". Вот им! Через три дня они своего пацана поедут встречать. А мы, наоборот, завтра! Бытие, Федя, определяет сознание. У всех дочки! А у нас дочек нет. И жён тоже. Последняя два года назад… Так что выгода у нас будет своя! Как там в этом фильме "Эврибади форевер". Мы им "Кид" и "непинг!". У них в Америке этот бартер на каждом углу. Уже и захватывать некого.
Вдруг звонок мобильного телефона. "Гангстеры" сначала пугаются. Потом Жора идёт на звук. Лезет в чемодан Гороховского и извлекает его мобильный телефон.
– Ох, эти евреи! – качает головой Жора. – Ведь "мобильник" для того, чтобы его всё время с собой таскать! Потому что позвонить могут в любое время.
Он кладёт телефон к себе в карман. Снимает со стенки цветную фотографию Исаака, внука Финкельштейна. Оба хулигана пристально вглядываются в неё, выходят.
Площадь перед сельской гостиницей. Вечер.
После молитвы возвращаются к себе в гостиницу наши хасиды.
Жора и Федька стоят у входа возле видавшей виды старенькой автомашины "Жигули" и вежливо, хором:
– "Гуд ивнинг"!
Хасиды кивают в ответ.
Двор и хата механизатора. Вечер.
Механизатор Петро Онищенко и его помощник Микола идут по двору к хате.
– Главное, Микола, нестандартный подход, – поучает юношу механизатор Онищенко. – Вот смотри, все кинулись к "училке" Золотаренко. Завтра на плакатах сплошное "Welcome!". А так, чтобы мозги включить?! Да, американец! Но! Раз еврей. Хасид! – Он с предосторожностью, чтобы никто с улицы не прочитал, отворачивает сохнущий у стенки плакат. Там на идише: "С приездом!". – Во!
Видишь, – идиш! А два! Хлопец учился в Иерусалиме. Ну, на этого… знатока Торы. Значит, что? Иврит! Мы ему в лоб "Шелом"! – отворачивает другой, сохнущий у стенки, плакат. На нём, на иврите, написано "Шалом!". – Плюс к этому мы это всей семьей хором озвучим: "Шелом Алайхам!"
– "Шалом Алэйхем", папа! – поправляет Тарас, десятилетний сын механизатора, который тут же, сверяясь по бумажке, аккуратно выводит на очередной фанерке эти слова.
– О, пацан! Весь в меня! – смеётся механизатор Петро. – Но самый "шалом", Микола, в другом. Все девки как? По моде! То есть грудь "до пупэ", юбка до… Дуры! Он же хасид! Ему ж этого тела много видеть не положено. Он привык к…
Механизатор открывает дверь в дом.
Там в комнате перед зеркалом в длинном красивом платье с рюшечками стоит дочка Элеонора. Вокруг неё суетится, подшивая оборочки, жена механизатора Маруся. При этом она сверяет работу с фотографией.
– Вот. Это реб Гутман на время одолжил. – Механизатор показывает фотографию Миколе. На фото семейство хасидов. В центре Гутман и его жена. Вокруг десяток детей.
– Ну, мы, конечно, не по его жене сверяем. Размер не тот.
А вот его старшая дочка…
– Ну да. Буду я, как ёлка, – кривится Элеонора, но видно, что платье ей нравится.
Микола замирает в восторге, любуясь девушкой.
– А ещё я шляпку разыскал в районе, – хвастается механизатор Петро. – А ну, Элька натягивай!
– Ага. Шляпка. Оборочки. И куча детей, – надевает шляпку Элеонора.
– А как иначе, дочка! Ведь ты думаешь, что замуж выходят только чтобы снять родительский секс-контроль! Шлёп печать в паспорте! И вперед на блядки!
– Ну, папа…
– Да! Не хрен темнить, доня. Дело молодое. Помню, плюнешь, зашкварчит. Вот скажи папе, чего люди женятся?
– Ну… Потому что любят друг друга.
– Любят. А что это значит "любить"?
– О! Расскажи… – вмешивается в разговор жена механизатора Маруся.
– Расскажу! Вот ты, Микола… Что такое "любовь"?
– Это, это… Это любовь, дядя Петро! – распирают Миколу чувства.
– Э-э-э! Слушай сюда, хлопец. Любовь – это когда именно с этим человеком хотят иметь детей. Конкретно! С этим! И не с кем другим.
– Да-а?! – вдруг что-то щёлкает в голове Элеоноры.
– Да, дочка! И когда я твою маму сватал…
– Ты знаешь, папа, а я уже согласная замуж.
– Во! Я ж говорил, главное – психологическая установка!
– И хочу я замуж за Миколу! – кричит Элеонора.
Микола замирает.
– За Миколу? Это с какой стати? – удивляется механизатор.
– Потому что хочу детей только от Миколы!
– И когда же ты, доня, это решила? – с подозрением спрашивает жена механизатора Маруся.
– А сейчас!
– Ты, дочка, не дури! Обойдёмся без сюрпризов! – повышает голос механизатор Онищенко.
– Папа! – Элеонора хватает за руку Миколу. – Мама!
– Дядя Петро! Вы ж меня знаете! – волнуется Микола.
– А я никогда не был против твоей кандидатуры, Микола. Золотой ты хлопец. Но на сегодня в моём плане Микола Поперечный не значится.
– Так я всю жизнь по Элеоноре сохну!
– Ну, про это все село давно знает. Это ж только у неё, дурочки, наконец-то в глазах развиднелось.