- Всех этих обстоятельств я не отрицаю. Но вы поймите и другое. Самое главное. - Здесь Петров встал, расправил плечи, вышел из-за стола и, глядя на меня в упор, сказал: - Вы убили человека. Он мертв. Понимаете, его нет. И вы этого не хотите понять. Меня пугает, настораживает ваша жестокость. Как человек я не могу не возмутиться этим вашим…
Петров приостановился в своем обвинении, а я вдруг ощутил сдавленность в груди, точно мне воздуха не хватало. Какая-то незнакомая мне ранее боль где-то под ложечкой так обострилась, что я невольно потянулся рукой к окну.
Петров подбежал ко мне со стаканом воды. Сел рядом.
- Извините, - робко сказал я. - Черт знает что со мной делается.
Петров распахнул окно. Свежий осенний ветер наполнил комнату. Чистый холодный воздух входил в мои легкие, и я чувствовал, как мне становилось легче. Петров вытащил из ящика стола какую-то капсулу, снял крышку и предложил мне таблетку. Я машинально сунул огромную таблетку в рот и стал ее жевать. Холод шел от этой таблетки, и в голове, и в груди от этого холода становилось яснее.
- Успокойтесь, - сказал мне Петров. - Вы обедали? Нет, конечно. Хотите пообедаем вместе? Мне удалось уладить все эти сложности с прокуратурой, у нас еще есть время. Я хотел бы знать, где вы будете жить после всего происшедшего?
- У меня нет теперь другого жилья.
- Значит, поедете в Черные Грязи?
- Выходит, так, - тяжело вздохнул я.
Мать Змеевого
На ней были синие лохмотья, глаза корежились сумасшедшими искрами, а крючковатые пальцы ловили что-то невидимое.
Так она и шла прямо на меня. Я оторопел и едва успел отскочить в сторону. Она прошла мимо, обдав меня шлейфом черной злости.
В те дни я работал над двумя циклами "Бомжи" и "Нищие России".
Прибежав домой, я тут же плеснул на разведенную синюю краску смесь ультрамарина и голубой и по накатанному грунту стал прописывать облик зловещей старухи. И каково было мое удивление, когда по окончании портрета я вдруг увидел у моей калитки эту зловещую старуху. Она тарабанила по доскам и что-то кричала. Я вышел.
- Сыночек! Ты мой сыночек теперь? - разрыдалась старуха, бросаясь ко мне на шею.
Я пытался отстраниться, но не тут-то было, ее жесткие пальцы крепко схватили мои плечи, она уткнулась в мою грудь и громко рыдала, причитая на всю округу:
- Ох, что мы теперь будем делать, сиротинушки. Куда подадимся?
- Не плачь, мать, - вырвалось у меня, хотя я не знал, что она мать Змеевого, жизнь которого оборвалась по моей вине.
Я не знал, что делать. Машинально вытащил из кармана все свои сбережения и отдал старухе! Эх, как она взвилась:
- Откупиться хочешь, ирод проклятый! Вот они, твои поганые кренделя, - и стала разбрасывать деньги, приплясывая и припевая: - Эх, лапти мои, лапоточки мои, ко мне милый приходил - ставил точки над "и"…
Улучив момент, я бросился бежать в сторону леса, слыша за собой зловещий хохот матери Змеевого.
И потом долго не мог прийти в себя. Я видел единственный выход - последовать примеру своей матери.
Но что-то удерживало, что-то теплилось в душе…
Особого рода болезнь
В течение дня я не выходил из дому. Вечером совсем стало скверно на душе. Внизу справляли поминки. Я посидел немного с родственниками умершей и поднялся к себе наверх.
Неожиданно мне самому захотелось помянуть обеих сестер. "Что за штука жизнь? - мучительно размышлял я. - Вот были же добрые, милые женщины. А теперь их нет и никогда не будет. Но что они оставили после себя? Бросили в эту кипящую жизнь яблоко раздора, загадали загадку, которая теперь беспокоит всех и которая обернулась таким злом против меня. Какая тайна сокрыта в этом доме? Почему на лицах Федора и Раисы застыла тревога, почему они выглядят какими-то виноватыми?
Почему я несу на своих плечах груз вины? В чем я повинен? Когда и как все это закончится? Такого рода вопросы роились в моей голове, и я не знал ответов на них. Я подумал и о том, что все время жил так, будто я вечен. Всегда верил в свою правоту, а других обвинял и судил. А на поверку-то получилось как в Писании: в чужом глазу соринку приметил, а в своем и бревна не увидел.
Шутка ли - стать убийцей и не понимать этого. И не чувствовать угрызений совести. Вот что испугало Петрова. Вот что непонятно было ему во мне.
Я выпил еще. Алкоголь обострил потребность докопаться до нравственной сути моего "я". Вспомнился Модильяни. Его слова: "Алкоголь изолирует нас от внешнего мира, но с его помощью мы проникаем в свой внутренний мир и в то же время вносим туда внешний". И другие его слова: "Боюсь алкоголя, он меня затягивает. Я от него избавлюсь".
Так и не избавился. Погиб. Я решительно спрятал бутылку в шкаф, за книги, чтобы подальше от глаз. За-глянул в зеркало. Сегодня не брился. На меня смотрело чужое лицо. В душу закрался страх. Он глубоко сидел, и я боялся взглядом встретиться с ним. Мой страх точно живое существо непонятное. Немое. Чужое. Своего рода мой цензор. Контролер. Я веду с ним какую-то сложную игру. Он будто обвиняет:
- Ты убил. И не хочешь понять, что ты убийца. Убийца человека. Тебе не будет и не должно быть пощады.
- Но при чем здесь я? Все случайность в этой жизни.
- Нет ничего случайного. Все шло к этому. Грустно даже не то, что ты нажал курок, а то, что ты не чувствуешь вины. Не болит у тебя сердце.
- Как же не болит, когда до валидола дело дошло.
- Это физиологическая боль. Твоей души она не затрагивает. Душа твоя не чувствует боли. Она камень. Это особого рода болезнь, когда и душа становится чужой. Тебе кажется, что ты присваиваешь себе культуру, вовлечен в искусство и сам вовлекаешь других в мир культуры, а на самом деле культура сыграла с тобой злую шутку. Она выполнила роль гробовщика твоей души. Погибло самое главное в тебе - атрофировались твои нравственные центры.
- Не может этого быть. Я, в конце концов, не виноват в том, что не переживаю по поводу смерти этого Змеевого.
- Вот с этого и начинается самый страшный момент человеческого отчуждения.
- Это отчуждение?
- Больше того, это тот стандарт жестокости, который человек выбирает для себя и потом крушит чужие судьбы, будто и не ведая того. Ты даже не владеешь шаблонами гуманистического поведения. Тебя заботит лишь твоя судьба, твои тревоги. А ты посмотри вокруг. Подумай о матери Змеевого. Вникни в мир Данилова, Солина, Петрова. Кто они для тебя? Кто ты для них? Так уж ли не прав Солин? С первого раза ты отметил для себя мягкость его взгляда. А чего стоит его упорство в отстаивании своей правоты? Ведь он, по сути дела, защищает слабого. Падшего. А нравственность, раз уж тебе понравилась эта мысль, именно и проявляется в защите слабых. Сколько лет Змеевому? Всего девятнадцать. Ты же решил распорядиться его судьбой. Какое ты имел право на это?
- Я просто не соображал. Нелепый азарт самозащиты. Мне казалось, я защищал не только себя, но и Лукаса, и память Анны Дмитриевны и Екатерины Дмитриевны. Померещилось вдруг, что я воюю с сильным и наглым противником.
- Какой же это противник? Безоружный мальчишка. Ты в упор расстрелял ребенка. Мерзость!
- Я стрелял в темноту.
- И все же, стреляя в темноту, ты обязан был чувствовать, что в этой темноте может находиться живое существо.
- Я не исключал такой возможности.
- Значит, ты признаешь вину?
- Признаю. Что же мне теперь делать?
- Это тебе решать.
- Когда решать?
- Сейчас. Немедленно.
Я встал и вышел во двор. Внизу меня встретил Федор.
- Далеко?
- Да так. Подышать. Слушай, этот Змеевой далеко живет?
- В поселке.
- А где он работал?
- На железной дороге.
- И что с его матерью?
- Мать, говорят, дома.
- У нее еще есть дети?
- Есть. Девочка. А что?
- Хочу пойти к ним.
- Я бы не советовал. По крайней мере, сегодня.
- А что, заметно?
- Не только поэтому. Вас могут не так понять.
Утром я стоял перед домом, в котором жил Змеевой. Толя Змеевой, 1979 года рождения.
- Вам кого? - спросила девочка лет двенадцати.
- Кого-нибудь из Змеевых.
- Мамки нету. Ее снова в больницу отвезли.
- А ты с кем?
- А я сама теперь. А вам что нужно?
У девочки было милое лицо.
- Ты в школу не пошла сегодня?
- Мамку только что увезли в больницу.
- А как же ты одна будешь жить?
- А я уже жила. Вы из милиции?
- Нет, - я хотел было назваться своим именем, но не хватило духу. И я солгал. - Я из райсобеса. Может быть, помощь какая нужна?
Девочка пожала плечами.
- Меня, наверное, в интернат отдадут.
Неожиданно для меня девочка заплакала, закрыв лицо руками.
За спиной я услышал шаги. Оглянулся. Это был Петров.
- Вы мне очень нужны, - сказал он.
Две белые розы
Мы направлялись в сторону села.
- Ну вы-то хоть знаете, какого рода ограбление совершено в вашем доме?
- В том-то и дело, ничего не знаю.
Вспомнилось мне, как несколько дней назад я спросил у Федора:
- Из-за чего же столько шуму-то? Небось из-за ерунды?
- Да нет, - ответил Федор, поглядывая на Раису.
Раиса промолчала.
Я готовил завтрак, а из головы не выходили события последних дней.
- Говорят, этого Лукаса взяли? - снова спросил я.
- Кого-то взяли, - ответил Федор нехотя.
- Ничего не пойму. Если были у Анны Дмитриевны какие-то ценности, то вы должны же были знать о них, - напрямую задал я вопрос.
- Тут все очень сложно, - ответила Раиса, - и мы ничего толком не знаем…
Петров посмотрел на меня почти ласково. Впервые за все время. Пояснил:
- Человек, которого взяли на днях, оказался не Лукасом.
Петров снова попросил подробно описать Лукаса. Уточнял, как рассечены губа и бровь, какого цвета глаза, какой величины кисть руки, какой размер обуви. Вспоминая, я сознавал: Лукас нужен следствию, потому что он знал водителя самосвала. Змеевой, как оказалось, никогда не работал на самосвале, но шоферские права у него были.
- Вы хоть мне скажите, из-за чего я здесь торчу? - спросил я у Петрова.
- А вам хозяева ни о чем не говорили?
- Нет.
- Вы спрашивали?
- Да.
- Все очень просто, - проговорил Петров, все так же странно, как и при первом знакомстве, поглядывая на меня. - Во время кавказской войны генерал Шарипов в день серебряной свадьбы дарит своей жене кулон с изображением белой розы. Кулон дорогой. Белое золото, платина ажурной работы и пять бриллиантов на лепестках. Украшение ювелир оценил в сто тысяч баксов. Я уж сейчас не говорю о том, каким образом достался кулон генералу…
- Когда оценен был кулон? - спросил я.
- Совсем недавно.
- И кто оценивал?
- Анна Дмитриевна. Она приехала в комиссионный ювелирный магазин, что на Липаевской, и попросила оценить украшение.
- Что же заставило ее это сделать?
- А вот тут-то можно только строить догадки. Полагаю, у Анны Дмитриевны, кроме настоящего кулона, был еще и поддельный. Такое часто случается. На Западе, например, сплошь и рядом. Опытные ювелиры изготавливают своего рода двойники ценных вещей, которыми очень часто пользуются в быту их владельцы, глубоко спрятав подлинник.
- Так во сколько, говорите, был оценен кулон? - снова повторил я вопрос.
- В сто тысяч долларов, - тихо сказал Петров.
- Как же она не побоялась ехать одна?
- Бояться-то боялась. Страхи ее мучили. Особенно в последние месяцы. Значит, что-то случилось после того, как она побывала у ювелира.
- По-видимому, случилось, раз последовали все эти несчастья.
- А Раиса с Федором знали про кулон?
- Разумеется, знали. Кроме того, они прямые наследники Анны Дмитриевны. Раиса настаивала на том, чтобы продать кулон, а деньги разделить и положить на сберегательную книжку. Раиса говорила своей матери, что та из-за этого кулона скоро лишится разума - и сон уже потеряла, и аппетит, и нервы вконец расшатались. Вы не припомните, как все-таки в последнее время относилась Анна Дмитриевна к Раисе с Федором?
- Понимаю вас, - сказал я. - Анна Дмитриевна всегда с нетерпением ждала приезда своих. Но когда они приезжали, сразу хмурилась, дергалась и с нетерпением, как мне казалось, ждала, когда они уедут.
Раиса и Федор, надо сказать, совсем нехотя работали на участке. Помню, с каким омерзением Федор копал землю под вишнями. Его можно было понять. Целый день в поле, а потом у него и свое хозяйство имелось: ферма, какая-то живность, огородец, погребок недавно в гараже выкопал, зацементировал, а тут приезжает на воскресенье - и снова работа.
Петров вдруг совсем изменился в лице. К калитке подошли мужчина с женщиной, точнее, с девочкой. Мужчина был высокий, широкоплечий, а девочка - тоненькая, хрупкая. Мужчина пошарил рукой, нашел щеколду, открыл калитку, и я понял, что он не впервые здесь, так уверенно незнакомец искал щеколду, которую я сам прибивал в расчете на некоторую тайну.
- Впустите их, - шепотом сказал мне Петров и тут же нырнул в соседнюю комнату.
В дверь постучали.
- Кто там? - спросил я.
- Мы по делу. Откройте на минутку.
- Хозяев нет. Я один дома, - сказал я.
- Мы знаем. Федор с Раисой разрешили нам осмотреть дом на предмет купли-продажи, - пояснил мужчина. Он представился: - Инокентьев Игорь Зурабович. А это моя дочь Ириша. Я хорошо был знаком с Анной Дмитриевной и с ее мужем Павлом Ивановичем Шариповым.
- Неужели? - спросил я, совершенно не веря в то, что он знал Шарипова.
- Я работал с ним в штабе. Вот мое удостоверение.
- И что же, вы решили купить этот дом?
- Не совсем так. Года полтора назад Анна Дмитриевна обратилась ко мне с просьбой насчет обмена своего дома на коммунальную квартиру где-нибудь в райцентре. Я вызвался ей помочь. А затем дела, командировки - все забылось. А тут на днях встретил Федора и узнал, что Анны Дмитриевны уже нет в живых. И как это бывает иногда, мой сослуживец собрался купить именно в этом районе домишко, вот я и решил сразу два добрых дела сделать. Можно взглянуть? А что это у вас стенка так разворочена?
- Да ремонт идет, - пояснил я, не зная, что делать дальше, впускать мне незнакомца в комнаты или нет.
Между тем девица рассматривала мои пейзажи, то и дело пытаясь обратить на них внимание своего отца:
- Ну посмотри, как это интересно.
- Простите, вы этот пейзаж кверху ногами поставили, - тихо заметил я.
- Не может быть, - возразила девица. - Что же, отражение в воде у вас более отчетливое?
- Разумеется, как и всякая копия.
Пока я объяснял девице существо моего пейзажа, Инокентьев переступил порог, и я услышал голос Петрова:
- А, Игорь Зурабович. Рад вас видеть. Вот не думал встретиться с вами. Садитесь.
Я заметил, как удивился Инокентьев и как поражена была девица. Она даже выронила из рук пейзаж с отраженными в воде домами.
- Как же это вы так рискнули? - спросил Петров у Инокентьева. - Неосторожно.
- Да оплошал я, - отвечал между тем Инокентьев.
- Есть оружие?
- Избави боже, - улыбнулся Инокентьев. - Я действительно приехал посмотреть дачку на предмет купли-продажи.
- Вот уж не убедили.
- Живу с комиссионных. Кому машину достать, а кому домишко присмотреть.
- Что творится на белом свете!
Петров шутил. Он, как я заметил, не спускал глаз с Инокентьева. А сам между тем подошел к девице.
- Вы позволите сумочку?
- Обыск?
- Открой сумку, - приказал несколько нервно ее спутник.
В сумке были обычные для молодой женщины вещи. Что-то на миг блеснуло в руках Петрова. Он улыбнулся и уложил все обратно в сумку.
- Вы на машине? - спросил следователь.
- Разумеется, - ответил Инокентьев.
Они втроем простились со мной и уехали.
Шурик против Соколова
Я раньше не задумывался о том, как живут люди в Черных Грязях.
Видел, что в общем-то неплохо живут: дома у них, участки, гаражи. Примечательно было и то, что большинство людей постоянно что-то строили, пристраивали, надстраивали и перестраивали. Даже странными казались сообщения из газет: дескать, подолгу не платят зарплату, люди голодают, нищенствуют и даже умирают с голоду. А здесь строения росли на глазах. В этом селе смешались типично сельские и типично городской образы жизни. Воздух, ландшафт, мычание телят, кудахтанье кур - от всех этих сельских веяло особым теплом, парным молоком, сытостью.
А между тем люди были почти городские: утром шли рабочие и служащие на электричку, отправлялись в свои офисы, магазины, ларьки, киоски с "тормозочками", и по вечерам возвращались с сумками, наполненными продуктами. Здесь был проведен газ, водопровод, имелись многие другие блага города. Богато, потому что сельский достаток подкреплялся городскими заработками, самыми разными доходами: кто дачников держал, кто зелень высаживал, кто цветами торговал, кто парниковое хозяйство на промышленную основу ставил, кто был владельцем какой-нибудь недвижимости, посредником, бизнесменом.
В ходе этой истории я много нового узнал, почерпнул для себя немало фактов из жизни черногрязцев.
Однажды я проходил мимо дома Шурика.
- Зайдите ко мне, я вам одну вещь покажу, - вдруг сказал мне Шурик, когда я оказался рядом с его калиткой.
Едва я вошел в его дом, как он показал мне приклад того самого ружья, из которого я стрелял в ту злополучную ночь.
- Это от шариповского ружья. Зауэр. Такой приклад нечасто встретишь.
- Где вы его взяли?
- Вот в том-то и дело, где я его взял, - ответил загадочно Шурик. - У Соколова во дворе нашел.
- У Соколова?
- Да, у Соколова. Думаю, что Лукас - близкий знакомый Соколова.
- Чепуха какая-то! - возмутился я.
- Не чепуха. Если только Лукас это тот самый Лукас, какого я выследил еще два месяца назад, то он привозил Соколову цемент на самосвале, а значит, они точно завязаны друг с другом.
- А где вы нашли приклад?