- Говорю, у Соколова. Я ему вчера забросил асфальт. Привез немного. На пару бутылок. Поставил машину у него во дворе, а сам пошел к себе. А когда стал возвращаться, увидел Соколова в кузове самосвала с лопатой. Я ему говорю: "Зачем вы, я сам разгружу", а он: "Мне пару лопаток - щель забить". Я стал разгружать, а тут из самосвала эта штука и вывалилась. Я ему сразу: "Это вы мне подкинули?" - а он: "Ты опупел, что ли?" Конечно, а я у него на крючке - асфальт-то левый. Каких-нибудь сотни полторы килограммов, а все равно левый, хотя можно подумать, что в нашем селе кто-нибудь у государства покупал асфальт. Так я его, шкуру, сразу раскусил, это он мне приклад сунул, пока я домой бегал.
- Зачем ему это, Шурик?
- Как зачем? Меня сплавить отсюда! Он давно на меня зуб точит.
- Зачем тогда он в контакт вступает с вами?
- А это одно другому не мешает. Вы знаете, что он на меня писал Данилову, будто я трубы утаскивал из ремстроя, и что шабашил, и что мать, мол, выпивает. Я ему поперек горла стою. Он мне ничего не может сделать, зато я ему такое могу подстроить, что он враз многого может лишиться. У меня что, мелкота. Ну, шабашки, ну, подвез-привез кому-то, обо всем этом Данилыч знает - и ни гу-гу, а вот он, - и тут Шурик едва не выругался матом, но сдержался, подавил гнев, - он такой бизнес делает, что ахнуть можно.
- Что же он делает?
- Дубленки. Ворует овечьи и телячьи шкуры, и я знаю, где находится мастерская. Пять скорняков у него в рабстве. Вы думаете, сколько дом его стоит?
- Тысяч двадцать долларов.
- Все сорок не хотите! А он еще закладывает фундамент под дом для сыновей. А на какие шиши? На пенсию одних собак не прокормишь. А он на мясе своих волкодавов держит. Миллионер. Он меня чуть не задушил, когда я с прикладом стал уходить. Машина там до сих пор моя стоит.
- Самосвал бросили?
- А я убег. Что оставалось делать. Мне теперь свидетель нужен.
- Я все равно не видел, где вы взяли этот приклад.
- Не важно. Мне надо, чтобы вы присутствовали, когда я буду от него самосвал выводить. Пусть все знают, что он на левом материале дома свои строит. Пусть меня привлекут, но и он от суда не уйдет. - Шурик заскрипел зубами и стукнул кулаком по столу. - Согласен?
- На что согласен? - не понял я.
- Быть свидетелем, - сказал Шурик. - Должен же я на работу ехать. А без вас он меня и к машине не подпустит.
Когда мы подошли к двору Соколова, хозяин крикнул:
- Можешь забирать свою колымагу вместе со своим асфальтом.
Шурик, не сказав ни слова, уехал.
- Ну и ракалия, - прохрипел Соколов, обращаясь ко мне. - Сто раз зарекался не связываться, а вот опять черт попутал. Делов на копейку, а разговору на сто рублей. Слыхали? В машине приклад от вашего ружья нашелся? Надо сказать Данилычу. Улика как-никак.
Соколов засеменил в сторону своего дома, захлопнул калитку, и я только сейчас обратил внимание на то, что его калитка обита железом и запирается на ключ, и двери входные тоже обиты железом, и на амбарах каменных поставлены железные решетки. А какие собаки у Соколова! Сильные, мощные. И сам Соколов кряжист, крепок, проворен. Только вот что у него на уме - трудно понять. Мне по крайней мере.
Новое сатанинство
Однажды Соколов зазвал меня к себе и давай нашептывать на ухо:
- Вы от Шурика подальше, он у Касторского служит.
- А кто такой Касторский?
- Мафиози, развратник, бандит. Недаром его Кащеем прозвали.
- И что же делает у него Шурик?
Соколов расхохотался:
- Собачьим артистом служит.
Я потом разговорился с Шуриком с целью узнать, что же такое представляет собой его должность - собачий артист; но он опередил меня:
- Хотите хорошо зарабатывать? Сто баксов в день и на полном пайке с выпивкой. - Он вошел в дом и вышел оттуда с двумя банками голландского пива "Амстердам? 10". Редкое и довольно крепкое пиво.
- Где взял?
- Хозяин дал.
- Касторский?
- Кто же еще.
- И что ты у него делаешь?
- Изображаю питбуля.
- Кого?
- Это пес такой. Порода. Вас бы он взял и в гладиаторы. Там все пятьсот могут заплатить за победный бой - и триста за поражение.
- Какой бой?
- Обыкновенный, гладиаторский. Вас одевают в собачью шкуру, и вы вступаете в бой с какой-нибудь овчаркой или московской сторожевой. У него там всякое зверье - и лабрадоры, и колли, и сенбернары, и датские доги. Но самый страшный, это, конечно, мастифф - у него член больше двадцати сантиметров. Все они приучены с девками швориться. Спартаковцы.
- А ты Долинина знаешь? - спросил я.
- Кто ж его не знает. Он в корешках с Касторским. Они собачками обмениваются.
Как же все в этом мире повязаны, думал я. И как всё исторически сплетено и спутано в один чудовищный узел. Работая над своими "12 блаженствами" (в основу взята Нагорная проповедь Христа), я неожиданно для себя вышел на тему противоборства, если можно так выразиться, апостола Павла и императора Нерона. Нерон тоже любил гладиаторские состязания, когда на живых людей в овечьих шкурах выпускали голодных львов и шакалов. Он устраивал оргии с девицами и собаками, с живыми кострами, когда девиц обливали растительным маслом и использовали вместо светильников в нероновских садах. Я разрабатывал сюжеты с казнью апостола Павла, с тайнами подземелий царя Ирода, где был казнен Иоанн Креститель и где томился апостол Павел, изредка навещаемый правнучкой Ирода Великого, Друзиллой, женой прокуратора Иудеи Феликса. И вдруг вот тебе живые слепки с древних аномалий - сегодняшние нероны, феликсы, друзиллы - и жизнь моя отныне в их руках. Не соврал же Долинин, когда поведал о своем разговоре с Касторским относительно моей судьбы. А может, и соврал, гнусный злодей, предложив мне во спасение написать для Кащея двадцать живописных сюжетов для его сауны. Легко проверить, впрочем. И во мне взыграл охотничий азарт: была ни была! Нет в мире ничего случайного. Через все казни суждено, должно быть, пройти! Бог даст, живым, возможно, останусь. И я сказал Шурику:
- А не обманет меня Кащей?
- Такого за ним никогда не водится.
Вечером мы пришли с Шуриком к Касторскому.
- Фу! - ласково пропел Касторский в сторону Шурика, и тот повалился на бок, подняв лапки.
- Я пришел, чтобы уточнить ваш заказ, - с достоинством сказал я.
- Какой заказ?
- Двадцать сюжетов для сауны…
- Ты что-то перепутал. Ну-ка, поясни…
Я рассказал о Долинине. Касторский схватился за живот:
- Ну и барбос твой друг. Ну и сука! Ну попляшет он у меня… А ты что, вправду художник? Мог бы это чучело нарисовать? - показал на Шурика.
- Мог бы.
- А меня? А меня? А меня? - раздались голоса за моей спиной. Я обернулся и увидел полуобнаженных девиц.
- Брысь, - шикнул на них Касторский, и те исчезли. - Что нужно, чтобы приступить к работе немедленно?
- У меня все есть: кисти, краски, разные жидкости. Можно холсты на подрамниках купить.
- Сколько берешь за портрет? - Я молчал. - Что молчишь?
- Я подумаю. А вдруг не понравится.
- И то верно.
- Я пока сделаю карандашные наброски. - Мне тут же принесли карандаши и бумагу.
Через полчаса дюжина молодых людей расположилась у бассейна. Во время трапезы Касторский хлопнул в ладоши, и к бассейну подбежал Шурик в собачьей шкуре с лицом и ногами, залепленными волосами. Он стал принюхиваться к дамам, что вызвало у окружающих смех. Дамы повизгивали, а Шурик выражал некоторое нетерпение, расположившись у ног совсем юной девицы по имени Аннушка.
Аннушка кормила Шурика с руки, и "пес" счастливо поскуливал. Затем Шурик стал проявлять активность: целовал даме ручки, ножки, животик. А когда зубами сорвал с нее бикини, Аннушка закричала и побежала прочь, отдаляясь от бассейна. Шурик, согласно собачьим традициям, бежал на четырех лапах. У дерева он остановился, поднял левую ногу, и из его собачьего одеяния вывалились что-то очень похожее на кусок ливерной колбасы. Девица снова взвизгнула и побежала. Шурик настиг бы Аннушку наверняка, если бы та не бросилась в воду. Шурик последовал за ней. В конце бассейна он ее догнал и под общие рукоплескания публики стал ласкать пойманную нимфу. Питбуль скулил, лаял, сгибался и разгибался, а юная дама под бурные аплодисменты кричала: "О, мой Шурик!"
После окончания оргии Шурику выдали 400 баксов, а даме на 100 долларов больше.
- В чем дело? - удивился Шурик.
- За все надо платить, собачонок. За удовольствие тоже.
- Я трудился, как мог.
- Фу! - закричал Касторский, не терпевший возражений, и Шурик брякнулся на спину, задрав руки и ноги.
Я молниеносно запечатлевал все увиденные сцены, а сам по ходу действа думал над тем, не убьет ли эта вся мерзость родившуюся во мне трансцендентность. Вспоминал тексты о методологии общения с Богом, где примерно было написано следующее: совокупность и единство сил Добра и Зла описаны во всех ведущих источниках религиозной информации, где чуть ли не на первом месте организующей сущности Бога стоят ниспосланные нам испытания, для чего Бог насылает на людей даже сатану.
Я всматривался в свиные глазенки Касторского и был абсолютно убежден, что передо мной истинный сатана. Я спросил у него:
- А не грешно ли все это?
Касторский расхохотался:
- Все, что свободно, полюбовно, по доброй воле и не в ущерб другим, есть добро. Не так ли учит вас ваша куцая этика? Я знаю, о чем вы думаете. Для вас все это Содом и Гоморра, Апокалипсис. Но Апокалипсис это еще не конец света, Апокалипсис - это время реформ, духовных преобразований, то самое "узкое горло", которое наша цивилизация должна пройти, чтобы сбросить все то накопленное, что является слишком плохим. Потери при этом обязательны. Мы сегодня ругаем людей типа Кона, гомиков, лесбиянок - а это как раз то необходимое, без чего не может быть истинной Любви, Свободы, Добра, Красоты. Человек должен познать крайности. Чтобы научиться кататься на коньках, надо научиться падать, а чтобы научиться прыгать с трамплина, надо овладеть "мерой равновесия". Ваш Шурик станет в наших условиях хорошим семьянином, а в системе дворовых отношений он бы спился или стал наркоманом. То, что вы видите, не просто зрелище. Это вселенские опыты по проблемам общечеловеческой культуры. Мы опираемся на гуманитарное и естественно-научное знания. Последовательная физическая интеграция огромного фактического материала, - это я вам почти наизусть цитирую сейчас из одного журнала за тысяча девятьсот девяносто восьмой год, память у меня феноменальная, - так вот, наука с учетом работ Альберта Эйнштейна, Поля Дирака, Николая Козырева и других подводит к новому пониманию энергоинформационной сущности бытия в большом диапазоне интенсивностей и только в двух знаках реализации - в плюсе и минусе. Этому же соответствует положительное и отрицательное, добро и зло. Конечно, в мирском понимании. В теологической же концепции все подчинено высшему началу - Богу, Абсолюту или трансценденции, как вы говорите.
"Господи, истинный Сатана! Откуда же он все знает?"
- Да, да, - продолжал Касторский, - мир многообразен, и добро делается не иначе как с помощью зла, порока, или, как учили ваши бородатые основоположники, из противоречий, борьбы, склок (вспомните Сталина) и прочих столкновений противоположных сил. Зло победить или уничтожить невозможно. Можно лишь отдалиться от него или сублимировать его некоторые стороны. Зло как диабет. Можно снизить сахар до нормы, но диабет все равно останется, куда же он денется?
Сущность добра и зла не есть выдумка богословов. Она физична, как авторитет и авторитарность, демократия и тоталитаризм.
- Выходит, и демократия - утопия?
- В мире нет утопий. Есть мера отстранения от полюсов Добра и Зла. Зло - такое же высшее начало, как и Добро. Это понял Михаил Булгаков. Его Сатана добр, благороден, честен, мужествен - чем не кандидат в президенты? Вот и настоящая демократия будет тогда, когда во главе государства окажется личность типа Воланда, заметьте, не Иешуа, а Воланда, потому что надо считаться с главным: Богу - Богово, а Кесарю - Кесарево. И последнее - вы заметили, как по-доброму поладили Господь и Сатана в провидческом романе русского классика?
Нероновские последыши
Я рассказал Попову о своих беседах с Касторским. Он заметил: что-то подобное читал в "Криминальной хронике" за апрель 1998 года (это он точно помнил). А через несколько дней принес статью под названием "Московские нероны":
"Все-таки правильно назвали Москву третьим Римом. Не знаю, как во времена первых московских князей, а сегодня столица и впрямь стала смахивать на город, в котором жили Калигула и Нерон… И прежде всего атмосферой, духом, нравами. С непостижимой быстротой, как инфузории, расплодились многочисленные нерончики, отгородились от плебса стенами особняков, трехаршинными заборами. Обожрались. И кайфуют, возрождая леденящие кровь, заставляющие содрогаться извращенные утехи древнеримской аристократии. Весь последний год я сначала неосознанно, потом вполне целенаправленно собирал факты из частной, закрытой жизни новых русских. Кое-что повидал и сам. Особенно летом. На дачах…"
И далее следовало:
"Один из весьма предприимчивых нерончиков занялся собачьей дрессировкой. Вроде как ничего особенного - мало ли что может прийти в голову богатому человеку. Да только вот не собак он дрессировал - людей, которые должны были этих самых собак из себя изображать. Надо ли говорить, что для этих целей он в основном ангажировал бомжей. Он и его приспешники научили их основным собачьим командам, можно сказать, разработали условный рефлекс. И эти обученные "собаки" в строгих ошейниках бегали на карачках по периметру его владений, сидели на цепи… Нет, конечно, за охрану их никто не считал, но какой прикол! Сколько он доставил хозяину и его гостям непередаваемой радости! Скажем, сидит хозяин у бассейна, а к нему на четвереньках подбегает бомж и держит в зубах сетку с холодным пивом. Хозяин ласково треплет его по холке, и бомж начинает умиленно скулить, бомж усиленно вертит задом. Особенно было весело, когда "собаке" подавалась команда "фас!", и существо подпрыгивало к какой-нибудь даме, скалило зубы, норовило укусить за ногу. Дамы визжали. Мужчины же заливались мужественным смехом. Время от времени между "собаками" устраивались показательные бои и футбольные матчи. Хорошо еще, бомжей не убивали. Напротив, платили им сто долларов, правда без харчей.
Вообще сейчас такая мода: делать из людей животных. Одна богатая и молодая собирательница кукол по территории своей немалой дачи разъезжает на "горячем мустанге" - здоровом и выносливом мужике.
А еще один нерончик выказал прямо-таки чудеса изобретательности. У него есть часы с "кукушкой". В башенке сидит нанятый человек, вручную, сообразуясь с радиосигналами точного времени, передвигает стрелки и в нужный момент громко кричит "ку-ку".
Отошли в прошлое, напрочь вышли из моды бои между бомжами, между бомжем и тремя подростками. Все это несерьезно, непрофессионально. Уж если устраивать гладиаторские бои, то по большому счету, как в Древнем Риме, в Коллизее. Ну, может, масштаб не совсем тот и народу поменьше.
Ходят слухи, что глава некой фармацевтической компании арендовал в зоопарке (слава богу, не московском) льва. Потом нашел двух негров - благо этого добра в столице навалом, к тому же еще и неучтенного. И устроил для своей верной подруги настоящее сражение. На представление были приглашены и гости. Конечно, билеты распространялись в весьма узком кругу. Но хоть и тесен был их круг, в нем нашлось место для охочих до халявы и запретных зрелищ чиновников из правительства и администрации президента. Так что забавы опального министра юстиции в сравнении с этим размахом - невинная подростковая шалость. Льва затем в целости и сохранности вернули на место. Негров легко приняла русская землица. Как и в случае с министром юстиции, велась видеозапись. В отличие от случая с министром она осталась в единственном экземпляре у хозяина.
Но это элитные развлечения. Нижестоящие товарищи развлекались попроще. Одно время были весьма популярны собачьи бои. Но они наскучили. Хотелось чего-то большего. Начали стравливать собаку-убийцу (настоящую, неочеловеченную) и бомжа. Вариантов у бомжа не было никаких. Через минуту его оттаскивали в канаву. Потом против собаки стали выставлять двух-трех бомжей. Тоже ничего особенного - удлинялось только время расправы. На время и делались ставки. В конце концов додумались: против двух собак-убийц выставляют подготовленного бойца.
С одним таким мне довелось встретиться. В прошлом году он "откинулся" из сибирской зоны после отмотанного там от звонка до звонка "червонца". Появился в Москве, оценил обстановку и начал драться с собаками. Расчет был верным. Почти у всех новорусских нерончиков есть собаки. И не болонки. Не овчарки даже. Настоящие монстры. Их еще называют - и не без основания - живым оружием. Хозяйская гордость… Всяк хочет видеть свою собаку победителем.
По условиям боя человеку запрещено применять ножи и вообще что-нибудь иное, кроме рук, ног и зубов. В первом бою он дрался с чемпионом Тульской области - питбулем. Все ставили на чемпиона. Никто так и не мог понять, как ему удалось на первых же минутах разобраться с монстром. Ни о каком снисхождении к поверженному противнику речь, как вы понимаете, не шла. Опозоренный хозяин собаки схватился за пистолет, но ему тут же дали по рукам: ведь все было по-честному.
Надо сказать, что двуногий боец был в маске - она защищала лицо. После боя снял. И почтенная публика заверещала: "нечестно выставлять корейца против собаки". Аргумент тут был один: корейцы едят собачье мясо, вот и нечестно… Публике было невдомек, что национальность в этом деле никакого значения не имеет, равно как и тяга к собачьему мясу. Просто человек, отмотавший "червонец" в Сибири, делает ставки на свою жизнь только тогда, когда уверен в себе на все сто процентов. К тому же перед отсидкой он служил в спецназе и кое-чему там научился, потом и сам стал инструктором. А лесоповал ожесточил его окончательно и, похоже, бесповоротно.
Впоследствии кореец под Красноармейском убил двух "стеффов". Говорит, что скоро поедет в Питер - там у него будет бой на выезде. Думается, что какое-то время он будет постоянно побеждать… Но боится, что долго это не протянется: слишком уж подлы эти новорусские нероны и калигулы. Недавно, например, я узнал, что перед боем между людьми (а это гладиаторство стало уже полуподпольной индустрией) москвичи подсыпали дальневосточному бойцу вместо психостимулятора нейролептик. Естественно, дальневосточник проиграл. Когда подлость всплыла на поверхность, кое-кого "нечаянно" убили…
Рим кончил тем, что пришли варвары и разрушили его. А до этого император Нерон его сжег. Тех, кого можно уподобить древним варварам, вокруг России хватает. Хватает и неронов. Так что опять придется нам выбирать из двух зол меньшее…"
- И это все правда? - спросил я.
- Безусловно.
- Как же быть? Как жить дальше?