Всю ночь гаражники попеременно дежурили на пустыре - караулили, чтобы не снесли строения. Я тоже спал плоховато - за многие годы сильно привык к друзьям гаражникам и все их боли переживал, как свои собственные. Я думаю, вы меня понимаете.
На следующее утро к пустырю пригнали бульдозер, подошли представитель райисполкома, участковый и двое рабочих с ломами. Первым сносили гараж Олега - он находился в центре, и представитель райисполкома решил таким манером сразу нарушить стройность гаражного ряда и дать понять гаражникам, что послабления не будет и он уполномочен на решительные действия. Он понимал, что от первого шага зависят и последующие; широко ходил по пустырю с папкой в руке и отдавал команды.
- Отсюда начинать! Если нет владельца, вызвать родственников!
До последнего момента мы не верили, что бульдозер обрушится на гаражи. Думали, просто хотят попугать и нарочно пригнали грохочущее чудовище, но разыгрался страшный спектакль.
- Последний раз спрашиваю, - обратился представитель к Олегу, - машина в гараже или нет? Убрали ее или нет?
Олег опустил голову.
- Чего там! - отчеканил участковый. - Я сто раз его предупреждал. Упрямый, как не знаю кто.
- Начинай! - махнул рукой представитель бульдозеристу, тот поддал газу, разогнал машину и врезался в гараж.
Послышался треск, и на наших глазах бульдозер выскочил на склон оврага, и от него в разные стороны полетели доски и обшивки гаража. На мгновение они застыли в воздухе, потом плавно опустились на землю. Так же плавно, как в замедленной съемке, покатился вниз покореженный, чуть-чуть недоделанный кабриолет Олега. Одна из никелированных фар, разбрасывая осколки стекла, медленно и долго прыгала по шпалам и звенела, точно похоронный колокол.
Стон прошел среди гаражников. Нет, не стон - буря возмущения. Даже не буря - ураган, торнадо. Олег отвернулся и заплакал. Кое-кто из ханыг тут же бросился в овраг, но к ним подбежал Володька и пригрозил кулаком.
- Следующий! - скомандовал представитель, ставя галку в папке.
Всегда выдержанный, Дмитрий выругался, бросился к своему гаражу, завел машину и на бешеной скорости рванул с пустыря.
Бульдозер начал утюжить гараж Дмитрия, но не тут-то было. Дмитрий все крепил надежно, навечно. Машина вошла в гараж, распорола плугом стены навеса, но застряла, забуксовала, попятилась, и ее накрыла рухнувшая крыша. Рабочим пришлось повозиться, разбирая завал.
Гараж Игоря смяли, как коробку из-под мармелада - хрустнуло что-то, и все!
Кирпичный гараж Володьки тоже смели вроде городошной пирамиды. Володька суматошно и отчаянно прыгал перед бульдозером. "Только через мой труп!" - кричал, но его оттащили рабочие, а когда бульдозер насквозь прошел через его строение и обнаружились внутренности гаража, представитель увидел связку рейки "вагонки" и подошел к Володьке:
- Где взял отделочный фондовый материал? За это протокол составить надо. Скажи спасибо, еще легко отделался!
Токарь не стал дожидаться своей очереди и, пока крушили центральные гаражи, выкатил машину.
Когда дошла очередь до гаража Петра Фомича, участковый сообщил представителю, что владелец в командировке.
- Позовите кого-нибудь из соседей, - раздался приказ.
Привели какую-то старушку, сбили ломом замок, увидели "Запорожец".
- Профессор завтра должен приехать, - сообщила старушка.
- Ладно, оставьте до завтра, - сказал председатель.
Так они и ушли, оставив раскрытый гараж, а ночью в него наведались неизвестные и "раздели" машину.
Говорили, когда профессор узнал про погром на пустыре, у него поднялось давление, а потом случился инфаркт. Похоже, что это так - его гараж еще с месяц сиротливо стоял на пустыре. После воров, которые унесли ценные вещи, в гараж наведывались мелкие воришки, вроде тех ханыг, которые вертелись у гаражей, - они подобрали инструмент, канистры… Потом и гараж Петра Фомича куда-то увезли.
Долгое время на пустыре ничего не было, только валялись обломки досок и искореженное железо. Прогуливаясь там, я вдруг заметил, что пустырь стал намного меньше, чем был раньше, при гаражах. Я вспомнил своих друзей-автолюбителей, их постройки и машины, наши ремонтные работы и разговоры во время перекуров - все то, чем мы жили тогда и чем для нас был этот клочок земли.
Вы думаете, теперь по пустырю пустили улицу или там разбили парк? Ничего подобного! Теперь там возвышается трехэтажное застекленное строение с лепниной, огороженное высоченным каменным забором. Ну и помпезный особнячок, скажу вам, отгрохали! Во время его строительства я думал - будет клуб или детский сад, но оказалось - возводят мастерскую какому-то известному скульптору. Вскоре во дворе строения появились леса, на которых рабочие застучали отбойными молотками. Сквозь леса постепенно вырисовывалось что-то вроде огромной фигуры колхозницы. Но некоторые видели в скульптуре какое-то доисторическое животное. Говорили, за каменной оградой есть потрясающий гараж с фотоэлементом, финская баня. Может, и так. Для меня это неважно. И сам скульптор меня совершенно не интересует.
…Теперь на пустыре все не то. По-прежнему тянется железнодорожная колея и стоят телеграфные столбы с белыми чашечками изоляторов. И тропы снова вытоптались, правда уже в обход мастерской. Но ни высоких трав, что были за гаражами, ни чертополоха, ни медуницы не встретите. Конечно, обойдя весь пустырь, можно найти лужайку, полежать, позагорать, но все уже не то.
Солнечный гонщик
А. Панкову
В детстве и юности я был непоседливым до идиотизма: ни минуты не мог просидеть спокойно, и неорганизованным, бесшабашным был до абсурда: за все хватался и ничего не доводил до конца; и общительным был до неприличия: имел десятки друзей, тучу приятелей и знакомых, и ради праздного общения с ними, с невероятной готовностью забрасывал все дела, и слыл компанейским, обаятельным, улыбчивым малым.
Я не изменился и в зрелом возрасте, несмотря на то, что общение с друзьями и приятелями уже происходило более тяжеловесно - с выпивками, куревом и трепом до полуночи, то есть к моему компанейскому, улыбчивому обаянию приплюсовалось обаяние стойкого собутыльника. В этом возрасте я страшно переносил одиночество; если вечером никто не зайдет - да что там! - если целый час молчит телефон, становилось не по себе, вселялась паника - меня бросили, позабыли, жизнь проходит мимо; я мог вынести любые испытания: жить без света и воды, но молчащий мертвый телефон - это уж слишком! И ни одного дня не мог высидеть наедине с самим собой в четырех стенах - чувствовал себя чуть ли ни в камере смертников; от боязни спятить, бежал из дома и бесцельно бродил по улицам, чтобы только быть среди людей.
Теперь-то, к старости, я немного утихомирился, до меня дошло, что стоящих дел в жизни не так уж и много, и интересных людей - горстка, а настоящих друзей и вовсе - два-три. Теперь мне доставляет удовольствие дотошно заниматься чем-либо одним, например, копаться в воспоминаниях, чем сейчас и занимаюсь - просматриваю жизнь в обратном направлении, и уединение переношу вполне сносно, хотя его почти не бывает - я обременен семьей.
Итак, вперед - в прошлое.
В молодости меня подстегивало неистребимое любопытство, желание быть в курсе всех дел; можно сказать, основой моей жизни являлось движение и массовость. Массовости было хоть отбавляй, а вот для движения не хватало личного транспорта. Изложу суть дела.
Начальный разбег для движения я сделал еще в первых классах школы, когда смастрячил самокат на подшипниках. Самокат оглушительно скрипел и визжал, и пугал прохожих, но это меня не смущало - я гонял как одержимый по окрестным улицам и подворотням и был счастлив.
Через пару лет я заметил - движение на самокате все-таки чересчур медленное; мой неуемный темперамент требовал сногсшибательных скоростей и я стал бредить велосипедом. Но в то послевоенное время в нашей семье с деньгами было туговато - их не хватало и на более необходимые вещи; только в восьмом классе, к моей неописуемой радости, отец с матерью выкроили необходимую сумму и купили мне на барахолке подержанный "зис". Я был счастлив.
На ходу велосипед потрескивал и позвякивал, тарахтел и гудел, и, казалось, вот-вот развалится, но водрузив на руль "велика" флажок, как знак особой доблести, я гонял по городским улицам с восхода и до захода солнца, и испытывал радость от безграничной свободы.
Столь же безграничны стали мои компанейство, обаяние, улыбчивость и прочее. Я объезжал приятелей, узнавал, кто чем занимается, подбивал "прокатиться с ветерком": одного усаживал на раму, другого на багажник (и как выдерживал мой старый драндулет?!). Я подвизался в роли заводилы: постоянно сколачивал компании, сыпал какие-то зажигательные слова, вечно куда-то всех тащил, организовывал походы на речку и стадион, в парк и кинотеатр, и никогда не уставал от этой дурацкой деятельности. Только когда нужно было идти в школу, мой запал энергии резко спадал, обаяние и улыбка исчезали, и я появлялся в классе сникший, обмякший, унылый, с видом приговоренного к казни.
Естественно, учился я неважно, болтался в числе "отстающих", а с появлением велосипеда, когда вообще забросил домашние задания, перешел в число "неуспевающих по всем предметам". Не прошло и месяца с начала занятий, как я сбился со счета двоек и колов, попал под сильное давление и угрозы учителей, и наконец, терпение директора школы лопнуло; его приговор прозвучал так:
- Или отчисляем из школы или посещаешь дополнительные занятия, выбирай!
Разумеется, я выбрал занятия, в противном случае родители отобрали бы велосипед.
Прежде всего меня обязали посещать дополнительные занятия по русскому языку. Их вела десятиклассница, круглая отличница, этакая кукла, которая из себя много строила: когда шла, заботилась о стиле походки, слова произносила с величавой медлительностью; она со всей серьезностью относилась к своим обязанностям (натаскивать нас, отпетых лентяев) и, подражая учителям, ставила нам оценки. Ее отличительной чертой была стыдливость - от каждого грубого слова, покрывалась румянцем или бледнела, или заикалась.
Однажды мы писали диктант и она произнесла фразу: "Он лежал у моря на гальке".
Отпетый двоечник второгодник верзила Галкин, чтобы нас повеселить, тихо буркнул:
- Галька - с большой буквы?
Десятиклассница уловила его реплику и ее щеки запылали, а на глазах появились слезы.
Самое странное произошло на следующий день. Разбирая нашу писанину, она сказала:
- У вас там четверки переправлены на тройки. Вначале я всем поставила четверки, на когда дошла до работы Галкина, поняла, что это будет нечестно. Он написал только с одной ошибкой, а у вас по две-три. Я поставила ему четыре, а всем снизила до троек, - и, сильно покраснев, робко добавила: - Галкин, у тебя способности к языку, ты можешь выбиться в отличники. Когда закончим занятие, останься еще на одно занятие.
Галкин, само собой, не остался. Во-первых, его ждал футбол, во-вторых, он презирал отличников, в-третьих, и на одно дополнительное занятие ходил как на каторгу, а тут еще одно! Он вообще считал, что десятиклассница с нами зря теряет свое время и отнимает наше, драгоценное.
А между тем, через две недели все неуспевающие по "языку" подтянулись до уровня середняков и директор освободил их от нудной обязаловки, но нам с Галкиным объявил:
- А вам, добрые молодцы, придется еще попотеть. Вы подтянулись микроскопически.
Несколько дней мы с Галкиным посещали занятия вдвоем, причем Галкин являлся с мячом - в преддверии ответственного матча, а я приезжал на велосипеде - по пути на более важное мероприятие.
Однажды, поигрывая мячом и притопывая, Галкин сказал мне:
- Ты сегодня не хочешь отвертеться от занятий? Смотри, погодка-то блеск! Солнце и ни одного облачка. Погоняй на своем козле полчасика, а когда прикатишь, я смоюсь. Скажу, плохо себя чувствую.
Я принял его предложение без всяких оговорок, даже с живейшим интересом, и покатил на стадион; дал пять кругов по слепящей от солнца гаревой дорожке и, не переводя дух, влетел в класс.
Наша училка десятиклассница стояла у окна, красная и удрученная - казалось, столкнулась с какой-то диковиной печалью. Галкин примостился на краю парты; он был вспотевший и угрюмый - его лицо выражало двойную печаль; как только я вошел, он встал и, ничего не объяснив, выбежал из класса.
Перед следующим занятием Галкину в голову пришла еще более свежая мысль - чтоб я "погонял часик".
- Погодка-то блеск! - сказал, ухмыляясь. - Не упускай последнее солнце!
И вот гоняю я под полуденным солнцем по улицам, пересекаю скверы, площади и вдруг мне в голову втемяшивается: "Чтой-то Галкин подозрительно меня спроваживает?".
Развернувшись, я понесся к школе; вбежал в класс и обомлел - Галкин и десятиклассница целовались! Да так прилипли друг к другу, что не слышали, как я открыл дверь. Разумеется, я был потрясен, оскорблен, унижен и прочее.
…Каким-то непонятным образом я все-таки закончил школу, и даже еще два года проучился в химическом техникуме, а потом пошел работать на автостанцию, и с первой получки стал откладывать деньги на мотоцикл (велосипед уже не удовлетворял мою страсть к движению, мой кругозор расширился и требовал больших скоростей и пространств; я осмелился поставить значительную цель - заиметь "моторизованного коня").
Через год на толкучке я купил старый "Ковровец" - грохочущее чудище, со множеством самодельных узлов, с хитросплетением трубок, гаек, болтов. Тем не менее, я был счастлив; то и дело протирал, поглаживал своего "железного коня", принюхивался к запаху смазки, бензина, нагара; первое время на ночь затаскивал мотоцикл в коридор и с удовольствием с ним и спал бы в обнимку, но соседи начали ворчать, что моя "железная лошадь провоняла всю квартиру"; пришлось приковывать "коня" цепью к фонарному столбу. Можно сказать, я рос в моторизованном седле, и что уж точно - самым сладким запахом в мире считал запах бензина.
В воскресные дни я ездил на мотоцикле без передыха, прямо-таки не слезал с седла, а в будни устраивал утреннюю разминку: с первыми лучами солнца вскакивал на пружинистое сиденье и, наполняя окрестности грохотом, дымом и копотью, выезжал на главную улицу, проскакивал насквозь весь город, вылетал на шоссе и там поддавал газу, наматывал десятка два километров, а уж потом подъезжал к автостанции. В обед вновь седлал "коня" и, чтобы проветриться, давал кругаля по городу, а после работы без устали катал друзей - они были готовы ехать со мной хоть куда.
Как настоящий гонщик, я купил мотоциклетные очки и перчатки, и к моему компанейскому обаянию прибавилось обаяние мотоциклиста.
Благодаря этому мотоциклетному обаянию, количество моих друзей (и так немалое) сразу удвоилось и уже не поддавалось учету. В одиночку я ездил только в дождливую погоду, но стоило выглянуть солнцу, как не было отбоя от друзей, приятелей и приятелей моих приятелей:
- Подбрось туда! Давай отвезем это!
Я никому не отказывал, такого рода услуги мне были в радость, ведь я и жил-то для общения и дружбы с людьми.
Особенно на меня наседали соседи, и в их числе шофер, работающий на пожарной машине. Это был долговязый парень с седыми волосами; он отслужил четыре года на флоте и называл себя "китом", а нас "салагами" и "мальками", в зависимости от внешности (я ходил в "салагах"). Как шофер, он был невыдающийся, хотя, кое-чему меня научил, зато как жених был довольно выдающийся - ежедневно после работы ездил на другой конец города к невесте и без подарка в путь не отправлялся. До того, как у меня появился мотоцикл, он все жаловался на дальнюю дорогу и толкотню в автобусах.
- Найди себе бабу поближе, - советовали ему дружки.
И вдруг подарок судьбы в виде моего "Ковровца"! Шофер сразу перевел меня из "салаг" в "акулята".
- Ну ты, акуленок, шустряк! - сказал. - Классную добычу хапнул! Вечерком подкинь к моей красотке.
Я подкидывал его все лето, как извозчик; подкидывал, пока меня не призвали в армию, и что помню четко - его невеста жила на западной стороне города, то есть мы всегда мчали на закат и пылающий диск солнца нещадно бил в глаза, от него прямо не было спасенья - я надолго запомнил то солнце.
И что еще врезалось в память - во время гонки, шофер все время хрипел мне в ухо, рассказывал об авариях: где там отлетели руки, ноги, покатилась голова, и поминутно орал:
- Тормози! Красный свет! Вон пешеход!
Так получилось, что после армии я оказался без жилья; дело в том, что пока я служил, родители развелись, мать вторично вышла замуж за неплохого, в общем-то, человека, но что мне было делать в четырнадцати метрах коммуналки? Стеснять "молодоженов", как я в шутку прозвал мать с отчимом? Да и сам никого не приведешь, а меня уже вовсю интересовали представительницы прекрасного пола. И они, эти представительницы, интересовались мной, ведь теперь мое обаяние, как нельзя лучше, подчеркивали погоны.
Короче, я устроился на автобазу и снял комнату. После этого мое обаяние возросло и стало вообще неотразимым - и все потому, что я снял комнату не где-нибудь, а на главной улице города, в центре всех событий, на пересечении всех путей. Тут уж ко мне зачастили не только старые друзья и приятели, но и дюжина нового народонаселения. Еще бы! У меня всегда можно было собраться в мужской компании, устроить вскладчину застолье, поиграть в карты, послушать пластинки, а еще лучше скрасить компанию представительницами, провести время плотно, насыщенно, концентрированно - как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой.
Хозяйка квартиры - немощная, глуховатая старушка большую часть времени спала, да и по ее словам "любила молодежь". Так что я зажил припеваючи. Но надо признать, это определение однобоко. Я зажил припеваючи в смысле массового общения, а вот с движением дело обстояло слабовато. Мотоцикл давно пришел в негодность, разбалансировался, поржавел, к тому же, старый, допотопный, он уже не соответствовал моим требованиям, моему возросшему обаянию. Мне, как воздух, была нужна автомашина, без нее я просто страдал.
Известное дело - у всех разные страдания: у одного нет денег на выпивку, другой страдает что не Наполеон - я страдал без машины, без нее мне не хватало воздуха всего города, и я замахнулся на легковушку - начал копить деньги (на комиссионную машину, конечно, - на новую я копил бы до сих пор), и как заветную цель, на стене повесил фотографию "Москвича" - присутствие машины даже в таком виде (вроде молитвенника) придавало мне немалые силы.
В те дни кое-кто из друзей долдонил:
- Вначале заимей квартиру, а машину вторым заходом.
Некоторые посмеивались:
- Зачем ему квартира? Он запросто проживет в машине.
Я не обращал внимания на эти уколы и последовательно, упорно копил деньги, не отступая от своего плана.
Спустя два года, я уже располагал кое-какой суммой, часть денег одолжил у друзей и в один солнечный день стал владельцем чудо техники - "Москвича" первого выпуска.
Машина была старая, с ржавыми пятнами и вмятинами, без фар, коробка передач включалась через раз, стартер не работал вообще и двигатель приходилось запускать ручкой или разгонять машину с помощью прохожих, и все же я был счастлив.