Больше всего Елену поразило обилие грибов и ягод. Туристы купались, загорали, играли в волейбол, пели песни. Елена даже "закаливание" променяла на сбор "подножного корма". С утра до вечера делала "запасы на зиму", сушила грибы, ходила в деревню за сахаром и варила из ягод варенье.
Встречаясь с недоуменными взглядами туристов, Вадим отшучивался, говорил, что на Елену "напала грибная лихорадка и это скоро пройдет", но с каждым днем Елена все больше заражалась накопительством, от нее исходила какая-то взволнованная глупость, и главное - она мучила ребенка и больную собаку: случалось, они выходили из леса только к вечеру.
Там, на реке, перед Вадимом все время возникала Тамара. Он не вызывал ее, она являлась сама. Чаще всего она неподвижно стояла у воды на влажном песке, стояла, опустив руки вдоль тела, смотрела на него и улыбалась. И что странно - когда он с ней жил, она была нетерпеливая, страстная, резкая, а здесь весь ее облик выражал нежную смиренность. И смотрела она с тихой печалью, с каким-то извиняющимся взглядом, как бы говорила: "Время рассудит нас" - и точно просила прощения за все обиды, которые когда-то ему нанесла. А Вадим уже и не помнил тех обид. Почему-то все, связанное с ней, осталось в памяти как светлые дни, наполненные музыкой. Конечно, ссоры были, жестокие, хлесткие, казалось же ему когда-то, что жизнь с Тамарой - сплошной ад, но ведь это был прекрасный ад, а не то, что теперь - пустое изнурительное однообразие, докучливая хроника.
По возвращении в Москву Елена с наигранной бодростью хвасталась подругам жизнью на реке, показывала фотографии, угощала вареньем; всячески превозносила себя, а Вадима и туристов выставляла в нелепом дурацком виде. Она вела себя как плохая провинциальная актриса, с нарочитыми, выученными манерами.
Как только Елена заговаривала, Вадим непроизвольно переносился назад, в свою прошлую жизнь. И видел Тамару, грациозную, стройную, в полупрозрачной дымке. Теперь она танцевала. Танцевала только для него, торжественная, с одухотворенным лицом, и снова ему улыбалась. Точно в замедленном фильме, перед Вадимом проходили все ее партии, он отчетливо слышал музыку, видел рисунки танцев. Закончив один танец, Тамара начинала другой, но в воздухе еще долго оставался след от предыдущего. Эти следы наслаивались друг на друга, постепенно растворялись и таяли. "Для чего она является? - думал Вадим. - И как мне излечиться от этого наваждения, от этих навязчивых картин? Как будто кто-то нарочно ее посылает и ждет, что из этого получится!". От натиска прошлого Вадим стал рассеянным, отвечал невпопад, во сне произносил имя Тамары. Раза два Елена язвила по этому поводу, но ему уже было все равно. А потом Елена объявила, что ей достали "горящую путевку", и уехала к морю.
Она вернулась загорелая и веселая, и стала чуть ли не ежедневно наведываться на почту. Вадим понял, что у нее кто-то появился, но неожиданно для себя даже обрадовался такому повороту, только удивился: "Надо же, постаралась перед нашим разрывом найти замену, и у нее даже нет комплекса вины".
Они еще немного пожили по инерции, в монотонных буднях, точно добровольные узники, потом Вадим сказал:
- Наверное, Елена, нам пора расходиться.
- Я не против, - она пожала плечами. - Надеюсь, ты не заберешь то, что мы купили на твои деньги, ведь на мою зарплату мы питались.
- О чем ты говоришь! - устало махнул рукой Вадим.
- Ты к нам будешь приезжать? - дрожащим голосом спросила Ира, когда Вадим собирал вещи. Она еле сдерживалась, чтобы не разреветься.
- Конечно, как только захочешь со мной поиграть, позвони - и я тут же приду. А скоро ты подрастешь и будешь сама ко мне приезжать. Ведь мы с тобой друзья, верно?
Лесси тоже почувствовала неладное, у нее усилился нервный тик, который, когда Вадим уехал, перешел в припадок; через неделю она умерла. Елена сообщила об этом Вадиму по телефону.
- Приезжай, закопай ее где-нибудь, а то мать грозится выкинуть в овраг.
Вадим закопал собаку под вишнями в парке недалеко от дома.
1980 г.
Ночные гонщики
Если читатель надеется найти в этих рассказах умные мысли, захватывающий сюжет и романтическую любовь, пусть лучше их не читает. Здесь ничего такого нет. Эти записи для тех, кто любит автодело и все сопутствующее ему. Ну и для тех, кто не знает, куда девать свободное время и не прочь окунуться в среду всяких железок, скоростных гонок, скоропалительных решений и скороспелых связей
Беспечные
Часто передо мной встает та картина: окраина Казани, дома из жухлого кирпича, ржавые пожарные лестницы, "пятак" где собиралась наша команда. По теперешним меркам мы выглядели дуралеями. Нельзя сказать, что нас связывала какая-то внутренняя опустошенность, бездуховность. Нет. Мы учились и работали, и у нас были свои интересы, просто по молодости жили бездумно, без всяких границ дозволенного, и хотели держать судьбу в своих руках, а не слепо повиноваться авторитетам.
Наша команда просуществовала недолго, и ее нельзя принимать всерьез, она всего лишь отправная точка в дальнейшей жизни. Но все же ее нельзя сбрасывать со счетов. Я попытаюсь показать тогдашнюю нашу жизнь в модном сейчас стиле ретро, с теми же словечками, какими мы щеголяли в то "золотое времечко".
Прежде всего о везучем Вадьке, моем закадычном дружке. Ему всю ночь протоптаться под окнами - раз плюнуть, залезть по водосточной трубе на третий этаж, отгрохать букет цветов в январе - ничего не стоило. Что и говорить, он умел охмурять девиц. Конечно, много времени на это транжирил, зато потом получал сполна.
Он, Вадька, вещал:
- Куда спешить, пороть горячку? Поспешишь, быстро начнется скука.
Я, восемнадцатилетний юнец, Вадьке верил безоговорочно. В этих делах он был профессор, даже академик (он целовался с пятьюдесятью девчонками и с тремя из них спал), а я и на жалкого любителя не тянул.
- Я не красавец, но девчонки меня любят, - бахвалился Вадька, - потому что их развлекаю. Они все любят развлекаться.
В те дни Вадьке стукнуло двадцать пять - как раз тот возраст, когда мужчина нравится всем женщинам от девчонок до старух, тем более такой, как Вадька, который всегда и всюду улыбался и в жизни обращал внимание на плюсы, а не на минусы.
Вадька жил в соседнем доме. Русоволосый, крепко сбитый здоровяк, с короткой шеей и светлыми глазами, он по утрам для разминки, поигрывая мускулатурой, помогал дворнику грузить уголь, днем работал слесарем на станции техобслуги машин, по вечерам катал на трофейном "опеле" девчонок…
Вадька обитал на верхотуре - под чердаком. Ну и сырища там была! В дождь лило как из шлангов. Раз пять Вадька вызывал техника, чтобы крышу починили, а тот придет, поглазеет:
- Взорвать бы все это, - вздохнет с идиотской улыбочкой, помусолит папиросу, пообещает прислать кровельщика и… тягу.
В Вадькиной комнатенке мебели не было, одна раскладушка да кресло, зато стоял проигрыватель с завальными дисками.
- Распрекрасная кубатура, - хорохорился Вадька. - Подождите, прибарахлюсь, такой марафет наведу - разорвет вас, гавриков, зависть.
Это жилье Вадька снимал, а прописан был у родителей. Его старики имели двадцатиметровую комнату на четверых, но на учет их не ставили.
- Норма - пять метров на нос, - разводил руками Вадька. - На сантиметр меньше б, поставили. Фанеру, что ли, набить? Но ничего, скоро подзаработаю на отдельную хату.
Все у Вадьки было в порядке: отдельная хибара и "опель-олимпия", который он водил как бог и которым я просто бредил, и костюм с иголочки, и рубашки-размахайки, и с деньгами Вадька расставался весело. Девчонки на нем так и висли.
Меня они тоже замечали, но Вадьку любили, а ко мне только хорошо относились. Со мной, например, ни одна девчонка не танцевала дважды. Я с ними слишком вежлив был, что ли: приглашаю, говорю "пожалуйста", танцую - особенно не прижимаюсь, отведу на место - благодарю. А второй раз подойду - они отворачиваются. Но тут же подскочит какой-нибудь развязный тип, хватает за руку - идут, прыгают да еще сияют.
Вадька был хохмач каких мало; его любая девчонка приводила в восторг, в каждой он видел чудо. Бывало, подойдет:
- Можно обнять? Нет, не вас! Как вы могли такое подумать?! Только воздух вокруг вас, - и весело, как бы между делом, расскажет анекдот, предложит "проветриться" на машине…
После работы в "опель" гитару бросит и шпарит от девицы к девице. Бывало, по три свиданки за вечер имел, сразу трем объяснялся в чувствах. Шустрил так еще! Подкатит, посадит девчонку, даст кругаля по улицам, остановится в тупике, задавит девчонку интеллектом, сыграет пару модных вещей, если особенно в форме - споет, под конец возьмет залихватский пассаж, и баста!
- Дел, - говорит, - по горло, - и жмет к следующей. Никого не забывал, всех держал на веревочке.
- Куда тебе столько? - как-то осведомился я, а он:
- Все любовницы запасные жены.
Вот такой он был юморист, человек определенного направления.
Кстати, от природы Вадька был начисто лишен слуха. Полная глухомань. Но он годами отчаянно боролся с этим недугом: при каждом удобном и неудобном случае мурлыкал, тренировал слух, даже брал уроки и в конце концов победил - уже мог спеть почти правильно две песни. На это ухлопал лет пять, не меньше, но все ж добился своего.
Одно время Вадька долго встречался только с Надькой, пышнобедрой красавицей с вызывающим гримом. Куда ни придут - под конец поцапаются. Чаще всего они выясняли отношения на "пятаке" в конце нашего проулка, плешке-сачкодроме, как его называл Вадька. Бывало, соберемся там "попастись, поразлагаться". Вначале все тихо, мирно, Вадька шпарит на гитаре, Надька гордая сидит, отбивает такт ногой, потом вдруг засекла - Вадька на какую-то девчонку глаз положил, сразу - бац! Рукой по гитаре:
- Хватит! Пойдем!
Мы начинаем ее уговаривать:
- Да брось, Надюш! Ты что, оборзела? Поиграем еще туда-сюда.
А она уже на взводе - в глазах сумасшедшинки. "Нет, и все тут". Ну и Вадьке ничего не оставалось, как закругляться.
Как-то наша компания завалилась к одному парню. И Вадька со своей красоткой явился - поклялись больше не ссориться. Крепились весь вечер - все сошло гладко, а на улицу вышли - поругались так, что разошлись навсегда.
- Везет же мне на тронутых девчонок, - однажды пожаловался мне Вадька. - Как-то была одна, какая-то цветочница - уматная девчонка - все время щурилась и держала плечи назад. Я катил на тачке домой, у светофора она вскакивает на сиденье и, стиснув мою руку, верещит: "Солнце мое! Катим в один кабачок, устроим звон. Встретят - лучше нельзя. Там все забойные. Ждет директор овощного магазина. Месяц от него пряталась, все ж достал. Вчера говорит: "Знойное знакомство! Привез вам две корзины овощей!". Я прям была в кусках. Ему говорю: "Это меня утомляет. Я не получаю подарки в виде огурцов". Наши девчонки все лежали. Здоровская история, верно? А сегодня в душе напряжняк, завихриться надо!". Подъехали мы к забегаловке, она за руку втащила меня в зал, усадила за стол. У ее дружка, директора-то, физиономия вытянулась, а она знай хихикает. Посидели мы там минут десять, она снова вцепилась в меня: "Солнце мое, поедем в другой, страшно модный кабак. Я из него вышла час назад. Там все заготовлено, еще гуляют. Они одеты позорно, но встретят - лучше нельзя. Я так люблю мечтануть". "Эх, была не была", - думаю и закрутил на всю катушку. Научиться-то жить можно, только кое-что пережив, ну я и хочу все узнать, волокешь?
Вадька передохнул и продолжил (я, понятно, слушал его разинув рот):
- Спокойная жизнь не для меня, я приключения люблю. Да и погодка стояла развратная. В общем, загудели мы… Потом-то я усек - она приводила меня для показухи: в кабаках-то работала на публику, обнимала, целовала - показывала, как любит… С неделю мы с ней крутили, и всю неделю у меня трещала башка. Она, как сестра милосердия, прикладывала мокрое полотенце и смеялась: "Неужели растут рога?". Неделю я жил на износ. "Зато, - думал, - будет что вспомнить"… Так она девчоночка была ничего, вот только на физии написано: "Чего-то хочется, а чего - не знаю сама". В аквариум ей надо было нырнуть, может, искупалась бы и успокоилась. А в остальном она была ничего, "солнце мое" меня звала. Недавно, кстати, ее встретил: "Солнце мое, спасибо! Директор как узнал, что ты появился, второй раз в меня втюрился". Такой прокол получился. Сыграл я, значит, роль палочки-выручалочки, вернее, как бы подудел в манок.
Вот так Вадька и рассказывал. Теперь-то я от души посмеялся бы, а тогда ловил каждое его слово.
Но что было обидно - Вадька не умел слушать. Разговор с ним напоминал игру в одни ворота. Он только и молол о себе, своих делах и никогда не спросит: "А как ты-то?".
Зато в чем Вадька был молодец - всегда приукрашивал свои романы и выставлял девчонок в лучшем свете, не то что некоторые - разойдутся и поливают: такая, мол, сякая. В самом деле думаешь - "стерва", а потом встречаешь ее, послушаешь, и вроде он болван.
- Поначалу они все мягкие, - поучал меня Вадька, - ничего не требуют, а потом завинчивают гайки. Если хочешь узнать, какой будет девчонка - посмотри на ее мать. Вот однажды было… завал! Клевая девчонка. Как-то зазвала к себе, представила мамаше. Только вошел: "Ну-ка, молодой человек, почините-ка утюг". Уловил? Гнилые заходы. Чинил я, чинил, и вот за это время как бы пережил свою женитьбу. Смотрел на мамашу, а представлял ее. Короче, отвалил. Теперь так: ухаживаю за ними честь честью, но как начинают прищучивать, сразу соскакиваю. Завожу кобылу и - только меня и видели.
Вот так Вадька и рассуждал, так дорожил свободой, а я считал его суперменом и во всем пытался ему подражать.
Вадькин "опель" был авточудо, старая керосинка, но только на вид, а внутри агрегат - загляденье! Известное дело, немцы все делали на совесть. Участковый, помню, приказывал Вадьке:
- Убери эту развалину из проулка, весь вид портит. Загони во двор!
Зато, когда Вадька раскочегаривал свою машину, она катила как надо. А водил Вадька с некоторым шиком: мог есть, пить и… вести машину. Это ему дорого обходилось: он то и дело курочил бампера, но все равно не бросал пижонских замашек.
В те дни Вадькин "опель" не давал мне покоя. Из-за его старого драндулета с разгоряченными колесами я лишился сна. Даже хотел бросить свой химический техникум и пойти на завод, копить деньги на машину. "Хотя бы купить подержанный "Москвич", - думал. - На худой конец - мотоцикл "Ковровец"".
Машина мне была нужна как воздух. Я знал - вместе с ней приобрету независимость и свободу, стану личностью, с которой придется считаться.
Как-то я увидел - Вадька идет с работы в новых брюках, а я заметил - если Вадька в новых брюках, у него новая любовь.
- Привет, студент! - весело бросил мне. - Припарковался к стильной девчонке. Парикмахерша. Хочешь, в воскресенье устроим мероприятие на пленэре?
Надо сказать, в те дни девчонки меня сильно волновали. Мне казалось, что ничего нет интереснее, чем ухлестывать за ними. Собственно, девчонки и машины - вот все, что я считал стоящим в жизни. Да и позднее думал так же, пока не повзрослел и не женился.
Практики общения с девчонками у меня не было. Я их боялся. Если с какой встречался взглядом, меня прям лихорадило. А если девчонка еще и заговаривала со мной, совсем размякал. Я был уверен - их окружает какая-то красивая тайна. Теоретически Вадька меня подковал неплохо. Он совершил во мне настоящую сексуальную революцию. И вот когда он предложил двинуть за город, я подумал: "Вам-то, ясное дело, будет лафа, а я буду облизываться, глядя на ваше счастье".
- Послушай, Вадь, - сказал я. - А может, у нее есть подруга? Может, она прихватит какую-нибудь подружку. Лучше брюнетку. Но можно и блондинку.
- Узнаю, - кивнул Вадька, а на другой день объявил: - Порядок. Моя Томка сказала, ее подруга - высший класс.
В воскресенье выдалась отличная погодка. Мы с Вадькой вымыли его "опель".
- За рулем я отдыхаю, - бросил Вадька и как рванет.
Времени до свиданки было полно, но он летел как бешеный, народ так и шарахался в стороны. Не знаю, как Вадька, а я совсем не отдыхал, только и ждал, когда мы во что-нибудь врежемся. А Вадька сидит себе, напевает что-то веселенькое.
- Ты со своей девчонкой садись сзади, - говорит (говорит спокойно, внятно и ровно, в своей обычной манере), - а моя Томка сядет со мной. И не будь занудой. Развлекай ее. Немного попасемся на пленэре и всей свалкой ко мне под крышу, устроим музыкальный момент. Мой стадион для населения всегда свободен. Новая пластинка есть - усохнешь.
Мы на такой скорости подкатили к месту встречи, что проскочили его. Вадька не растерялся, тут же газанул назад и, лихо вильнув, тормознул у тротуара. Кстати, назад он водил даже лучше, чем вперед, демонстрировал некое "элегантное исполнение".
Вадька остановился, знай себе напевает веселый мотивчик, в его глазах не было и тени беспокойства. Что и говорить, он умел себя держать в руках. А я прямо весь извелся, возбужденно ерзал на сиденье, озирался по сторонам.
Вскоре показались девчонки. Вадькина Томка - темноволосая (волосы до задницы), с большими глазищами, и ее подруга - длинноногая блондинка (ноги от ушей), идет виляющей походкой. Я остолбенел. У меня прямо выступила испарина, по телу прокатился холодный озноб. Я не отрываю от нее взгляд - она впилась в меня; взгляд у нее порочный - дальше некуда. Это даже я понял, а Вадька шепнул:
- Отпад полный. Она уже в тебя втюрилась. Волокешь?
"Раз Вадька сказал, значит, так оно и есть", - думаю. У него было редкое качество - отлично разбирался в девчонках.
- Тру-ля-ля! - Томка оглушительно захохотала, и они с Вадькой так посмотрели друг на друга, что я понял - у них серьезные дела.
- Привет, Грачонок! - Вадька засунул руки в карманы брюк. Он каждой девчонке придумывал прозвище и никогда не повторялся - был неиссякаем на выдумки.
Томка и Наталья - так назвалась девчонка, которая, по словам Вадьки, сразу в меня влюбилась, - сильно отличались друг от друга. Одна - брюнетка, хохотушка, другая - блондинка, молчальница. Томка в темном платье, затянутая рюмкой, Наталья - в платье мешком и таком слепяще-белом, что без темных очков не посмотришь. Было ясно - их контраст четко продуманная штука. В общем, они обе были разные и потому особенно притягательные. Чисто внешне мне понравилась Томка, но Наталья была явно доступнее, и это мне казалось важнее.