Пока мы топтались на месте, рядом остановились бабки с "авоськами", начали рассматривать, осуждать наших подружек. Вот народец! Проходу девчонкам не дают: то над короткими юбками свербили, то над длинными, теперь над брюками. А девчонки, бедняги, еле изворачиваются - поди достань стоящую шмотку! Если только в комиссионке или в москательной лавке у татарки. Говорят, там, в лавке, можно сделать любой заказ: от французских духов до атомного реактора. В общем, им, девчонкам, туго приходится. Чтоб в порядке одеться, надо изловчиться ого как! Ну и еще быть смелой, чтоб носить модную шмотку. Это ведь сейчас молодые люди ходят в обнимку и целуются у каждого фонарного столба, а во времена моей юности за один только необычный вид прямо с улицы таскали в милицию, распарывали узкие брюки, отрезали челки. А уж в газетах пропесочивали и склоняли на все лады. Между тем, стиляжничество являлось протестом против всяких дурацких норм. Так вот, сели мы, значит, в машину. Томка обернулась:
- Такая жара, прям не знаю, чего с себя снять. Тру-ля-ля! - пропела, облизала губы и захлопала глазищами, как бы вопрошая: "Ну что, я виновата, что такая красивая?". Потом кивнула мне: - Чтой-то с тобой?! Жуть! С тобой все ясно! - и снова взрыв смеха.
Меня и правда что-то трясло. Я подумал, именно с Томкой у меня и будет серьезная любовь, но тут же понял - это дохлый номер. Она вцепилась в Вадькин локоть, прямо присохла к нему и застонала от удовольствия.
- Люблю быструю езду. Гони, Вадь, как это ты умеешь.
Тут-то я понял - она совсем потеряла голову от его мастерства.
Наталья села небрежно, напоказ положила ногу на ногу и сразу обратилась ко мне:
- Чем ты занимаешься?
- Заканчиваю техникум, - ответил я, немного прибавляя себе стаж. - А ты?
- Раньше работала в книжном магазине, но уволили.
- За что?
- За красоту!.. Парни засматривались. Всегда стояла очередь… Начальство говорило, что я своим видом развращаю коллектив. А сейчас снимаюсь в кино, - бросила она дополнительный козырь.
По своей серости я все понял буквально. "Вот это да! Актриса!" - подумал и от страха меня затрясло сильнее. Со стороны наверняка я производил впечатление мученика, оглушенного любовью.
А Вадька уже мчал в своем духе. Томка не спускала с него глаз, балдела от восторга и то и дело хохотала.
С полчаса мы гоняли по широким и узким улицам, потом выбрались на дамбу и дунули в сторону Волги. По краям дамбы стояли кряжистые тополя. Только въехали под деревья - зеленый воздух наполнил машину и мы вроде очутились под стеклянным колпаком…
До сих пор так и вижу тот солнечный денек, зеленую рябь на лобовом стекле и нас, молодых, беспечных. Жизнь только начиналась, и, казалось, ей не будет конца. И время мы транжирили попусту, куда там! Думали, все успеется, и его, времени, впереди - пропасть сколько! Вот чудаки!
Ни с того ни с сего Наталья стала рассказывать о своем ухажере и так много о нем болтала, что мне померещилось - от нее к нему тянется цепь. "Зачем тогда я? - подумалось. - Хотя, наверно, и хорошее приедается. Короче, она загульная девчонка - чего еще надо?!".
Как бы подтверждая это, Наталья прочирикала:
- Я живу сердцем, а не головой и не раскаиваюсь в своих поступках. Если все взвешивать, не будешь счастливой.
Стараясь казаться прожженным, я попытался положить руку на ее плечо, но у меня это получилось как-то неуклюже.
В середине дамбы Вадька взял к обочине и, перевалив через кювет, тормознул около озера; в кустарнике застолбили поляну и расположились на траве.
- Тру-ля-ля, - пропела Томка. - Кучеряво живем.
Что мне особенно в ней нравилось - она сама себя развлекала. А Наталья скисла. Только вытряхнулась из машины, сразу изменилась. От ее смелых заявлений ничего не осталось. "Как-то здесь неуютно", - протянула в унылой задумчивости. Томка закатила глаза:
- О ураган! Вечно эти твои варианты. Строишь из себя церковную девушку. Здесь так здоровско, правда, Вадь?
А Вадька уже упивался, шпарил на гитаре одну забойную вещь за другой и пел. Он был в ударе. Томка стала ему подпевать, а я пододвинулся к Наталье и попытался ее обнять, но она высвободилась и подсела к Вадьке, и они стали о чем-то болтать.
Так и кантовались на поляне, пока не стемнело. Потом энергичная Томка поволокла Вадьку на другой конец озера, а мне бросила:
- Убыстрись! - и скосила глаза в сторону подруги.
Я понял, надо действовать, и только они смотались, шепнул Наталье:
- Давай спрячемся от них?
Но Наталья замотала головой, растерянно заморгала, на ее губах появилась вымученная улыбка.
- Нет, не сегодня.
Я снова попытался ее обнять, но она отшатнулась. И вдруг слышу, басят парни. Поднял голову - дружинники. Что мелят - не пойму, но явно качают права: лесопарковая зона… штраф… В общем "повязочники" содрали с нас трояк, списали номер машины, пригрозили прислать акты, мне - в техникум, Наталье - по месту работы.
Из-за кустов вышли Вадька с Томкой. Узнав историю, в которую мы влипли, Томка вспыхнула:
- Жуть! Делать им нечего! Ходят выслеживают парочки! Прям ураган! В городе грабят квартиры, а они здесь шастают!
Возвращались в паршивом настроении. Я-то понятно почему, а по какой причине скис Вадька, было неясно.
Попрощалась Наталья холодно, но я все же договорился с ней о свиданье на следующий вечер. Когда мы развезли девчонок, Вадька сказал:
- Наталья красивая и начитанная, волокешь? А с Томкой и говорить не о чем. У нее только одно на уме. Помешана на сексе. А мне эти штучки приелись. Хочется чего-то душевного.
Все это он сказал серьезно, как не говорил никогда, даже осипшим голосом. И куда девалась его всегдашняя веселость?!
У меня были каникулы, и весь следующий день я слонялся без дела, колобродил по городу взад-вперед; как-то само собой набрел на выставку живописи в краеведческом музее. "Дай, - думаю, - культурно обогащусь, все равно надо время убить. Вадька с работы еще не пришел, до свиданки время полно".
На выставке было пусто, только две старушенции шаркали от картины к картине. Я обошел все залы, осмотрел какие-то пейзажи, ничего интересного не отметил и уже направился к выходу, как вдруг увидел… Наталью. Она сидела на стуле в углу и смотрела себе под ноги.
- Ты чего здесь делаешь? - удивился я.
Она вскочила, покраснела.
- Я… пришла посмотреть… Интересная выставка.
- Пойдем отсюда?
- Нет, нет. Ты иди… Я еще должна посмотреть.
- Что с тобой?
- Ты иди… Я приду… Я жду… тетю.
В ее глазах появилась тревога, и я заспешил отойти. Но через пять минут заглянул снова - она все еще была в зале.
- Ну что, пошли?
- Нет. Тетя еще не пришла.
Она сильно нервничала. И только я хотел выяснить, в чем дело, как возле нас выросла какая-то тетка в черном халате. На меня ноль внимания, а Наталье отчеканила:
- Постовая! Твое место на стуле, а ты болтаешь с посетителями.
Наталья рухнула на стул, а мне пробормотала:
- Иди, я все вечером объясню.
На свиданье она не пришла. Жутко взволнованный, я прикандохал к Вадьке.
- Она отличная, - изрек Вадька. - Мы оба дали осечку. Ее развязность - показуха! И чего она корчит из себя современную, не понимаю. Она совсем не такая.
Мы завели Вадькину "тачку" и заехали за Томкой. Увидев меня, она облизала губы и пропела:
- Тру-ля-ля! Что с тобой творится - жуть!
Втроем двинули к Наталье. Она не хотела выбираться, но Томка ее обработала. Подошла, на меня не смотрит, косит в сторону.
- Я все придумала, - пробормотала, когда мы тронулись. - Со мной никогда ничего не происходит, вот я и придумала… И в кино я не снимаюсь. Поступала в художественное училище, но срезалась. Сейчас снова готовлюсь. И работаю… Ты видел где… Мне просто надоело быть одной. Тома пригласила, и я поехала… Вот Тома… У нее все так легко. Завидую ей. Я тоже хотела бы жить, как она, но у меня ничего не получается.
- Ну что, куда мы нарисовались? - обернулась Томка, так и рыская глазами в мою сторону.
- Давайте в кино, - сразу оживилась Наталья. - В "Вузовце" заграничный фильм.
- Предлагаю на природу, - вставил я.
- Идет! - откликнулась Томка. - Потеряемся всей командой. Побалдеем. Тру-ля-ля!
- А я не прочь сходить в кино, - протянул Вадька, глядя на Наталью, и та благодарно ему улыбнулась.
Само собой мнение Вадьки с Натальей перевесило, и мы очутились в кинотеатре. О чем фильм не помню. Помню только, всю картину Томка сверкала на меня глазами и веселилась хоть куда. А я все тщетно пытался обнять Наталью. Когда мы вышли из зала, Томка вдруг вскрикнула:
- Ой, я потеряла клипсу, - и бросилась шарить на тротуаре. - Да подгони ты машину и включи свет, бестолковый какой-то, - ощетинилась она на Вадьку, и как выдаст залп ругани. - Не уйду, пока не найдем. Эта клипса самый писк моды.
- Барахольщица, - тихо хмыкнул Вадька, но завел "опель", развернулся и врубил фары, и я тут же нашел Томкину безделушку. Она смачно поцеловала меня.
Всю обратную дорогу Вадька ехал медленно, закисший, напевал что-то тоскливое. Он сильно изменился за эти дни. Его покинули и улыбка, и юмор, и выдержка. А Наталья вообще смотрела в сторону. Прощаясь, сказала мне:
- Я больше никуда не поеду, и не заезжайте за мной.
А потом и Вадька с Томкой порвали. Последний раз они только грызлись, зато каждый раз, когда мой взгляд встречался со взглядом Томки, ее глаза туманились, а губы вспухали. Улучив момент, она кинула:
- У вас с Натальей ничего не склеится. Она с залетом. Да и ты не провпечатлял ее. А я тебе что, не нравлюсь?! Тру-ля-ля!
Наконец, однажды, она сама поцарапалась в мою дверь…
С ней было потрясно, а главное, без всяких сложностей. Потом она сказала:
- Жуть! Я все знала наперед, как увидела тебя. Мне надо секунду, чтоб понять парня. Только взглянуть. Прям ураган!
Через месяц ее родичи отправились на юг, и потекли совсем распрекрасные деньки. Я приходил к ней в пятницу вечером, а возвращался домой в понедельник утром.
Как-то бреду по нашему проулку, вдруг вижу, впереди вышагивает Вадька… в новых брюках.
- Вадь, привет!
- Здорово, студент. Как делишки? - Вадька сильно обрадовался и крепко пожал мне руку.
- А у тебя что, новая любовь? - спрашиваю.
- Угу.
- А ты это… на меня не злишься?! Мы ведь с Томкой…
- Ты что, офигел. Я сразу понял, вы монтируетесь, - он хлопнул меня по плечу, рассмеялся. - Пока, заходи!
Вечером я направился к Томке и вдруг снова увидел Вадьку - он входил в кинотеатр, обнимая… Наталью. Я чуть не задохнулся. Потом рассмеялся и заспешил к Томке, поведать новостишку.
Так все поменялось в нашей команде. Разок-другой Томка канючила:
- Тихий ужас! Ошибаешься, если думаешь, так будет до жути вечно. Извините меня, давай или распишемся, или тру-ля-ля.
- В любви, Томуся, не стоит спешить, - возвещал я, вспоминая заветы своего шефа. - Вот Вадька с Натальей распишутся, и мы с тобой зафиксируемся.
У нас на окраине
Тогда, в конце пятидесятых, по радио только и говорили о горах намолоченного хлеба и тоннах надоенного молока и о том, что мы скоро догоним Америку по мясу. Потом объявили, что уже почти догнали и вот-вот перегоним, и, наконец, твердо заверили, что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме".
А у нас, на окраине, именуемой Арским полем, от магазинов тянулись очереди за маслом и крупами, а мяса и в помине не было. Но особая нелепость - в волжском городе не было рыбы. После строительства Куйбышевской плотины благородная рыба в Волге почти исчезла, а ту, что осталась, вылавливали и отправляли в Москву. Конечно, при желании можно было купить стерлядь на рынке, у браконьеров, но это было не всем по карману.
Кстати, Москву у нас недолюбливали. И потому, что в нее везли нашу рыбу, и потому, что только в ней устраивали международные фестивали, всякие гастроли. Столица представлялась неким чудовищем, пожирающим все материальные и культурные блага, гигантским увеселительным центром, а москвичи бездельниками, на которых пашет вся страна.
Ну, а у нас продукты не залеживались, и их не покупали, а доставали, и кто был попронырливей, тот имел все, а разные скромники довольствовались малым. Короче, никто не умирал с голода и по улицам шастало полно людей с сияющими лицами. А чтобы ускорить "светлое будущее", наши шутники предлагали "отдать деньги американцам, чтобы они построили коммунизм".
Впрочем, те же шутники уверяли, что кое-кто в нашем городе уже его построил - они кивали на особняк горсовета за трамвайным парком. В народе эти апартаменты называли "правительственным домом". Обычно он пустовал; перед железными воротами со скучающей миной вышагивал страж - "топтун", а за изгородью виднелся садовник, подстригающий розы. Раз в месяц в особняк наведывался кто-нибудь из безобразно богатых "высоких гостей". Перед его визитом особняк заполнялся прислугой, а пока гость отдыхал, ему на "Победе" привозили обеды.
- Новые помещики, - усмехались шутники. - У них спецбольницы, спецбуфеты, спецсанатории. Так нам и надо, за что боролись, на то и напоролись.
У нас на окраине проживали рабочие компрессорного завода, трамвайщики, служащие номерного завода. Мы жили в коммуналках, в тесных комнатах с общей кухней, без газа и горячей воды. Готовили на железной плите, для которой привозили торфяные брикеты. На топливо ежемесячно скидывались по два рубля с семьи. Те, кто имели жилье в центре, в приличных домах, смотрели на нас свысока, называли наши четырехэтажки "термитниками", но, по моим наблюдениям, их съедала зависть. Ведь у нас было то, чем они не могли похвастаться.
У нас были дворы! Дворы с "пятаками", со своим микроклиматом, дворы, которые объединяли людей, независимо от их профессии, положения или национальности. В наших дворах жили татары и русские, украинцы и евреи, но никому и в голову не приходило копаться в национальных особенностях того или иного человека. Ценность каждого определялась умением соображать или что-то делать руками, а еще больше - отзывчивостью и добросердечием. Начальство уважали, если оно было толковым, а над разными горлопанами, призывающими поднатужиться в работе и по каждому поводу кричащими "Ура!", насмехались. Не всегда говорили в лицо то, что думали, но уж подлецам руки не подавали точно. Не то что сейчас, когда на собраниях все речи расписаны, да и не речи, а набор хвалебных фраз, но все беззастенчиво хлопают.
Сейчас появилась какая-то перевернутая табель ценностей. Любой глупец, будучи пробивным и настырным, получает должности, ордена, ему почет и привилегии. А какой-нибудь скромняга, хоть и умник и талант, кукует без всяких званий на мизерном окладе. Раньше многие стремились получить высшее образование, а теперь оно зачем, если шофер и каменщик получают больше инженера и врача?!
Раньше люди жили бедно, но дружно. Теперь полно богатеев, даже есть миллионеры и… процветает хамство. Сейчас полно циничных, наглых парней, слабоумных отпрысков разных начальников. Они ходят в фирменной одежде с магнитофонами, ходят развязно, жуют жвачку и всем грубят. Это от пресыщенности. У них все есть, и зачем к чему-то стремиться, чего-то добиваться?! К тому ж они насмотрелись на наше поколение. Мы вкалывали, корпели над учебниками и чего добились? Крыши над головой, специальности, зарплаты?! А они хотят объездить весь мир, хотят развлечений, и если что и делать, так только то, что нравится. У них запросы ого какие!..
Сейчас вообще черт-те что! В семьях женщины главнее мужчин; в школах предводителями выступают девчонки - энергичные, сильные, а мальчишки - этакие суслики, послушные, тихие. Прямо все население свихнулось!
Но вернусь в наш двор. У нас все было общее. Если у кого беда, на помощь приходили соседи и не поморщившись делились последним. Если у кого радость, устраивалось всеобщее застолье. Одежду, из которой вырастал ребенок, передавали более младшим детям соседей; бывало, по этой цепочке одну и ту же латаную-перелатаную куртку носило по два-три поколения ребят. Приобретая новую мебель, старую не выбрасывали, а также передавали нуждающимся. То же самое касалось и духовной сферы: интересную книгу передавали по кругу, из рук в руки.
Жизнь каждого жильца была как на ладони. Без телефонов все знали про всех. Если у кого появилась возлюбленная, на следующий день его поздравлял весь двор и многие намекали про свадьбу. Когда я, например, купил мотоцикл и подъехал на нем к нашим домам, меня уже встречала целая толпа. И как узнали, непонятно?!
В нашем дворе жизнь не затихала ни на минуту: кто-то перетягивал диван, кто-то ремонтировал мебель, кто-то стирал белье и развешивал на веревке меж пожарных лестниц - оно всегда пузырилось на ветру, в теньке, чтоб не выгорало. В квартирах была теснота, и двор служил и прачечной, и подсобкой, и своеобразной мастерской. Часто недоделанные вещи оставляли во дворе на ночь. И владельцы велосипедов запросто оставляли свои машины без присмотра, и случаев воровства не было. А что сейчас? Велосипеды прикручивают цепями к водосточным трубам, если кто вынесет мебель (рухлядь) на помойку, ее тут же подбирают "для дачи", а уж если вывесят белье, то рядом стоят с палкой - охраняют. Такие пошли людишки! Скупают хрустальные фужеры, чтобы не отстать от других, и книги покупают, чтобы украсить квартиры. И вставляют по десять замков, и укрепляют дверные косяки… Начисто исчезло добрососедство.
Случались в наших коммуналках и ссоры, не без этого, но что было в порядке вещей - никто долго не дулся. У нас существовал негласный закон - терпимость к чужим вкусам.
А что сейчас?! Одних раздражают детские игры, собаки и кошки, других - музыка у соседей, третьих - молодежь с гитарами в подъездах. Кстати, о подъездах. Сейчас даже в кооперативах что ни подъезд - то окурки, дурацкие надписи. А у нас была чистота; стояло зеркало, под ним - коврик и щетка для чистки обуви.
По вечерам наш двор делился на "зоны интереса". В центре двора мальчишки гоняли мяч; из окон их подбадривали криками болельщики. В отдельном закутке за дощатым столом сражались доминошники; их окружали свои фанаты "костяшек". Пустырь за домами был вотчиной голубятников и владельцев собственного транспорта - по большей части допотопных трофейных колымаг. С наступлением темноты Илья с третьего этажа выставлял динамик и запускал последнюю наимоднейшую пластинку. Некоторые под музыку танцевали.
Особой, заметной фигурой в нашем дворе был парикмахер Мстислав Генрихович, который жил во втором корпусе на первом этаже; у его окна по вечерам собирались любители политики. Все сообщения диктора парикмахер дополнял информацией, полученной от "высоких" клиентов. И то и другое горячо комментировалось.
Мстислав Генрихович был не только просветителем, но и бескорыстным мастером-виртуозом. Он бесплатно обслуживал обитателей двора. По воскресеньям надевал халат, выносил во двор стул и на глазах у всех совершал чудодейство: превращал наших усталых, замученных тяжелой работой женщин в красавиц. При этом отпускал клиенткам приблизительно такие шутки:
- Не бойтесь, я наслажу вас на расстоянии.
Парням, вроде меня, говорил:
- Сделаю из тебя голливудского артиста.
Тем, у кого была приличная шевелюра:
- Вам, батенька, все женщины завидуют.
А лысым: